- Потому что он не разобрался ни в ситуации, ни в механизме ее развития. Да еще и писал отвратительно.
- Все это очень сложно.
- Словами я не объясню. Вот напишу, тогда все поймешь.
Какое-то время я перечитывал "Дом у канала" и размышлял о животных, мокнущих под дождем. Гиппопотамы, по-видимому, чувствовали себя отлично, а вот остальным, особенно семейству кошачьих, было невесело. У травоядных, впрочем, и без погоды хватало забот, и страдали только те, для кого дождь был в новинку, то есть молодняк, родившийся после прошлого дождя. Интересно, думал я, охотятся ли крупные кошки под таким ливнем? Голод-то не тетка. С одной стороны, подкрадываться удобнее, дождь все заглушает; с другой стороны, кругом вода, которую ненавидят и львы, и леопарды, и гепарды. Последним, конечно, легче: они происходят от собак, шкура приспособлена к сырой погоде. Дождь заливает норы, поэтому змей сейчас полным - полно, как и летучих муравьев.
Я был благодарен судьбе, что в этот раз мы жили на одном месте достаточно долго и перезнакомились со здешними животными, знаем все змеиные норы и живущих там змей. Во время первого сафари мы постоянно куда-то спешили, переезжали с места на место в погоне за охотничьими трофеями. Если и видели какую - нибудь кобру, то случайно, как гремучую змею на шоссе в Вайоминге. А теперь мы знали все места, где жили кобры. Специально их, разумеется, не искали, натыкались между делом, но они были соседями, к ним ничего не стоило сходить в гости, и если кто-то случайно убивал кобру, то не абстрактную змею, а конкретную кобру из конкретной норы, залезшую куда не следует. Благодарить за эту роскошь надо было, конечно, не судьбу, а Джи-Си - именно он подарил нам возможность разбить постоянный лагерь, и наслаждаться замечательным уголком Африки, и заниматься делом, оправдывающим наше пребывание здесь.
Меня уже давно не интересовали охотничьи трофеи. Я по-прежнему любил стрелять, ценил чистое красивое попадание, но убивал в целях сугубо практических: чтобы добыть мясо, или подстраховать Мэри, или уничтожить объявленного вне закона хищника, или избавить крестьян от вредителей. В Магади я добыл в качестве охотничьего трофея одну импалу и сохранил голову взятого на мясо сернобыка, чьи рога мне приглянулись, да застрелил в целях самозащиты буйвола и оставил его рога как напоминание о пережитой опасности. Я и сейчас думаю о том случае с улыбкой: ценный вклад в сокровищницу памяти, одна из тех ситуаций, детали которых можно смаковать перед сном, или вспоминать, проснувшись среди ночи, или прокручивать в голове, когда тебя пытают.
- Котенок, помнишь того буйвола, на рассвете?
Мэри посмотрела мне в глаза.
- Не спрашивай об этом. Я сейчас думаю про льва.
Спать легли рано, удовлетворясь неразогретым ужином. Весь вечер, под монотонные барабаны дождя, Мэри писала в дневник. Несмотря на плотную шумовую защиту, я спал скверно и дважды просыпался в поту тяжелого кошмара. Второй раз был особенно мучительным. Выпростав руку из-под москитной сетки, я нашарил бутыль с водой и фляжку джина. В темноте приходилось действовать на ощупь. Я свернул подушку валиком, подмостил под спину, чтобы было повыше, добавил сверху крошечную ароматическую подушечку, набитую сосновыми иголками, нащупал пистолет возле правого бедра, фонарь возле левого - и открутил колпачок.
Первый глоток, крепкий, как рукопожатие друга, придал мне смелости: кошмар выдался качественный, из худших, а они у меня бывают такие, что не дай Бог. Я знал, что не могу напиваться, пока Мэри охотится на льва, но завтра охоты не светило. Таких ночей не случалось уже давно, я даже успел избаловаться и начал думать, что с кошмарами покончено. Ну что ж, будем знать. Наверное, сыграла роль духота в закупоренной палатке или тот факт, что я весь день просидел без движения.
Второй глоток пошел легче и по вкусу напоминал лучшие клопоморы моей юности. Не такой уж и страшный кошмар, подумал я. Бывали и хуже. Просто сработал фактор неожиданности: я действительно отвык от настоящих, серьезных кошмаров, после которых просыпаешься в холодном поту, и каждую ночь видел обычные сны, иногда плохие, но большей частью хорошие.
В темноте раздался голос Мэри:
- Папа, ты пьешь?
- Пью. А что?
- Дай и мне капельку.
Я высунул фляжку из-под сетки и встретился с ее рукой.
- А вода есть?
- Держи. - Я передал воду. - У тебя же своя рядом с кроватью.
- Ты не велел зажигать ночью свет.
- Бедный котенок. А что ты не спишь?
- Я спала. А потом стала сниться всякая дрянь, даже рассказывать не хочу.
- Мне тоже.
- Держи свою "Джинни", - она вернула фляжку, - может, еще понадобится. А теперь возьми меня за руку… вот. Сожми крепко-крепко. Никто не умер, правда? Ни ты, ни Джи-Си, ни Отец.
- Нет, котенок. Все живы.
- Спасибо. Постарайся заснуть. Ты ведь никого не любишь, кроме меня? Белых, я имею в виду.
- Ни черных, ни белых, ни загорелых.
- Спи спокойно. Бог тебя храни. Спасибо, что угостил джином.
- Спасибо, что разогнала кошмары.
- Моя прямая обязанность.
Потом я лежал с открытыми глазами, вспоминая разные страны и трудные времена, думая о природе кошмаров, надеясь, что завтра распогодится, - и незаметно задремал, и опять проснулся в мокром диком ужасе, и долго еще слушал спокойное дыхание Мэри, еле различимое сквозь шум дождя, прежде чем отважился на новую попытку заснуть.
Глава пятая
Утро было холодным. Вершину закрывали тяжелые тучи, и порывами налетал ветер, принося ливневые заряды, зато обложной непрерывный дождь прекратился. Я пошел к периметру, чтобы переговорить с Кейти, и застал его в прекрасном расположении духа. На нем были плащ и старая фетровая шляпа; к завтрашнему дню, заявил он, погода установится. Я попросил его не начинать возню с ослаблением оттяжек, пока не проснется мемсаиб. Он похвалил грамотно вырытые дренажные канавы, благодаря которым столовая и спальные палатки остались сухими. Насчет костра уже распорядились, и в целом настрой был бодрый. Я рассказал Кейти, что видел сон проливень над заказником. Это была ложь, но я рассудил, что Отец скорее всего пришлет добрые вести, к которым на хвост не помешает прицепить увесистую ложь. Если берешься прорицать, то лучше делать это с высокими шансами на успех.
Кейти выслушал мой сон внимательно, с деланным уважением, а затем рассказал свой, в котором проливные дожди накрыли всю территорию до реки Тана, что на границе с пустыней, и шесть лагерей сафари оказались отрезанными от мира на несколько недель. Мой сон, таким образом, был посрамлен. Я знал, однако, что он запротоколирован и будет подвергнут тщательной проверке. Ложь следовало подкрепить правдой, и я добавил, что во сне мы также повесили Стукача, причем описал экзекуцию в деталях: где, когда, при чьем участии, как держал себя приговоренный, кто вытащил его из петли и куда именно отвезли на охотничьем джипе тело, чтобы бросить на съедение гиенам.
Кейти ненавидел Стукача уже много лет, и мой рассказ пришелся ему по душе, хотя он счел должным предупредить, что у него во сне ничего похожего не происходило. Я присовокупил еще парочку аппетитных штрихов, вызвав довольную улыбку, после чего Кейти заявил мечтательно и в то же время на полном серьезе:
- Не делай так.
- Да кто же позволит! Сон был - и достаточно.
- Не надо делать вуду.
- Я не занимаюсь вуду. Ты хоть раз видел, чтобы я навредил человеку?
- Я не говорю: ты колдун. Я говорю: колдовать не надо. Негоже такому случиться, чтобы повесили Стукача.
- Хочешь его спасти? Что ж, сон можно забыть.
- Хороший сон, - сказал Кейти. - Только хлопот не оберешься.
Первый ясный день после дождя - идеальное время для религиозной пропаганды, ибо ум человеческий, на время дождя уходящий в себя, с первым проблеском неба вновь раскрывается навстречу красоте истинной веры. Сидя у костра и потягивая чай, я наслаждался свежевымытым пейзажем. Мисс Мэри самозабвенно спала, потому что солнце, обычно выступающее в роли будильника, еще не показалось. К костру подошел Мвинди со свежим чайником и долил мне кипятка.
- Добрый дождь, - улыбнулся он. - Прошел и кончился.
- Помнишь, Мвинди, как говорил Махди? - сказал я назидательно. - Он говорил: "Мы ясно видим, наблюдая закон природы, что дождь проливается с небес во времена нужды. Зелень и плодородие земель наших зависят прямо и строго от небесного дождя. Верхний слой земляной пересыхает без него, лишаясь влаги. Понятно каждому, что связаны нерушимо воды небесные и воды земные. Так промысел человека сродни промыслу божественному, как земная вода сродни небесной".
- Слишком много дождя для лагеря. В самый раз для Шамбы, - резюмировал Мвинди.
- "Как с уходом дождя небесного земля теряет влагу свою, - продолжал я, - так и разум человеческий с уходом небесного откровения теряет силу и чистоту".
- А кто такой Махди?
- Спроси Чаро.
Мвинди ухмыльнулся: Чаро, несмотря на свою набожность, не пользовался репутацией теолога.
- Если вешать Стукача, - сказал он, - надо звать полицию. Кейти просил передать.
- Это просто сон.
- Сон бывает очень сильный. Может убить не хуже бундуки.
- Я расскажу Стукачу. Тогда сон потеряет силу.
- Учави, - сказал Мвинди. - Учави кубва сана.
- Хапана учави.
Мвинди вдруг отвернулся и сухо осведомился, хочу ли я еще чая. Его древний азиатский профиль был обращен к периметру. Я проследил его взгляд: к нашему костру направлялся Стукач.
Выглядел он жалко. Стильная галантность не то чтобы сошла, но была здорово подмочена. Приблизившись, он продемонстрировал кашель, в аутентичности которого нельзя было усомниться.
- Здравствуй, брат! Хорошо ли пережил непогоду? Здорова ли моя госпожа?
- Да, нас слегка помочило.
- Я очень болен, брат.
- Температура есть?
- Да.
Он говорил правду: пульс у него был сто двадцать.
- Сядь попей чаю. Прими аспирин. Я дам тебе лекарство, потом ступай домой и ложись. Дорога в порядке? Джип проедет?
- Да. Вода ушла в песок, а лужи можно объехать.
- А что Шамба?
- Шамбе не нужен дождь, все поля орошены. Сейчас там сырость и уныние, и холодный ветер с вершины. Даже куры тоскуют. Со мной пришла девушка, ее отцу нужно лекарство для больной груди. Ты знаешь, о ком я говорю.
- Хорошо, я пошлю лекарство.
- Она грустит, потому что ты не приезжаешь.
- У меня есть обязанности. Она здорова?
- Здорова, но грустна.
- Передай, что я навещу Шамбу, когда у меня будут там дела.
- Брат, а что насчет твоего сна, где меня повесили?
- Верно, я видел такой сон. Но я не должен тебе рассказывать, пока не позавтракаю.
- Другим, однако, рассказал.
- Не знать подробностей - в твоих же интересах. Сон не официальный.
- Меня нельзя вешать. Я не переживу.
- Мы не собираемся тебя вешать.
- А если злые люди превратно истолкуют мои действия?
- Никто тебя не повесит, если не будешь иметь дела с посторонними.
- Но я постоянно имею дело с посторонними!
- Ты понял, что я хотел сказать. А теперь отправляйся к костру и обогрейся. Я приготовлю лекарство.
- Ты мой брат.
- Я твой друг.
Стукач удалился. Я открыл аптечку, где лежали атабрин, аспирин, мази, сульфаниламиды и леденцы от кашля, и приготовился дать бой ночному вуду. Бой предстоял нелегкий: сцена экзекуции составляла добрую половину кошмара, тяжелые подробности накрепко врезались в память, и мне было неловко за свое мрачное воображение. Я рассказал Стукачу, как принимать лекарства и что передать отцу моей девушки. Затем мы прогулялись к периметру, и я передал Деббе две жестянки рыбных консервов и стеклянную банку леденцов, а Мтуке велел подвезти гостей до Шамбы и сразу же возвращаться. Дебба принесла мне подарок: четыре кукурузных початка. Пока мы разговаривали, она ни разу не подняла глаз. Перед тем как сесть в машину, она слегка боднула меня в грудь, как ребенок, а потом, уже устроившись рядом с водителем, свесила руку через борт и украдкой сжала мне бедро. К черту осторожность, подумал я и поцеловал ее в затылок. Она рассмеялась дерзко и заразительно, даже Мтука не сдержал улыбки, выруливая к выезду. Песчаная дорога успела вобрать воду, только кое-где блестели лужицы; джип удалился в направлении рощи, почти не буксуя, и никто из пассажиров не оглянулся.
Я сообщил Нгуи и Чаро, что мы отправимся на разведку, едва Мэри проснется и позавтракает, и постараемся пройти как можно дальше на север. Оружие следует приготовить заранее, винтовки осмотреть и почистить после дождя, особое внимание уделить стволам, чтобы в них не осталось ружейного масла. Солнце спряталось за облака, было свежо, и дул сильный ветер. Дождь перестал окончательно, хотя короткие ливни не исключались. Люди вели себя серьезно, никто не дурачился.
За завтраком Мэри была счастлива: после ночного пробуждения она спала отлично и видела светлые сны. Суть ее кошмара заключалась в том, что меня, Джи-Си и Отца убили. Подробностей она не помнила; кто-то принес дурные вести, что-то насчет засады. Меня подмывало спросить, не видела ли она, как повесили Стукача, но это противоречило бы политике невмешательства, да и значения не имело; главное, Мэри проснулась веселой и готовой во всеоружии встретить новый день. Будучи человеком достаточно грубым и, в общем, пропащим, я охотно совал нос в непонятные мне африканские дела, однако жену старался не вовлекать. Она и сама вовлекалась более чем достаточно: постоянно ошивалась на периметре, изучала местную музыку, барабанный бой, слова песен, привечала каждого встречного, и все были от нее без ума. В старые добрые времена Отец никогда бы этого не допустил. Впрочем, старые добрые времена давно миновали, и Отец понимал это лучше, чем кто бы то ни было.
Позавтракав и дождавшись возвращения джипа, мы с Мэри отправились на север. Ехали, пока позволяла проходимость. Земля уже начала подсыхать, однако затяжной дождь давал себя знать, и джип буксовал там, где завтра проехал бы уверенно; не помогала даже старая затвердевшая колея. Дальше к северу начинался глинозем, соваться туда не стоило.
Все ровные участки уже покрыла новая изумрудная трава, и дичь паслась, не обращая на нас внимания. Масштабного наплыва травоядных пока не наблюдалось, однако дорогу пересекали свежие следы слонов, ведущие к болоту. Это стадо мы видели с самолета; у самца след был огромный, даже учитывая расползание жидкой грязи.
Небо оставалось серым, над открытыми местами тянуло ветром. У слоновьих следов, озабоченно порхая и чирикая, подъедались зуйки. Я насчитал три вида, только один из которых годился в пищу, да и к нему наши мусульмане не притронулись бы, так что не стоило тратить картечь. Ближе к болоту наверняка обретались кроншнепы, но на них можно было поохотиться в другой раз.
- Давай проедем чуть дальше, - предложил я. - Впереди будет сухая возвышенность, там развернемся.
- Хорошо, дорогой.
Тут налетел ливень, и я рассудил, что лучше возвращаться, пока не застряли в какой-нибудь луже.
На подъезде к лагерю, когда сквозь дымку между деревьями уже мелькали бело-зеленые палатки и гостеприимно тянуло запахом костра, мы с Нгуи спешились, чтобы настрелять к обеду рябков, слетевшихся на водопой к небольшим лужам. Мэри уехала в лагерь. Рябки возились у воды и в зарослях репейника; бить их влет было проще простого. Они походили на диких пустынных голубей, загримированных под попугаев. Я любил смотреть, как они разгоняются, подобно соколам, и начинают красиво работать длинными заломленными назад крыльями. В сухой сезон, когда рябки на рассвете длинными вереницами опускаются к воде, охотиться на них не в пример интереснее; мы с Джи-Си, помнится, били только верхних птиц и платили друг другу шиллинг, если одним выстрелом валили нескольких. Стреляя рябков влет, ты лишаешься удовольствия послушать тот гортанный прерывистый клик, что они издают, заходя на посадку. По мере возможности я избегаю охотиться рядом с лагерем, поэтому в этот раз ограничился четырьмя парами, рассудив, что нам с Мэри хватит на два добрых обеда, а если кто-нибудь заглянет в гости, то на один.
Наши люди не жаловали рябков. Я и сам предпочитал малую дрофу, чирка, бекаса или, на худой конец, шпорцевого чибиса. Но на закуску перед сном годились и рябки. Налетевший было дождь сразу прекратился, и тучи легли туманом к подножию вершины.
Мэри сидела в столовой, потягивая кампари с содовой.
- Сколько настрелял?
- Восемь штук. Вспомнил, как мы стреляли голубей в клубе "Казадорес дель Серро".
- Голуби гораздо тяжелее на подъем.
- Думаю, так только кажется, потому что рябки на взлете крыльями молотят. И размером они поменьше. А по стартовой скорости с хорошим спортивным голубем мало кто сравнится.
- Здорово, что мы здесь, а не в клубе!
- Это точно. Сомневаюсь, что смогу туда вернуться.
- Сможешь, конечно.
- Как знать.
- Есть много вещей, к каким я вряд ли уже смогу вернуться.
- Хорошо бы вообще не возвращаться. Ни собственности, ни обязательств. Только лагерь сафари, хороший джип, пара грузовиков…
- А я была бы лучшей в мире палаточной домохозяйкой. Вижу как наяву: к нам прилетают клиенты на частных самолетах и говорят, сходя с трапа: "Угадай, кто я такой! Спорим, не вспомнишь?" А я в ответ: "Чаро, подай-ка бундуки". И бдыщ ему между глаз!
- А Чаро бежит горло резать, чтоб халяль.
- Они же не едят человечины!
- Племя камба не брезговало. В то, что вы с Отцом называете "старые добрые времена".
- Ты, можно сказать, наполовину камба. Смог бы съесть человека?
- Сомневаюсь.
- Ты знаешь, я за всю жизнь никого не убила. Помнишь, мы уговорились, что я ничего не буду от тебя скрывать? А потом мне было стыдно, что я не убила ни одного фрица, и все меня жалели…
- Отлично помню.
- Хочешь послушать речь, которую я произнесу, перед тем как пристрелить свою соперницу?
- Сделаешь кампари с содовой?
- Сделаю. А потом скажу речь. - Она плеснула в стакан красного кампари, добавила джина, пшикнула сифоном содовой. - Джин - это награда за то, что согласился послушать речь. Я знаю, ты уже сто раз слышал, но лишний раз не повредит.
- Добро.
- Ну-ну, - начала мисс Мэри. - Значит, решила, что будешь моему мужу лучшей женой? Ну-ну. Возомнила, что вы идеально подходите друг другу и от тебя ему будет больше пользы? Ну-ну. Полагаешь, что вам будет хорошо вдвоем и в кои-то веки ему достанется женщина, знающая толк в коммунизме, психоанализе и настоящей любви? Да что ты знаешь о настоящей любви, старая потасканная ведьма? Что ты знаешь о моем муже и о вещах, которые нас объединяют?
- Истинно! Истинно!