- Не перебивай… Слушай же, жалкая особь, тщедушная там, где надо быть плотной, и заплывшая жиром там, где следует явить признаки расы и породы; слушай, несчастная слабачка! Я с первого выстрела убила молодого невинного оленя на расстоянии трехсот сорока ярдов, если округлить в меньшую сторону, и ела его мясо без тени сожаления. Я застрелила прекрасного сернобыка, чье тело грациозней, чем тело любой женщины, а рога длиннее, чем у любого мужчины. Я прервала больше жизней, чем ты соблазнила мужей, и я говорю тебе: никшни и заглохни, и сверни незаконную деятельность, и подбери кукурузную патоку лживых речей, и убирайся к черту за границу, не то, клянусь Богом, я тебя пристрелю.
- Отлично сказано. Надеюсь, ты не собираешься перевести это на суахили?
- Мою речь ни к чему переводить на суахили. - После монолога мисс Мэри чувствовала себя, как Наполеон под Аустерлицем. - Она предназначена для белых женщин. Твоя невеста может быть спокойна. С каких это пор добропорядочный любящий муж не имеет права завести молодую невесту, не претендующую ни на что, кроме роли вспомогательной жены? Против такого расклада я ничего не имею. Моя речь адресована грязным белым шлюхам, которые уверены, что лучше меня понимают, как тебя осчастливить выше пояса.
- Прекрасная речь. С каждым разом ты все острее оттачиваешь слог.
- В ней каждое слово правда, от сердца. Я постаралась очистить ее от грубости и сальности. Ты ведь не подумал, что кукурузная патока лживых речей - это намек на давешнюю кукурузу?
- Упаси Бог.
- Ну и хорошо. Початки, что она тебе подарила, просто загляденье. Надо будет запечь их в золе. Обожаю печеную кукурузу.
- Почему бы нет.
- А в том, что початков четыре, есть какой-нибудь смысл?
- Никакого. Два тебе, два мне.
- Здорово, когда тебя кто-то любит и носит подарки!
- Слушай, тебе каждый день носят подарки. Пол-лагеря занято на заготовке зубных щеток.
- Верно, зубных щеток у меня уже мешок, да еще с Магади запас остался. А твоя невеста очень мила. Все у нее так просто, естественно. И у остальных тоже. Рай у подножия вершины. Всегда бы так.
- На самом деле все живые люди со своими сложностями. Нам просто везет.
- Я понимаю. Именно поэтому мы должны делать друг другу добро. Везение надо отрабатывать… Ах, скорее бы пришел мой лев! Надеюсь, мне хватит роста, чтобы разглядеть его в траве. Ты не представляешь, как мне важно его добыть.
- Это всем известно.
- Некоторые, верно, считают, что я сумасшедшая. Но ведь в старые времена люди искали Святой Грааль, золотое руно, и это никому не казалось глупым. А тут живой лев, покруче любых плошек и овечьих шкур, даже самых золотых. У каждого человека есть объект абсолютного вожделения. Для меня это лев. И на данный момент ничего важнее нет. Я знаю, тебя уже достало, и всех остальных тоже. Вы со мной так терпеливы. Ну ничего, дождь прошел, теперь я его добуду. Скорее бы уже ночь! Так хочется опять услышать его рев.
- Да, ревет он великолепно. Вы уже скоро увидитесь.
- Посторонним этого не понять. Ну ничего, он мне за все заплатит.
- Только не надо его ненавидеть.
- Наоборот, я его люблю! Он прекрасен и умен, и я никому не обязана объяснять, зачем мне понадобилось его убить.
- Никто и не требует.
- Отец понимает. Он мне сам объяснил. И рассказал про ту ужасную женщину, для которой готовили льва. Всадили в него сорок восемь пуль… Даже говорить про это не хочу. Все равно никто не поймет.
Я, однако, все понимал. Мы были вместе, когда впервые увидели следы исполинского льва: после легкого дождя, в увлажненной пыли, удивительно отчетливые - вдвое больше, чем обычные львиные следы. Мы охотились на конгони, лагерю нужно было мясо, и когда я показал следы Нгуи, у того на лбу выступил пот. Подошла Мэри, открыла рот, да так и застыла. На своем веку она повидала много львиных следов, нескольких львов добыла сама, но такого не видела никогда. Нгуи тряс головой, как заведенный, а я чувствовал, как в подмышках и в паху становится мокро от пота. Мы прошли по следам, как гончие собаки, и увидели мутный ручей, из которого лев напился, прежде чем уйти в чащу вверх по течению. В илистой грязи у воды следы казались еще внушительнее. Я никогда в жизни ничего подобного не видел.
Мне сразу расхотелось охотиться на конгони. Я боялся, что ружейная пальба спугнет льва-великана и он навсегда уйдет отсюда. Но в лагере ждали мяса, а дичь в ту пору была скудной, да еще и пугливой из-за обилия хищников. Зебры сделались осторожными, как пустынные сернобыки, и у тех, кого удавалось добыть, на холке были черные шрамы от львиных когтей. В этих местах безраздельно хозяйничали буйволы, львы, леопарды и носороги, на которых никто не хотел охотиться, кроме таких корифеев, как Отец и Джи-Си, хотя и у Отца иногда пошаливали нервы. Что до Джи-Си, то он свое уже давно отнервничал и в любой ситуации хладнокровно пускал пулю за пулей, не думая об исходе. Отец, охотившийся здесь задолго до Джи-Си, когда джипов и в помине не было, говорил, что сафари в этих местах никогда не кончались добром, а ведь он исходил все окрестные леса и болота и даже ночью, бывало, пересекал выжженные солончаки, где днем в тени жара достигает ста двадцати градусов по Фаренгейту.
Я вспоминал об этом, разглядывая львиные следы, которые потом горели у меня перед мысленным взором, словно выжженные каленым железом, пока мы гонялись за конгони. Я знал: Мэри видела достаточно львов, чтобы по следам определить размеры зверя, и сейчас пытается представить великолепного льва-исполина, идущего по тропе к водопою. Мы наконец добыли юную конгони, неуклюжую, смуглую, с лошадиной мордой и нежнейшим мясом, невинную, как сама невинность, и Мэри прикончила ее выстрелом в основание черепа - отчасти чтобы потренировать глаз, отчасти потому, что кому-то надо было это сделать.
Сейчас, в палатке, вспоминая о том дне, я подумал, что у записных вегетарианцев мои зарисовки наверняка вызовут приступ омерзения, однако каждый, кому довелось отведать мяса, должен понимать, что животное сперва надо убить, и коль скоро Мэри взяла на себя эту ношу, ей следовало научиться убивать, причиняя как можно меньше страданий, а для этого нужно практиковаться. Я убежден, что люди, которые за всю жизнь не выудили ни одной рыбы, пусть даже из консервной банки, и тормозят на шоссе, если дорогу переходит кузнечик, и не знают вкуса мясного бульона, - такие люди не имеют права осуждать тех, кто испокон веков охотился, чтобы не умереть с голоду, и рачительно следил за поголовьем здешней дичи, пока ее не присвоил себе на потеху белый человек. Разве мы знаем, что чувствует морковь, или свежая редиска, или перегоревшая лампочка, или изношенный виниловый диск, или яблоня под снегом? Что творится на душе у списанного самолета, у жевательной резинки, у окурка, ввинченного в пепельницу, у старой книги, источенной червями? Ни один из этих случаев не описан в своде инструкций для практикующего егеря. Нет там и указаний, как лечить фрамбезию и венерические болезни, хотя мне приходится этим заниматься чуть не ежедневно. Не говорится ни о падающих деревьях, ни о пылевых бурях, ни о кусачих мухах, за исключением мухи цеце, в разделе "Мухи".
Белые охотники, которым мы выдаем лицензии, охотятся в отведенное время на отведенных участках масайских земель, что прежде назывались заказниками, а теперь превратились в зоны регулируемого отстрела, где каждому виду назначено время умирать, и весьма небольшие деньги, которые нам платят за это удовольствие, мы передаем масайскому народу. Однако люди камба, что в старые времена с риском для жизни добывали мясо в стране масаи, теперь не имеют права здесь охотиться. Их преследуют и притесняют егеря, набранные преимущественно из того же племени камба и вопреки наивной убежденности Мэри отнюдь не пользующиеся всеобщей любовью.
С егерями тоже все непросто. За редким исключением они отважные воины и потомки старых охотничьих родов камба. Земледелием камба занимались по старинке, однако по мере увеличения населения вынуждены были чаще вводить в севооборот залежные земли, которые в старые времена отдыхали на протяжении целого поколения. Неизбежным результатом, как и повсюду в Африке, явилась эрозия. Камба участвовали во всех британских военных кампаниях - в отличие от масаи, которые не участвовали ни в одной, хотя неизменно пользовались покровительством и защитой метрополии, внушали белым людям незаслуженный страх и служили объектом обожания гомосексуалистов, подобных служившему в Кении Тессинджеру, поскольку масайские мужчины отличаются редкой красотой. Воины они были, конечно, липовые, зато наркоманы и алкоголики - самые настоящие. Охоте они предпочитали животноводство, и причиной конфликтов между камба и масаи всегда был угнанный скот, а не охотничьи угодья.
Камба ненавидели масаев, считая их зажравшимися позерами и любимчиками колониальных властей; женщин презирали за неверность, а мужчин - за абсолютное неумение охотиться, ввиду того что глаза их поражены дурной болезнью, разносимой мухами, а скверные копья ломаются после первого же броска; главным же образом презирали за показное бесстрашие, проявляющееся лишь под воздействием алкоголя и наркотиков.
В отличие от масаи, чьей излюбленной тактикой на поле боя была массовая истерия, подогретая расширителями сознания, мужчины камба знали толк в войне и, если приходилось сражаться, делали это грамотно и отважно. Сейчас, однако, большая их часть жила за чертой бедности: охотникам, на которых они всегда полагались, было просто негде охотиться. К выпивке они подходили, как к войне, то есть со знанием дела. Правила потребления алкоголя жестко регламентировал племенной закон. Пьяницами становились немногие, и наказание за хмельную безответственность было суровым. Мясо служило краеугольным камнем рациона, и браконьеры пользовались не меньшей популярностью, чем британские контрабандисты, снабжавшие Америку спиртным во время "сухого закона".
Когда я охотился здесь много лет назад, дела обстояли гораздо лучше. Камба оказывали всестороннюю поддержку британским колониальным властям, и даже юные хулиганы были настроены лояльно, несмотря на низкий уровень жизни. К движению мау-мау в целом относились с презрением, потому что его организаторами были кикуйу, чьи кровавые клятвы и обряды вызывали у камба тошноту. Исключения, однако, имели место. В своде инструкций для практикующего егеря указаний на этот счет не было. Джи-Си советовал руководствоваться здравым смыслом и утверждал, что проблемы с местными бывают только у полных отморозков. Испытывая известные сомнения относительно своей принадлежности к классу последних, я старался как можно чаще руководствоваться здравым смыслом. Мои многолетние попытки породниться с племенем камба наконец дали результат: пала последняя преграда, и я был принят в семью. Альянсы между племенами испокон веков заключались именно этим способом.
Я знал, что теперь, после дождя, дело пойдет веселее. Когда есть мясо, люди с уверенностью смотрят в завтрашний день. Мясо дает мужчине силу, в это верят даже старики. Из всех стариков в нашем лагере, пожалуй, только Чаро был импотентом, да и то не факт. Теоретически я мог бы осведомиться у Нгуи, который знал наверняка, но Чаро был моим другом, и подобные расспросы исключались. Известно, что среднестатистический мужчина племени камба, регулярно питающийся мясом, сохраняет половую активность до семидесяти пяти лет. И это не предел, многое зависит от сортов мяса. В последнее время я постоянно об этом думаю, сам не знаю почему. Похоже, все началось с того дня, когда мы подстрелили конгони и впервые увидели следы исполинского льва.
- Как насчет того, чтобы добыть немного мяса, мисс Мэри?
- Нам нужно мясо?
- О да.
- О чем ты думал?
- О племени камба. И о мясе.
- О тех бандитах?
- Нет, отвлеченно.
- Ну и слава Богу. И что же ты надумал?
- Что надо добыть мяса.
- Хорошо, пойдем за мясом.
- Для прогулки самое подходящее время.
- Обожаю прогулки! Как вернемся, приму ванну, переоденусь и сяду у костра.
Импала оказались на привычном месте, возле переправы, и Мэри подстрелила старого однорогого быка, пасшегося на отшибе. Бык был крепок и жирен, и совесть моя была спокойна: он не представлял ценности для охотоведческого хозяйства, да и как производитель не годился, ибо стадо его изгнало. Мэри уложила быка красивым выстрелом под лопатку, как и намеревалась, - к вящей гордости Чаро, успевшего халяльно перерезать зверю горло. На данный момент все сходились во мнении, что точность стрельбы мисс Мэри всецело находится в руках Божьих, а поскольку боги у нас были разные, Чаро отнесся к удачному выстрелу как к своей личной заслуге. И я, и Отец, и Джи-Си уже имели счастье наблюдать, как Мэри на голубом глазу кладет пули в цель с нечеловеческой точностью; теперь и Чаро выпал случай лицезреть божественное чудо.
- Мемсаиб пига мзури сана! - уважительно сказал он.
- Мзури, мзури, - согласился Нгуи.
- Спасибо! - просияла Мэри. - Видишь, третий подряд, - обратилась она ко мне. - Теперь я верю в свои силы! Интересно все же работает человеческий ум.
Я задумался о том, как работает человеческий ум, и забыл ответить.
- Понятно, что убивать грех, - продолжала она. - Однако добывать мясо для людей - это ведь доброе дело? Странно, что мясо играет в нашей жизни такую важную роль.
- Так было всегда. Мясо - одна из древнейших и важнейших вещей. Сейчас по всей Африке население страдает от нехватки дичи. А если бы все охотились, как голландцы в ЮАР, то вообще ничего бы не осталось.
- Но мы ведь охраняем дичь для местных, правда? В этом главная задача охотоведческих хозяйств?
- Главная задача - делать деньги. К примеру, продавать белым охотникам доступ к дичи, чтобы поддержать экономику масайского народа.
- Я хочу, чтобы диких зверей охраняли, потому что убивать грех. Остальное меня мало интересует.
- На самом деле все непросто. Африка - чрезвычайно запутанная страна.
- Ты и твои дружки ничем не лучше.
- Кто бы спорил.
- Но наедине с собой - ты все видишь ясно?
- Увы, не всегда. День на день не приходится.
- И все-таки мне здесь нравится. Мы приехали не для того, чтобы наводить порядок.
- Нет, конечно. Мы приехали, чтобы пощелкать фотоаппаратом и сочинить броские подписи к снимкам. И отдохнуть. А если повезет, чему-нибудь научиться.
- И все равно впутались по уши.
- Главное, чтобы нравилось.
- Никогда в жизни не была счастливее.
Нгуи остановился и указал на правую обочину.
- Симба.
Следы были огромными. Даже не верилось, что они настоящие.
Левая лапа отпечаталась ясно, и виден был старый шрам. Лев, похоже, пересек дорогу, когда Мэри стреляла в быка. Чрезвычайно умный, неторопливый, рассудительный лев. Солнце почти скрылось, небо затянули тучи; все понимали, что через пять минут будет слишком темно, чтобы стрелять.
- Вот, теперь все просто и понятно, - радостно сказала Мэри.
- Отправляйся в лагерь за машиной, - велел я Нгуи. - Мы пойдем назад, к Чаро. Будем ждать возле туши.
В эту ночь, лежа в кроватях и еще не успев заснуть, мы услышали, как ревет лев. Звук донесся с севера: густой, плавно сошедший на низы и разрешившийся вздохом.
- Я к тебе, - сказала Мэри.
Обнявшись, мы лежали в темноте под москитной сеткой и слушали, как он ревет.
- Это точно он, голос ни с чем не перепутаешь, - говорила Мэри. - Хорошо, что ты рядом.
Лев переместился на северо-восток, негромко порыкивая, - и опять взревел во всю силу.
- Зовет львицу? Или просто не в духе? Чем он занимается?
- Не знаю, дорогая. Возможно, сердится, что кругом сыро.
- Он и в сухую погоду не меньше ревел. Помнишь, когда мы его в кустах заметили?
- Я пошутил, дорогая. Откуда мне знать, почему он ревет? Завтра найдем место, где он ночевал, осмотрим следы когтей.
- Не шути над ним, он слишком благороден.
- Иначе нельзя. Раз уж я взялся тебя прикрывать… Или лучше, чтобы я кудахтал и беспокоился?
- Просто молчи и слушай.
Мы лежали, обнявшись, и слушали. Описывать львиный рев бесполезно. Он ревел, а мы слушали - вот и все, что можно сказать. Ничего общего с тем звуком, что издает голливудский лев на заставке фильмов студии "Метро-Голдвин-Майер". Ударяет сначала в пах, а потом идет волной по всему телу.
- Как будто у меня внутри пусто… - шептала Мэри. - Вот что значит: повелитель ночи.
Звук удалялся, смещаясь на северо-восток, и последний раскат завершился кашлем.
- Пожелай ему удачной охоты, - сказал я. - Спи спокойно, не думай о нем.
- Как можно не думать? Это же мой лев, не хочу думать ни о чем другом! Я его люблю. Я его уважаю. Я должна его убить. Он для меня важнее всего на свете, если не считать тебя и еще нескольких близких людей. Ты и сам знаешь.
- Еще бы не знать. Тем не менее, дорогая, тебе надо выспаться. Он небось специально ревет, чтобы ты не спала.
- Что ж, его право. Невеликая цена за то, что я его убью. Пусть ревет. Мне все хорошо, что бы он ни делал.
- Он обидится, если ты будешь сонная.
- Ему на меня плевать. А мне на него - нет. Именно поэтому я должна его убить, понимаешь?
- Понимаю. Но надо выспаться, котенок. Завтра утром начнется твоя охота.
- Хорошо, я усну… Только пусть он еще раз подаст голос.
Она говорила уже сквозь дрему. Я лежал и думал, что вот живет себе девчонка, никому не хочет смерти, не испытывает желания убивать, и тут бац - война, встречаются на пути дурные люди, - и вот девчонка начинает охотиться на львов, травит их с пугающей целеустремленностью, причем ясно, что без грамотной поддержки профессионала такой образ жизни, какой здоровым не назовешь, рано или поздно закончится плачевно, и первые звоночки уже налицо. Лев снова проревел и трижды кашлянул в самую землю, так что отдалось в дно палатки.
- Ну вот, теперь можно спать, - сказала Мэри. - Надеюсь, он кашлял просто так. У львов ведь не бывает простуды?
- Не знаю, дорогая. Спокойной ночи.
- Уже сплю. Обещай, что разбудишь меня до рассвета, как бы крепко я ни спала. Обещаешь?
- Обещаю.
Потом она спала, а я лежал, прислонившись к стенке палатки, и слушал тихое посапывание, а затем вытащил затекшую руку из-под ее головы и устроился поудобнее на краешке кровати. До трех часов было тихо. Потом лев кого-то убил - и сразу заговорили гиены, а он начал есть, грозно порыкивая. Обе львицы хранили молчание. Одна из них, насколько я знал, была на сносях и самцов на дух не переносила. Я думал, что утром скорее всего будет слишком сыро для охоты. Но попробовать стоило.