- Теперь послушайте, - сдержанно заговорил Холлоуэй, - нельзя сказать, что мистер Бойль такой уж… слабый. Это очень способный человек. Просто он потерпел несколько досадных неудач, тут от него ничего не зависело. Он вложил крупные суммы в проникнутый духом гражданственности проект для помощи слаборазвитым странам Южной Америки, и эта катастрофа с медью нанесла ему серьезный финансовый удар. Поэтому Бойлю нужно лишь дать возможность оправиться, помочь ликвидировать разрыв, оказать небольшую поддержку, и все. Нам нужно только справедливо уравнять убытки, а потом все оправятся и будут преуспевать.
- Вы уравниваете убытки уже больше ста… уже тысячу лет, - неторопливо произнес Риарден. - Неужели не видите, что дошли до конца дороги?
- Это просто теория! - рявкнул Моуч.
Риарден улыбнулся.
- Вашу практику я знаю, - негромко сказал он. - А вот вашу теорию никак не могу понять.
Он осознавал, что за кулисами этого плана крылся Оррен Бойль; понимал, что работа сложного механизма, приводимого в действие связями, угрозами, нажимом, шантажом, - механизма, напоминающего неисправную счетную машину, постоянно выдающую случайные результаты, случайно свелась к нажиму Бойля на этих людей с требованием вырвать для него эту последнюю добычу. Он понимал также, что Бойль не причина этого плана и не его основа, что Бойль лишь случайный пассажир, а не строитель адской машины, которая погубила мир, что сделал ее возможной не Бойль и никто из людей в этой комнате. Они тоже были пассажирами этой машины без водителя, дрожащими попутчиками, знающими, что их автомобиль скоро рухнет в бездну. И не нелюбовь к Бойлю и не страх перед ним заставляли их держаться такого курса и мчаться навстречу гибели. Нечто иное, некий безымянный элемент, который они знали и скрывали от себя, представляющий собой не мысль и не надежду, а нечто такое, что он определял только как взгляд, хитрый взгляд, говорящий: "Я смогу вывернуться". "Почему? - подумал Риарден. - Почему они думают, что смогут?"
- Мы не можем позволять себе теоретизировать! - воскликнул Уэсли Моуч. - Мы должны действовать!
- Что ж, в таком случае предложу вам другое решение. Почему бы вам не забрать мой завод и не покончить с этим?
Это предложение вызвало у них неподдельный ужас.
- О нет! - ахнул Моуч.
- Даже думать об этом не хотим! - воскликнул Холлоуэй.
- Мы за свободное предпринимательство! - прокричал доктор Феррис.
- Мы не хотим вредить вам! - заверил Лоусон. - Мы вам друзья, мистер Риарден. Неужели мы не можем сотрудничать? Мы ваши друзья.
В дальнем углу комнаты стоял стол с телефоном, скорее всего, те же стол и аппарат. И Риардену неожиданно показалось, что он видит человека, судорожно склонившегося над телефоном, того человека, который тогда знал то, что он, Риарден, начал теперь понимать, того человека, боровшегося с собой, чтобы отказать ему в просьбе, в какой он теперь отказывал нынешним съемщикам номера. Он видел конец той борьбы, видел измученное, поднятое к нему лицо, слышал отчаянный голос, твердо говорящий: "Мистер Риарден, клянусь… женщиной, которую люблю… что я ваш друг".
Вот этот поступок он тогда назвал изменой, вот этого человека отверг для того, чтобы служить сидевшим теперь перед ним людям. "Кто же в таком случае был изменником?" - подумал Риарден почти без чувства, без права чувствовать, ничего не сознавая, кроме некоей торжественно благоговейной ясности. Кто дал нынешним съемщикам средства на съем этого номера? Кем он пожертвовал и к чьей выгоде?
- Мистер Риарден! - простонал Лоусон. - В чем дело?
Он повернулся, увидел, что Лоусон смотрит на него со страхом, и догадался, какое выражение тот видел на его лице.
- Мы не хотим конфисковывать ваш завод! - воскликнул Моуч.
- Мы не хотим лишать вас собственности! - поддержал доктор Феррис. - Вы не понимаете нас!
- Начинаю понимать.
"Год назад, - подумал Риарден, - они бы меня застрелили; два года назад конфисковали бы мою собственность; несколько поколений назад люди такого типа могли позволить себе роскошь убийства и экспроприации, безопасность притворства перед собой и своими жертвами, что их единственной целью является материальный грабеж. Но их время кончается, другие жертвы скрылись раньше, чем предсказывал любой исторический график, и они, грабители, остались лицом к лицу с неприкрытой реальностью своей цели".
- Послушайте, ребята, - устало сказал он, - я знаю, чего вам хочется. Вы хотите, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. А я хочу знать только одно: почему вы думаете, что это возможно?
- Не понимаю, о чем вы, - оскорбленным тоном заявил Моуч. - Мы сказали, что ваш завод нам не нужен.
- Ладно, выражусь определеннее: вы хотите и уничтожить меня, и сохранить. Как собираетесь это сделать?
- Не понимаю, как вы можете так говорить, мы ведь дали все возможные заверения, что считаем вас неоценимо важным для страны, для сталелитейной промышленности, для.
- Я вам верю. И это усложняет загадку. Вы считаете меня неоценимо важным для страны? Черт, вы считаете меня неоценимо важным даже для собственных шкур. Вы дрожите, так как знаете, что спасти ваши жизни могу только я, больше никого не осталось, и знаете, что времени осталось в обрез. И все-таки предлагаете план моего уничтожения, план, не оставляющий никаких лазеек или обходных путей, требующий с идиотской грубостью, чтобы я работал себе в убыток, чтобы я получал за каждую тонну стали меньше, чем стоит ее производство, чтобы я тратил на вас остатки своего состояния, пока мы все не начнем голодать. Такое неразумие немыслимо ни для какого человека, ни для какого грабителя. В своих интересах - не будем говорить о моих или национальных - вы должны на что-то рассчитывать. На что?
Риарден увидел у них взгляд "я смогу вывернуться", странный взгляд, казавшийся скрытным и вместе с тем возмущенным, словно это он скрывал от них какой-то секрет.
- Не понимаю, почему вы так пораженчески смотрите на положение, - угрюмо сказал Моуч.
- Пораженчески? Вы всерьез полагаете, что я смогу остаться в деле при вашем плане?
- Но он лишь временный!
- Временных самоубийств не бывает.
- Этот план только на время критического положения! Пока страна не оправится!
- Как, вы думаете, она сможет оправиться?
Ответа не последовало.
- Как, думаете, я смогу работать, обанкротившись?
- Вы не банкротитесь. Вы всегда будете производить сталь, - равнодушно сказал доктор Феррис не в силах произнести то, что сказал бы другому: "Ты всегда будешь никчемностью". - Тут ничего не поделаешь. Это у вас в крови. Или, выражаясь более научно, вы так сформированы.
Риарден распрямился в кресле: казалось, он пытался найти секретную комбинацию цифр замка и при этих словах ощутил внутри легкий щелчок, словно нашел первую.
- Дело только в том, чтобы пережить этот кризис, - продолжал Моуч, - дать людям передышку, возможность наверстать упущенное.
- А потом?
- Потом дела улучшатся.
- Каким образом?
Ответа не последовало.
- Что их улучшит?
Ответа не последовало.
- Кто их улучшит?
- Господи, мистер Риарден, люди не сидят сложа руки! - воскликнул Холлоуэй. - Они работают, растут, движутся вперед!
- Какие люди?
Холлоуэй неопределенно махнул рукой:
- Люди.
- Какие? Те, которым вы собираетесь скормить остатки "Риарден Стил", ничего не получая взамен? Которые будут и дальше потреблять больше, чем производить?
- Условия изменятся.
- Кто их изменит?
Ответа не последовало.
- Осталось у вас, что присваивать? Если вы раньше не понимали сущности своей политики, то не может быть, чтобы вы не поняли ее сейчас. Посмотрите вокруг. Все эти чертовы народные государства по всему миру существовали только на подачки, которые вы выжимали для них из этой страны. Но выжимать и красть вам уже негде. Для этого не осталось на земном шаре ни одной страны. Эта была самой великой и последней. Вы истощили ее. Опустошили. Безвозвратно лишили величия. Остался только я. Что вы будете делать, вы и ваши народные государства, когда покончите со мной? На что надеетесь? Что видите впереди, кроме простого, сурового, животного голода?
Они не отвечали. Не смотрели на него. На их лицах было выражение упрямой обиды, словно они слышали призыв лжеца.
Потом Лоусон негромко заговорил с упреком и презрением:
- Ну, в конце концов, вы, бизнесмены, много лет предсказывали бедствия, вы вопили о катастрофе при каждом прогрессивной мере, говорили, что мы сгинем, но мы не сгинули.
Он начал улыбаться, но отшатнулся от внезапной напряженности в глазах Риардена.
Хэнк ощутил еще один щелчок, более громкий, найдя вторую цифру в механизме замка, и подался вперед.
- На что вы рассчитываете? - спросил он; голос его стал негромким, монотонным, настойчивым.
- Вопрос только в том, чтобы выиграть время! - выкрикнул Моуч.
- Времени уже не осталось.
- Нам нужна только возможность! - на высоких тонах произнес Лоусон.
- Возможностей не осталось.
- Нужно только подождать, пока мы оправимся! - выкрикнул Холлоуэй.
- Пути для этого нет.
- Только подождать, пока наша политика начнет действовать! - прокричал доктор Феррис.
- Заставить действовать неразумное невозможно.
Ответа не последовало.
- Что вас может теперь спасти?
- О, вы сделаете что-нибудь! - громко сказал Джеймс Таггерт.
И тут - хотя это была всего-навсего фраза, которую он слышал всю жизнь, - Риарден услышал внутри оглушительный грохот, словно некая стальная дверь опустилась при нажиме на последнюю кнопку, маленькую цифру, завершившую поиск и открывшую хитроумный замок, принесшую ответ, объединяющий все части, вопросы и мучительные раны его жизни.
В минуту тишины после этого грохота Риардену показалось, что он слышит голос Франсиско, спокойно спрашивающего в бальной зале этого здания, однако этот вопрос звучал также здесь и сейчас: "Кто виновнее всех в этой комнате?" Он услышал свой прежний ответ: "Полагаю, Джеймс Таггерт?" - и голос Франсиско, говорящий без упрека: "Нет, мистер Риарден, не Джеймс Таггерт", но здесь, в этой комнате, и в эту минуту, разум его ответил: "Я".
Он проклял этих грабителей за их упрямую слепоту? Это он сделал возможным случившееся. С первого вымогательства, которое принял, с первой директивы, которой подчинился, он дал им причину верить, что реальность можно обманывать, что можно требовать иррационального, и кто-то как-то это устроит. Раз он принял Билль об уравнивании возможностей, Директиву 10-289, закон, что те, кто не обладали его способностью, имели право пользоваться ею, и те, кто не зарабатывают, должны получать прибыль, а он, зарабатывающий, - нести убытки, что те, кто не способны думать, должны командовать, а он, способный, должен подчиняться, то были ли они нелогичны в своей вере, что живут в иррациональной Вселенной? Это он устроил для них такую Вселенную.
Были они нелогичны в своей вере, что им нужно только желать, не задумываясь о возможности, а ему выполнять их желания все равно какими способами? Они, бессильные мистики, хотели избежать обязанности думать, зная, что он, рационалист, взял на себя обязанность служить их прихотям.
Они знали, что он дал им полную волю распоряжаться действительностью. Он не должен был спрашивать: "Зачем?" Они не должны были спрашивать: "Как?" Он дал им волю требовать, чтобы он отдавал им часть своего богатства, потом все, что он имеет, потом больше, чем имеет. Невозможно? Нет, он сделает что-нибудь!
Риарден не сознавал, что поднялся и стоит, глядя на Джеймса Таггерта, видя в бесформенности его лица ответ на все разорения, какие наблюдал многие годы.
- В чем дело, мистер Риарден? Что я такого сказал? - спросил Таггерт с нарастающим беспокойством, но он находился вне досягаемости его голоса.
Риарден мысленно видел течение лет, чудовищные вымогательства, невозможные требования, необъяснимые победы зла, нелепые планы и непонятные цели, провозглашаемые в книгах по туманной философии, отчаянное удивление их жертв, считавших, что какая-то сложная, злая мудрость движет уничтожающими мир силами. И все это держалось на таящемся за бегающими глазами победителей убеждении: "Он сделает что-нибудь… Мы вывернемся. Он даст нам такую возможность. Он сделает что-нибудь!.. Вы, бизнесмены, предсказывали, что мы исчезнем, но мы не исчезли…" "Это правда, - подумал он. - Они не были слепы к реальности, слеп был я, сам создавший эту реальность. Нет, они не сгинули, а кто сгинул? Сгинул, чтобы не оплачивать их способ выживания? Эллис Уайэтт… Кен Данаггер… Франсиско Д’Анкония".
Потянувшись к пальто и шляпе, Риарден увидел, что они пытаются его остановить, на их лицах - паническое выражение, а голоса звучат в замешательстве: "В чем дело, мистер Риарден?.. Почему?.. Но почему?.. Что мы такого сказали?.. Вы не уедете!.. Вам нельзя уезжать!.. Еще рано!.. Не надо пока! О, не надо!"
Риардену казалось, что он видит их из заднего окна мчащегося экспресса, словно они стоят на путях позади, тщетно размахивая руками и пронзительно выкрикивая неразборчивые слова, фигуры их, удаляясь, становились все меньше, голоса - все тише.
Один из них попытался остановить Риардена, когда тот пошел к двери. Хэнк оттолкнул его с дороги, не грубо, простым, плавным движением руки, как убирают мешающуюся портьеру, и вышел.
Единственное, что он ощущал, быстро ведя машину по дороге к Филадельфии, была тишина. То была тишина неподвижности внутри, словно обладая знанием, он мог дать отдых душе. Он не испытывал ничего - ни страдания, ни радости. Казалось, что после многолетних усилий он взобрался на гору, чтобы видеть дальше, и, достигнув вершины, прилег отдохнуть, перед тем как осмотреться, впервые получив возможность щадить себя.
Он отдавал себе отчет в пустой дороге впереди, то тянущейся прямо, то петляющей, в легких нажимах рук на руль, в визге шин на поворотах, но у него было ощущение, что он мчится по небесной дороге, висящей в пустом пространстве. Прохожие у заводов, мостов, электростанций по его пути видели некогда совершенно обычное зрелище: красивую, дорогую и мощную машину, которую ведет уверенный человек с идеей успеха, выражаемой нагляднее, чем любая световая реклама, идеей, подчеркнутой мастерским вождением, целеустремленностью движения. Они смотрели, как он проносился и скрывался в ночном тумане.
Риарден увидел в темноте черный силуэт своего завода на фоне дышащего зарева. Зарево было цвета расплавленного золота, надпись "Риарден Стил" начертана на небе холодным, белым сиянием хрусталя. Он смотрел на этот длинный силуэт, на изгибы черных домен, стоящих, словно триумфальные арки, на дымовые трубы, высящиеся, словно торжественная колоннада вдоль аллеи чести в императорской столице, на висящие гирляндами мосты, на краны, салютующие, словно копья, на дымы, медленно развевающиеся, как флаги. Это зрелище нарушило тишину у него внутри, и он приветственно улыбнулся, это была улыбка счастья, любви, преданности. Он никогда не любил свой завод так, как в ту минуту, потому что, созерцая его через призму своего кодекса ценностей в светлой, лишенной несообразностей реальности, он видел причину своей любви: завод представлял собой достижение его разума, посвященное его радости жизни, воздвигнутое в разумном мире для ведения дел с разумными людьми. Если эти люди исчезнут, этот мир сгинет, завод перестанет служить его ценностям, он превратится всего-навсего в груду ненужного хлама, который нужно бросить, чтобы он разрушался, чем быстрей, тем лучше. И это будет не актом измены, а актом верности его подлинному назначению.
До завода оставалась еще миля, когда внимание Риардена неожиданно привлекла маленькая вспышка пламени. Среди всевозможных оттенков огня на громадной территории он мог определить необычные и появляющиеся не на месте. У этого был слишком резкий желтый оттенок, и выбивался он там, где никакого огня не должно было быть, - из проходной у главных ворот. В следующий миг послышался сухой щелчок выстрела, затем три частых ответных, напоминающих гневные пощечины внезапно напавшему противнику. Потом преградившая вдали дорогу черная масса обрела форму, это была не просто темнота, она не отступила, когда он приблизился, то была мятущаяся у главных ворот толпа, пытавшаяся штурмовать завод. Риарден успел разглядеть руки, размахивающие дубинками, ломами, винтовками, - желтое пламя горящей древесины вырывалось из окон проходной - синие вспышки ружейных выстрелов сверкали в толпе, ответные раздавались с крыш построек. Он успел разглядеть силуэт человека, откинувшегося назад и упавшего с легковой машины, и резко свернул с визгом шин в темноту боковой дороги.
Риарден ехал на скорости шестьдесят миль в час по колеям немощеной дороги к восточным воротам, и они были уже видны, когда на ухабе машину занесло с дороги к краю оврага с кучей старого шлака на дне. Он налег на руль всей своей тяжестью, изгиб его тела заставил машину завершить описываемый с визгом полукруг, вернул ее на дорогу, под его управление. Это заняло одну секунду, но в следующую он нажал тормозную педаль и заглушил мотор: когда свет фар проносился по оврагу, он заметил на склоне какой-то продолговатый предмет, более темный, чем серый бурьян вокруг, и ему показалось, что мелькнувшее белое пятно было человеческой рукой, машущей в просьбе о помощи.
Сбросив пальто, Риарден стал торопливо спускаться по склону, комья земли рассыпались под его ногами, он хватался за кусты и полубежал-полускользил к длинному черному предмету, в котором уже узнал человеческое тело. Луну заволакивало облако, он видел на траве вытянутую руку с белой ладонью, но тело было неподвижным.
- Мистер Риарден…
Это был крик, прозвучавший шепотом, ужасный звук пылкости, не дающей вырваться стону.
Риарден не знал, что было первым, все воспринималось как единое потрясение: мысль, что голос знакомый, пробившийся через облако луч лунного света, его падение на колени у белого овала лица и узнавание. Это лежал Кормилица.
Он почувствовал, как рука парня сжала его руку с необычайной силой терпящего мучительную боль человека, когда он разглядывал искаженные страданием черты его лица, пересохшие губы, тускнеющие глаза и тонкую темную струйку из маленького черного отверстия в груди, очень близкого к сердцу парня.
- Мистер Риарден… я хотел остановить их… хотел спасти вас…
- Малыш, что с тобой?
- Они хотели застрелить меня, чтобы я не мог ничего сказать… я хотел предотвратить… - рука парня с трудом указала на красное зарево в небе -…то, что они делают… я очень запоздал, но пытался… пытался… И… все еще способен… говорить… Послушайте, они…
- Тебе нужна помощь. Давай отвезем тебя в больницу и…
- Нет! Подождите! Я… думаю, времени у меня осталось мало, и… должен рассказать вам… Послушайте, этот бунт… организован по указке из Вашингтона… Это не рабочие… не ваши рабочие… это присланные ими новички и… и нанятые на стороне бандиты… Не верьте ни слову из того, что вам будут об этом говорить… Это инсценировка… их гнусная инсценировка…