Он вспомнил ее язвительные насмешки над его работой, заводами, металлом, успехом. Риарден вспомнил ее желание хоть однажды увидеть его пьяным, ее попытки толкнуть его к супружеской измене, ее радость при мысли, что он опустился до романа на стороне, ее ужас, когда она поняла, что этот роман был возвышением, а не падением. Цель ее атаки, которую он находил непостижимой, была постоянной и ясной, - она хотела уничтожить его чувство самоуважения, понимая, что человек, потерявший достоинство, подвластен чьей угодно воле. Она старалась нарушить его моральную чистоту, хотела разрушить его нравственные устои ядовитым чувством вины, словно, если бы он нравственно пал, его порочность дала ей право быть порочной самой.
Руководствуясь той же целью, тем же мотивом, какие заставляли других плести сложные философские системы, чтобы уничтожить поколения, установить диктатуру для уничтожения страны, она, не обладая никаким оружием, кроме женственности, поставила себе задачей уничтожить одного человека. "У вас кодекс жизни, - вспомнил он слова своего молодого пропавшего учителя, - тогда какой же у них?"
- Мне есть, что сказать тебе! - воскликнула Лилиан с той бессильной яростью, когда хочется, чтобы слова были кастетом. - Ты очень гордишься собой, не так ли? Ты очень гордишься своим именем! Сталь Риардена, металл Риардена, жена Риардена! И это была я, не так ли? Миссис Риарден! Миссис Генри Риарден! - Звуки, которые она теперь издавала, походили на кудахтанье, представляли собой до неузнаваемости искаженный смех. - Так вот, думаю, тебе приятно будет узнать, что твоей женой обладал другой мужчина! Я была неверна тебе, слышишь? Я изменила тебе не с каким-то замечательным, благородным любовником, а с паршивой вошью, с Джимом Таггертом! Три месяца назад! До развода! Пока еще была твоей женой!
Риарден слушал, словно ученый, изучающий предмет, не имеющий никакой личной значимости. "Вот, - подумал он, - окончательный результат кредо коллективной взаимозависимости, кредо отрицания личности, собственности, факта: веры, что нравственное достоинство одного зависит от поступков другого".
- Я была неверна тебе! Слышишь, безупречный пуританин? Я спала с Джимом Таггертом, безупречный герой! Ты не слышишь меня?.. Не слышишь меня?.. Не…
Риарден смотрел на нее, словно на незнакомую женщину, подошедшую к нему на улице с личными признаниями, во взгляде его читалось: "Зачем говорить это мне?"
Голос ее оборвался. Риарден не знал, каким может быть крушение личности; но знал, что видит крушение Лилиан. Он видел это в том, как обмякло ее лицо, как расслабились его черты, словно их ничто не соединяло, видел в глазах, невидящих, но глядящих, глядящих внутрь, где таился такой ужас, какого не может вызвать ни одна внешняя угроза. Это был взгляд не теряющей разум личности, это был взгляд разумного существа, видящего свое полное поражение и вместе с тем впервые видящего свою сущность, взгляд личности, видящей, что после многих лет проповеди несуществования достигла его.
Он пошел к выходу. Мать остановила его у двери, схватив за руку. С видом упрямого замешательства, с последней попыткой самообмана она плачуще простонала тоном раздраженного упрека:
- Ты в самом деле не способен прощать?
- Да, мама, - ответил он. - Не способен. Я бы простил прошлое, если бы вы сегодня убеждали меня бросить дело и скрыться.
Снаружи Риардена встретили холодный ветер, плотно прижавший пальто к его телу, словно объятье, зеленый простор у подножья холма и ясное, меркнущее небо. Словно два завершающих день заката на западе краснело прямой, недвижной полосой зарево солнца, а на востоке дышащая красная полоса представляла собой зарево его завода.
Когда он ехал в Нью-Йорк, ощущение руля в руках и струящегося навстречу ровного шоссе действовало на него странно ободряюще. Он испытывал чувство предельной четкости и расслабленности, чувство действия без напряжения, казавшееся необъяснимо юношеским, и это ощущение походило на простой, удивленный вопрос: "А зачем действовать как-то по-другому?"
Когда на горизонте появился Нью-Йорк, Риардену показалось, что он обладает какой-то светлой ясностью, хотя очертаний его на таком расстоянии было не разглядеть, ясностью, вызванной словно бы исходящим от него самого светом. Он смотрел на громадный город, не думая о том, что из него сделали другие, для него это был не город гангстеров, попрошаек, отверженных и проституток, Нью-Йорк был величайшим промышленным достижением в истории человека, а все остальное ничего не значило. Во взгляде Риардена на Нью-Йорк было чувство духовного сродства с этим городом, и он не мог насмотреться на него, словно видел в первый раз или в последний.
Риарден постоял в тихом коридоре отеля "Уэйн-Фолкленд" перед дверью номера, в который нужно было войти; ему потребовалось немалое усилие, чтобы поднять руку и постучать; когда-то этот номер занимал Франсиско Д’Анкония. По гостиной с бархатными драпировками и голыми полированными столами плавал сигаретный дым. В этой комнате с дорогой мебелью и безо всяких личных вещей царила атмосфера унылой роскоши, подобающей для кратковременного пребывания, такая же гнетущая, как атмосфера ночлежки. Когда он вошел, в дыму поднялись пятеро: Уэсли Моуч, Юджин Лоусон, Джеймс Таггерт, доктор Флойд Феррис и худощавый, сутулый человек, похожий на хитрого теннисиста, представился он как Тинки Холлоуэй.
- Ну, хорошо, - сказал Риарден, обрывая приветствия, улыбки, предложения выпить и высказывания о критическом положении в стране, - чего вы хотели?
- Мы здесь как ваши друзья, мистер Риарден, - сказал Тинки Холлоуэй, - только как ваши друзья, собравшиеся неофициально поговорить о более тесном взаимодействии.
- Мы хотим воспользоваться вашими выдающимися способностями, - сказал Лоусон, - и вашим профессиональным советом относительно проблем промышленности страны.
- Люди вроде вас нужны в Вашингтоне, - сказал доктор Феррис. - Вам нет нужды так долго оставаться посторонним, когда ваш голос нужен на самом верху национального руководства.
"Противно то, - подумал Риарден, - что эти речи - всего лишь наполовину ложь; другая половина в их истерично-настойчивом тоне представляет собой невысказанное желание как-то представить это полной правдой".
- Чего вы хотели? - снова спросил он.
- Ну как… послушать вас, мистер Риарден, - ответил Уэсли Моуч с испуганной улыбкой, улыбка была нарочитой, страх подлинным. - Мы… мы хотим узнать ваше мнение о национальном промышленном кризисе.
- Мне нечего сказать.
- Но, мистер Риарден, - подал голос доктор Феррис, - мы хотим только возможности сотрудничать с вами.
- Я уже однажды сказал во всеуслышание, что не сотрудничаю под дулом пистолета.
- Не могли бы мы зарыть томагавк в такое время? - умоляюще спросил Лоусон.
- То есть пистолет? Действуйте.
- Что?
- Пистолет держите вы. Заройте его, если сможете.
- Это… это просто оборот речи, - объяснил, хлопая глазами, Лоусон. - Я выражался образно.
- Я нет.
- Неужели мы не можем объединиться в интересах страны в этот час критического положения? - спросил доктор Феррис. - Неужели мы не можем пренебречь нашими расхождениями во взглядах? Мы готовы пойти с вами на компромисс. Если вас не устраивает какой-то аспект нашей политики, скажите, мы издадим директиву…
- Кончайте, ребята. Я приехал не затем, чтобы помогать вам делать вид, будто мое положение лучше, чем на самом деле, и что между нами возможен какой-то компромисс. Перейдем к делу. Вы приготовили какой-то новый капкан для сталелитейной промышленности. Какой?
- Собственно говоря, - сказал Моуч, - у нас есть для обсуждения жизненно важный вопрос относительно сталелитейной промышленности, но… но как вы выражаетесь, мистер Риарден!
- Мы не ставим на вас никаких капканов, - сказал Холлоуэй, - и пригласили вас сюда, чтобы обсудить этот вопрос с вами.
- Я приехал за распоряжениями. Отдавайте их.
- Но, мистер Риарден, мы не согласны с таким взглядом. Мы не хотим отдавать вам распоряжений. Нам нужно ваше добровольное согласие.
Риарден улыбнулся.
- Знаю.
- Знаете? - начал было оживленно Холлоуэй, но что-то в улыбке Риардена заставило его сменить тон на неуверенный. - Ну что ж, тогда…
- И ты, приятель, - сказал Риарден, - знаешь, что это портит вашу игру, портит роковым образом. А теперь скажите, какой камень вы так старательно прячете за пазухой, или мне ехать домой?
- Нет, нет, мистер Риарден! - воскликнул Лоусон, торопливо взглянув на часы. - Вам нельзя сейчас уезжать! То есть не нужно уезжать, не выслушав то, что мы скажем.
- Ну так говорите.
Риарден увидел, что они переглядываются. Уэсли Моуч, казалось, боялся обращаться к нему; на его лице появилось раздраженно-упрямое выражение, напоминающее приказ остальным выдвигаться вперед; как бы ни были они компетентны для решения участи сталелитейной промышленности, их привезли сюда для поддержки Моуча в разговоре.
Риардену стало любопытно, зачем здесь Таггерт; Джеймс сидел в угрюмом молчании, то и дело прикладывался к стакану и ни разу не взглянул в его сторону.
- Мы разработали план, - с наигранной оживленностью заговорил доктор Феррис, - который разрешит проблемы сталелитейной промышленности и встретит ваше полное одобрение как мера, обеспечивающая общее благо и вместе с тем защищающая ваши интересы и гарантирующая вашу безопасность в…
- Не пытайтесь решить, что я подумаю. Дайте мне факты.
- План этот хороший, разумный, справедливый и…
- Не нужно мне ваших оценок. Давайте факты.
- Это план, который…
Доктор Феррис умолк; привычку называть факты он утратил.
- По этому плану, - сказал Уэсли Моуч, - мы дадим промышленности пятипроцентное повышение цены на сталь.
И замолчал с торжествующим видом.
Риарден не произнес ни слова.
- Разумеется, потребуются кое-какие незначительные урегулирования, - беззаботно, словно входя на пустой теннисный корт, заговорил Холлоуэй. - Какое-то повышение цен будет дозволено поставщикам железной руды, ну, процента три от силы, с учетом возросших трудностей, с которыми кое-кто, например мистер Ларкин из Миннесоты, столкнется теперь. У них возрастут транспортные расходы, так как руду придется перевозить на грузовиках, поскольку мистеру Джеймсу Таггерту пришлось пожертвовать миннесотским отделением железной дороги ради общего блага. И разумеется, железным дорогам страны будет дозволено повысить тарифы грузовых перевозок примерно на семь процентов, учитывая весьма существенную необходимость в…
Холлоуэй остановился, словно оживленный игрок, внезапно обнаруживший, что никто не отвечает на его подачи.
- Но увеличения зарплаты не будет, - торопливо заговорил доктор Феррис. - Один из существенных пунктов нашего плана заключается в том, что мы не позволим увеличивать зарплату рабочим-сталелитейщикам, несмотря на их настойчивые требования. Мы хотим быть справедливыми к вам, мистер Риарден, и защитить ваши интересы даже под угрозой общественного возмущения и негодования.
- Разумеется, если мы хотим, чтобы рабочие понесли убытки, - заговорил Лоусон, - мы должны показать им, что и управленцы тоже несут определенные убытки ради блага страны. Настроение рабочих в сталелитейной промышленности сейчас очень напряженное, мистер Риарден, взрывоопасное, и чтобы защитить вас от… от…
Он не договорил.
- Ну, ну? - приободрил его Риарден. - От?
- От возможного… насилия, необходимы определенные меры, которые… Послушай, Джим, - неожиданно обратился он к Таггерту, - может, объяснишь это мистеру Риардену как собрату-промышленнику?
- Что ж, кто-то должен поддерживать железные дороги, - угрюмо заговорил Таггерт, не глядя на него. - Железные дороги нужны стране, и кто-то должен помочь нам нести бремя, если мы не повысим тарифы грузоперевозок…
- Нет, нет, нет! - резко перебил его Уэсли Моуч. - Расскажи мистеру Риардену, как действует план объединения железных дорог.
- Ну, план действует очень успешно, - вяло заговорил Таггерт, - правда, элемент времени не поддается полному контролю. Должно пройти какое-то время прежде, чем наша совместная работа вновь поставит на ноги все железные дороги в стране. Этот план, могу вас заверить, будет действовать также успешно в любой отрасли.
- Не сомневаюсь, - сказал Риарден и обратился к Моучу: - Зачем вы просите эту марионетку отнимать у меня время? Какое отношение ко мне имеет план объединения железных дорог?
- Но, мистер Риарден, - воскликнул Моуч с отчаянной бодростью, - это образец, которому нужно следовать! Вот что мы пригласили вас обсудить!
- Что?
- План объединения сталелитейных заводов!
Наступила минута тишины, слышно было лишь переводимое дыхание.
Риарден сидел, глядя на собравшихся как будто с интересом.
- Учитывая критическое положение сталелитейной промышленности, - заговорил Моуч с внезапной поспешностью, словно не давая себе времени понять, что беспокоит его во взгляде Риардена, - то, поскольку сталь представляет собой чрезвычайно важный товар, основу всей нашей промышленной структуры, нужно принять решительные меры, чтобы сохранить сталелитейные предприятия страны. - На этом его ораторский порыв иссяк. - С этой точки зрения наш план… наш план…
- Наш план, в сущности, очень прост, - заговорил Тинки Холлоуэй, силясь доказать это наигранной простотой тона. - Мы снимаем все ограничения с объемов производства, каждая компания будет производить столько стали, сколько сможет. Но чтобы избежать разорения и ожесточенной конкуренции, все компании будут вкладывать валовой доход в общий пул, который станет именоваться Объединенным сталелитейным пулом, руководить им будет специальное правление. В конце года оно будет распределять эти доходы, подсчитав общий выпуск стали в стране и разделив его на количество мартеновских печей. Таким образом будет выведен средний показатель, справедливый для всех, и каждая компания будет получать деньги по потребностям. Главная потребность - сохранение печей, поэтому каждая компания будет получать деньги в зависимости от их количества.
Он умолк, подождал, потом добавил: - Вот такой у нас план, мистер Риарден. - Не получив ответа, продолжил:
- Конечно, нужно будет убрать кое-какие огрехи, но… но план таков.
Какой бы реакции они ни ожидали, она была не той, какую увидели. Риарден откинулся на спинку кресла, взгляд его был внимательным, но устремленным в пространство, словно он смотрел в далекую даль, потом спросил с какой-то странной, бесстрастной насмешкой:
- Ребята, скажите мне одну вещь: на что вы рассчитываете?
Он знал, что они поняли, заметил тот упорно-уклончивый взгляд, который раньше считал взглядом лжеца, обманывающего жертву, но теперь понимал, что дело обстоит хуже: это был взгляд людей, обманывающих свою совесть. Они не ответили. Молчали, словно старались не заставить его забыть свой вопрос, а заставить себя забыть, что его слышали.
- Это надежный, практичный план! - неожиданно произнес Джеймс Таггерт с внезапной гневной ноткой одушевления в голове. - Он будет действовать! Должен действовать! Мы хотим, чтобы он действовал!
Ему никто не ответил.
- Мистер Риарден… - робко произнес Холлоуэй.
- Ну что ж, давайте разберемся, - заговорил Риарден. - "Ассошиэйтед Стил" Оррена Бойля принадлежит шестьдесят печей, треть из них бездействует, остальные производят в среднем по триста тонн стали в день. У меня их двадцать, они работают на полную мощность, производят по семьсот пятьдесят тонн риарден-металла в день. Итак, у нас восемьдесят "объединенных" мартенов с "объединенным" выпуском двадцати семи тысяч тонн, в среднем триста тридцать семь с половиной тонн на печь. Каждый день в году я, производя пятнадцать тысяч тонн, буду получать деньги за шесть тысяч семьсот пятьдесят тонн. Не будем принимать во внимание других членов пула, они не изменят масштаба, только опустят средний показатель еще ниже, большинство их работает еще хуже, чем Бойль, никто не производит столько стали, сколько я. Как долго, по-вашему, я просуществую при вашем плане?
Ответа не последовало, потом Лоусон неожиданно выкрикнул в безрассудном, праведном гневе:
- Во время национальной опасности ваш долг - служить, страдать, трудиться для спасения страны!
- Не понимаю, как перекачивание моих денег в карман Бойля спасет страну?
- Вы должны идти на определенные жертвы ради общего блага!
- Не понимаю, почему благо Бойля более "общее", чем мое.
- О, проблема вовсе не в мистере Бойле! Она гораздо шире одного лица. Это вопрос сохранения природных ресурсов, таких как заводы, и спасения всей промышленности страны. Мы не можем допустить краха такого крупного предприятия, как у мистера Бойля. Оно нужно стране.
- Думаю, - неторопливо произнес Риарден, - что я гораздо больше нужен стране, чем мистер Бойль.
- Ну, конечно! - воскликнул Лоусон в порыве воодушевления. - Вы нужны стране, мистер Риарден! Вы сознаете это, так ведь?
Но алчная радость Лоусона любимому догмату самопожертвования вдруг угасла при звуке голоса Риардена, холодного голоса торговца:
- Сознаю.
- Дело касается не одного Бойля, - умоляющим тоном произнес Холлоуэй.
- Экономика страны не сможет вынести серьезных изменений. У Бойля тысячи рабочих, поставщиков, покупателей. Что будет с ними, если "Ассошиэйтед Стил" обанкротится?
- Что будет с тысячами моих рабочих, поставщиков, покупателей, если обанкрочусь я?
- Вы, мистер Риарден? - удивленно произнес Холлоуэй. - Но вы самый богатый, осмотрительный и сильный промышленник страны в настоящее время!
- А как насчет будущего времени?
- Что?
- Как долго я смогу работать в убыток себе?
- О, мистер Риарден, я в вас полностью верю!
- К черту вашу веру! Как долго?
- Вы справитесь!
- Каким образом?
Ответа не последовало.
- Мы не можем теоретизировать о будущем, - воскликнул Уэсли Моуч, - когда нужно избежать надвигающейся национальной катастрофы! Мы должны спасать экономику страны! Должны что-то делать! - Невозмутимый вопросительный взгляд Риардена заставил его забыть об осторожности. - Если вам это не нравится, можете предложить лучшее решение?
- Разумеется, - с готовностью ответил Риарден. - Если вам нужна продукция, тогда уйдите с дороги, снимите все свои чертовы ограничения, дайте Оррену Бойлю разориться, дайте мне купить "Ассошиэйтед Стил", и я буду выплавлять тысячу тонн в день на каждом из ее шестидесяти мартенов.
- О, но… но мы не можем! - ужаснулся Моуч. - Это будет монополия!
Риарден усмехнулся.
- Хорошо, - бесстрастно сказал он, - тогда пусть эту компанию купит директор моего завода. Он будет лучше справляться с делом, чем Бойль.
- О, но это было бы позволением сильному взять верх над слабым! Мы не можем на это пойти!
- Тогда не говорите о спасении экономики.
- Мы только хотели…
Моуч не договорил.
- Вы только хотели продукции без людей, способных производить, так?
- Это… это теория. Просто теоретическая крайность. Мы хотим только временного урегулирования.
- Вы ведете эти временные урегулирования много лет. Не видите, что время у вас кончилось?
- Это просто тео…
Он оборвал фразу на полуслове.