Я не был влюблен в свою консьержку; просто мне было очень одиноко по ночам, и когда она впервые поднялась в мою мансарду (я оставил ключ в замочной скважине), сбросила туфли на мягкой войлочной подошве, улеглась на кровать, стоявшую у окна, из которого открывался чудесный вид на кладбище Монпарнас, и спросила, люблю ли я ее, я вежливо ответил:
- Разумеется.
- Я так и знала, - ответила она. - Только не могла осмелиться.
Она быстро разделась. Я стоял у окна и смотрел на залитое луной кладбище. Консьержка не пахла, как пахнут женщины Шамбы, но была чистоплотна, и хрупкость ее скорее всего объяснялась скудным питанием. Потом мы отдали должное волшебному пейзажу, на который перед этим не обращали внимания, хотя он каждую ночь стоял у меня перед глазами, и внизу хлопнула дверь (вернулся последний жилец, комментировала она), и мы лежали, обнявшись, и она клялась, что никогда по - настоящему не любила красивого офицера Республиканской гвардии. Я сказал, что офицер производит впечатление мужественного и порядочного человека, ип brave homme et treasgentil, и, судя по всему, отлично смотрится верхом на лошади. Консьержка ответила, что она не лошадь, и вообще все гораздо сложнее.
Итак, Мэри и Джи-Си говорили о Лондоне, а я вспоминал о Париже и думал, что мы все воспитаны по-разному, хотя каким-то чудом находим общий язык, и что Джи-Си очень одинок, особенно по ночам, и что иметь в женах такую замечательную женщину, как Мэри, - большое счастье, и что я непременно распутаюсь с Шамбой и постараюсь быть хорошим мужем.
- Что отмалчиваешься, господин генерал? - спросил Джи-Си. - Тебе с нами скучно?
- Мне не бывает скучно с молодежью. Слушаю вашу беззаботную болтовню и забываю, что сам уже стар и никому не нужен.
- Чушь! - сказал Джи-Си. - В самом деле, о чем ты думал с таким сосредоточенным видом? Уж не о том ли, что день грядущий нам готовит?
- Если бы я об этом думал, у меня в палатке целую ночь горел бы свет, тебе ли не знать.
- Гребаную чушь пороть изволите, господин генерал.
- Ах, не надо таких слов! - воскликнула Мэри. - Мой муж деликатный человек и не переносит резкого обращения.
- Ну вот, хоть чем-то его можно пронять. Приятно обнаружить в пропащем человеке светлую черточку.
- Он ее тщательно скрывает. О чем ты думал, дорогой?
- Об офицере Республиканской гвардии.
- Вот видишь! - воскликнул Джи-Си. - Я всегда говорил, что в нем есть что-то деликатное, даже нежное. Человек раскрывается в самый неожиданный момент. Это такая прустианская черта. Скажи, он хорошенький? Не стесняйся, мы толерантные люди.
- Кстати, Папа и Пруст жили в одной гостинице. - заметила Мэри. - Правда, Папа утверждает, что в разное время.
- Как знать, может, там все и началось.
Джи-Си был в ударе, от давешнего уныния не осталось и следа, и Мэри с ее редким даром забывать о насущных проблемах тоже была вполне счастлива. Такой очаровательной и аутентичной избирательной памяти, как у нее, я никогда прежде не встречал. Мы могли разругаться вдрызг, а уже через пару дней она начисто и совершенно искренне об этом забывала. Правда, механизм избирательности не всегда работал в ее пользу: Мэри прощала не только себя, но и оппонента. Она была странной женщиной, и я ее очень любил. Из недостатков я мог отметить только два: во-первых, мелкий рост, не позволявший охотиться на льва в высокой траве, а во-вторых, излишняя жалость к животным, из-за которой она дергала спуск, допуская нелепые промахи. Последний недостаток меня ничуть не раздражал, я даже находил его привлекательным. Мэри, однако, это здорово мешало. Умом она понимала, зачем мы убиваем животных, и соглашалась с необходимостью, и даже научилась находить в этом удовольствие, убедив себя, что никогда не поднимет руку на красивых созданий, например, импалу, а ограничится убийством безобразных или опасных чудовищ. После шести месяцев ежедневной охоты она искренне полюбила это по большому счету постыдное и в то же время, если соблюдать определенный этикет, весьма благородное занятие, однако некая часть ее подсознания была слишком добра и раз за разом заставляла ее дергать спуск. Я любил Мэри за это, и моя любовь была той же природы, что и антипатия, которую вызывали у меня женщины, работающие на бойне или усыпляющие собак и покалеченных скаковых лошадей.
- Как же звали того кавалериста? - спросил Джи - Си. - Альбертин?
- Его звали Месье.
- Папа водит нас за нос, мисс Мэри.
Они опять заговорили про Лондон. Я тоже задумался об этом городе - в сущности, неплохом, но слишком шумном и извращенном. Он был мне чужим. Мысли вновь перескочили на Париж - тут я мог до бесконечности смаковать каждую деталь. На самом деле и я, и Джи-Си просто волновались за Мэри и ее льва, только выражалось это по-разному. В такого рода охоте не было ничего сложного или экстраординарного, но Мэри гонялась за своим львом слишком долго, и мне хотелось, чтобы сага поскорее закончилась.
Наконец, когда ночные дуды, как мы собирательно называли жучков, паучков, бабочек, комаров и прочих насекомых, устелили пол палатки густым слоем, так что при ходьбе раздавался легкий хруст, мы отправились спать.
- Насчет завтра не волнуйся, - сказал я Джи-Си на прощание.
- Погоди минутку.
Мы остановились на полпути к его палатке; Мэри уже ушла к себе.
- Куда она метила, когда убивала несчастную антилопу гну?
- Разве она не сказала?
- Нет.
- Иди спать, Джи-Си. Наш выход во втором акте, в любом случае.
- А нельзя как-нибудь попроще? Типа, нормальные муж и жена?
- Никак. Чаро об этом уже месяц просит.
- Твоей супругой нельзя не восхищаться. Ты и сам иногда заслуживаешь восхищения.
- Короче, все в восхищении. Королева в восхищении.
- Спокойной ночи, адмирал.
- Придвинь подзорную трубу к моему слепому глазу, Харди, и поцелуй меня в задницу.
- Линия фронта с другой стороны, адмирал.
В этот момент заревел лев. Мы с Джи-Си обменялись рукопожатием.
- Возмущается, что ты неточно процитировал адмирала Нельсона, - сказал он.
- Его достали разговоры о Лондоне.
- Он сегодня в голосе. Спать, адмирал.
Ночью лев ревел еще несколько раз. Потом я провалился в сон - и Мвинди уже дергал одеяло:
- Чай, бвана.
Снаружи было темно, кто-то возился с костром. Я разбудил Мэри, предложил ей чаю. Она чувствовала себя отвратительно: тошнота, спазмы.
- Может, отменим?
- Нет, ерунда. После чая все пройдет.
- Дадим ему лишний день отдыха. И нам не помешает.
- Просто подожди чуть-чуть, я приду в норму.
Я пошел в умывальную, обмылся холодной водой, протер глаза борным спиртом, оделся и вернулся к костру. Джи-Си брился у входа в свою палатку.
- Мэри чувствует себя неважно, - сообщил я.
- Бедняжка.
- Все равно хочет ехать.
- Кто бы сомневался.
- Как спалось?
- Нормально. А тебе?
- Отлично выспался. Как думаешь, почему он рычал?
- Не знаю. Обходил владения, пробовал голос.
- Разговорчивый зверь. Пиво будешь?
- Не повредит.
Я пошел за пивом и стаканами и по пути увидел Мэри - она выбралась из палатки и спешила в туалет. Я решил подождать. Она вышла, но через несколько шагов вернулась обратно.
- Как себя чувствуешь, малыш? - спросил я, когда она пришла к костру с чашкой чая.
- Отвратительно. У нас есть лекарства?
- Они все вызывают сонливость. Есть террамицин. Помогает хорошо, но будешь ходить как вареная.
- И почему именно сейчас, когда лев рыщет в двух шагах?!
- Не переживай, мисс Мэри, - сказал Джи-Си. - И ты поправишься, и он страх потеряет.
- Я хочу его добыть сегодня!
Она была совсем не в форме; я видел, как ее накрывают волны боли.
- Дорогая, серьезно, давай отменим. И лев отдохнет. Это всем пойдет на пользу. Расслабишься, поправишься. Джи-Си задержится на пару дней.
У нее за спиной Джи-Си помотал ладонью в знак отрицания.
- Это же твой лев, - продолжал я, - куда ему деться. Отдохни, наберись сил, чтобы не промахнуться. Он с каждым днем будет все смелее. Если поедем сегодня, можем все испортить.
Я сходил к джипу и сказал, что охота отменяется. Затем разыскал Кейти у общего костра. Кейти был в курсе, но из деликатности молчал.
- Мемсаиб больна, - сообщил я.
- Знаю.
- Наверное, вчерашнее спагетти. Или дизентерия.
- Думаю, спагетти.
- Мясо старое.
- Может, один кусочек, в темноте.
- Подождем, пока мемсаиб поправится, оставим льва в покое. Пускай осмелеет.
- Мзури, - сказал Кейти. - Поли-поли. Ты добывай свежее мясо, лучше птица, квали или канга. Мбебия вари бульон для мемсаиб.
Выждав несколько часов, чтобы у льва - если он взял приманку - была возможность насытиться и уйти в чащу, мы с Джи-Си выехали на разведку на "лендровере".
Я поставил машину в тени под деревом и попросил у Нгуи бутылку. Она была завернута в мокрую тряпицу и с ночи не успела нагреться. Мы по очереди пили из горлышка, поглядывая на покрытую засохшей грязью равнину, где бродили миниатюрные газели Томпсона и плавно двигались черные антилопы гну, и зебры, сделавшиеся бледно-серыми в утреннем свете, пересекали грязевой простор, направляясь к пастбищам у подножия холмов Чулу, что темно-синей массой громоздились на горизонте и казались сегодня особенно далекими. Великая вершина, напротив, казалась особенно близкой, словно нависшей над лагерем, и ее снега тяжко сверкали на солнце.
- Может, поставим Мэри на ходули? - сказал я. - Не будет мешать высокая трава.
- Охотничий регламент не запрещает.
- А еще лучше, пусть Чаро ходит за ней со стремянкой. Знаешь, как в библиотеке, чтобы книжки с верхних полок доставать.
- Отличная мысль, - одобрил Джи-Си. - Перила обмотаем чем-нибудь мягким, будет облокачиваться при стрельбе.
- Не слишком громоздко?
- Это уже проблемы Чаро.
- Зрелище, конечно, захватывающее. Надо еще вентилятор установить.
- Лучше всю конструкцию сделать в виде гигантского вентилятора, - вдохновился Джи-Си. - Правда, тогда ее классифицируют как транспортное средство, - нарушение закона.
- А мы будем катить, - предложил я. - А мисс Мэри пускай бежит внутри, как белка. Это тоже незаконно?
- Все, что катится, подпадает под определение транспортного средства.
- Я при ходьбе тоже перекатываюсь с боку на бок.
- Значит, ты транспортное средство. Подлежишь изъятию. Я обязан тебя у тебя изъять, а тебя посадить на шесть месяцев.
- Страшно жить на свете, Джи-Си.
- Умеренность и аккуратность - краеугольные камни нашего благосостояния.
- Там еще осталось?
- По глотку.
Глава восьмая
День, когда Мэри наконец добыла льва, был чудо как хорош - главным образом потому, что Мэри добыла льва. В остальном это был самый заурядный день.
Ночью распустились белые цветочки, и в предрассветном полумраке луга напоминали снежное поле, озаренное луной. Солнце еще не взошло, а Мэри уже полностью экипировалась и даже правый рукав не забыла закатать. Когда мы с Джи-Си подошли, она осматривала свой "маннлихер" и на наше приветствие хмуро отвечала, что чувствует себя неважно. Судя по всему, она не лгала, и мы решили воздержаться от шуток. Не представляю, что она могла иметь против Джи-Си; разве что его легкомыслие перед лицом серьезной и трудоемкой задачи. В том, что она дулась на меня, ничего необычного не было. Вот и славно, подумал я, будет метче стрелять. У меня была теория, что ее нелепые промахи обусловлены чрезмерной мягкостью сердца. Охотники бывают разные. Одни стреляют играючи, легко и непринужденно; другие бьют с чудовищной быстротой, за доли секунды успевая прицелиться и положить пулю в цель с точностью опытного хирурга; третьи стреляют механически и отрешенно, как автоматы, пока процессу не помешает что-нибудь непредвиденное. В это утро Мэри, судя по всему, намеревалась стрелять с убийственной точностью, опираясь на презрение к легкомысленным субъектам, прикрываясь дурным самочувствием, на которое можно сослаться в случае промаха, и подпитываясь мрачной и твердой решимостью довести дело до конца. Это был новый подход, и меня он вполне устраивал.
Мы стояли возле джипа и ждали рассвета. Держались деловито и решительно, с некоторыми вариациями. Нгуи, ненавидевший ранние подъемы, был деловит, решителен и хмур. Чаро был деловит, решителен и сдержанно-весел, как дальний родственник на похоронах. Мтука был просто счастлив и любовался живописным восходом из защитного кокона своей глухоты.
Прирожденные охотники, мы предвкушали близкую охоту, и это было прекрасное чувство. О нем написаны горы околомистической чепухи, в которой тем не менее есть доля истины, ибо охота древнее, чем религия. Люди делятся на охотников и остальных. Мисс Мэри, несомненно, была охотницей, отважной и обаятельной, однако приобщилась к этому занятию не в детстве, а гораздо позже, и многие привычные нам ощущения были для нее шокирующим откровением, как первая течка для кошки. Она считала их неким сакральным знанием, которое доступно только нам, избранным.
Мы, четверо старых охотников, отслеживали ее рост с самого начала, ступень за ступенью, наблюдали превращение слабой женщины в эффективную смерть-машину, способную на протяжении многих месяцев неутомимо и самозабвенно охотиться за живым существом, невзирая на объективные трудности, - и теперь вели себя как квадрилья юного матадора. Если матадор серьезен, квадрилья тоже должна быть серьезной. Квадрилья знает слабые и сильные стороны своего матадора; она неоднократно в нем разочаровывалась, - и всякий раз ему удавалось вернуть доверие. Сейчас, сидя в машине и ожидая, когда рассветет и можно будет выступать, мы ждали начала корриды. Наш матадор был торжественно-серьезен, а значит, были торжественно-серьезны и мы, потому что, как ни странно, любили своего матадора. А матадор чувствовал себя неважно. Его следовало оберегать, поддерживать и по мере сил облегчать его задачу. И в то же время, сидя в машине и окончательно избавляясь от остатков сна, мы были по-охотничьи счастливы. Возможно, это высшая форма счастья: предвкушение неизменно свежего, непредсказуемого нового дня, и Мэри, будучи охотником, не могла этого не чувствовать.
Ее, однако, тяготил добавочный груз: в благородном деле абсолютного убийства ее наставлял и опекал сам Отец. Она была его последней и любимой ученицей, и ему удалось привить ей особую этику, которую до сих пор не восприняла ни одна женщина; благодаря его учению Мэри охотилась на льва, руководствуясь не практическими соображениями, а неким идеальным шаблоном. Под хрупкой женской оболочкой старый мастер разглядел дух бойцового петуха и гуманного убийцы, единственный недостаток которого - некоторая непредсказуемость стрельбы, и Мэри, получив такое благословение, обязана была следовать Священному Пути. Увы, ассистировали ей я и Джи-Си, причем ни один из нас не разделял привитую ей этику в полной мере. И вот сегодня она вновь выходила на корриду, которая постоянно откладывалась.
Мтука кивнул, соглашаясь со мной, что уже достаточно светло. Мы тронулись и поехали через спрыснутое белыми цветочками поле, еще вчера равномерно зеленевшее. По левую руку был перелесок с высокой жухлой травой на опушке; поравнявшись с ним, Мтука плавно затормозил. Не говоря ни слова, он повернул голову - показались стреловидные ритуальные шрамы на щеке. Я проследил направление его взгляда. Рассекая высокую траву, к нам неторопливо приближался исполинский черногривый лев. Плотная желтая трава скрывала его тело, возвышалась только огромная голова.
- Предлагаю тихонько проехать мимо и вернуться в лагерь, - шепнул я Джи-Си.
- Согласен, - шепнул он в ответ.
Пока мы говорили, лев развернулся и пошел в лес. Его движение можно было отследить по волнению травы.
В лагере за завтраком Мэри сказала, что понимает, почему мы вернулись, и вполне согласна с необходимостью такого решения. Ее корриду, однако, вновь отменили, и нам это очков не прибавляло. Самочувствие Мэри оставляло желать лучшего. Мне было жалко на нее смотреть, хотелось как-то снять напряжение. Говорить, что лев наконец сделал ошибку, смысла не было. И я, и Джи-Си понимали: теперь он в наших руках. Всю ночь он ничего не ел, а утром вышел проверить, нет ли приманки. Теперь он лежит в чаще голодный и выйдет на охоту еще засветло, если целый день будет тихо. По крайней мере мы на это рассчитывали. Джи-Си должен был завтра уехать, оставив Мэри на мое попечение. Меня это не особо беспокоило: лев сделал грубейшую ошибку, поменял старый проверенный график, и я не сомневался, что мы его добудем. К тому же охотиться вдвоем с Мэри было даже приятнее, хотя с Джи-Си я чувствовал себя, конечно, надежнее: в конце концов, как справедливо заметил Джи-Си, от осложнений никто не застрахован, а я не был идиотом и не горел желанием оказаться в опасной ситуации наедине с любимой женщиной. В воображении я давно нарисовал и отточил до мелочей, как все произойдет: Мэри попадет аккурат куда следует, и лев послушно перекатится кверху лапам и, как делали на моих глазах сотни застреленных наповал животных. Если попробует встать, я всажу в него две пули. Вот и все дела. Мэри будет счастлива, что сама убила великого льва, а мои выстрелы лишь сыграли роль пунтильи, и мы проживем много лет в любви и согласии и умрем в один день, аминь.
Через живописное поле, покрытое белыми цветочками, в лагерь въехал здоровенный "лендровер" одной из последних моделей, каких мы еще ни разу не видели. За рулем сидел краснолицый человек среднего роста в выцветшей полицейской форме цвета хаки. Он был покрыт дорожной пылью, только белые лучики морщинок разбегались из углов глаз.
- Хозяева дома? - осведомился гость, войдя в столовую и сняв фуражку.
- Дома, - ответил я, разглядывая машину в дверной проем палатки. - Как поживаете, мистер Гарри?
- Отлично.
- Присаживайтесь, я распоряжусь насчет выпивки. Надеюсь, останетесь ночевать?
Он сел, вытянул ноги и с наслаждением повел плечами.
- Никакой выпивки. Нормальные люди в такую рань не пьют.
- Одну бутылочку.
- Ну, если составите компанию…
Я налил ему пива; мы чокнулись. Я с удовольствием наблюдал, как в его смертельно уставших глазах зажигается улыбка.
- Ваши вещи отнесут к Пэту, вон в ту зеленую палатку. Она сейчас пустая.
Гарри Данн был скромен, трудолюбив, справедлив и беспощаден. Он любил Африку и хорошо понимал ее жителей. Расклад был прост: ему платили жалованье, чтобы он поддерживал порядок и беспрекословно выполнял приказы. Его характер был редким сплавом твердости с деликатностью, без примеси мстительности, ненависти, глупости или сентиментальности. В этой стране затаенных обид он ни на кого не таил обиды, и я ни разу не видел, чтобы он проявил мелочность. Стоя на страже закона во времена коррупции, истерии, ненависти и садизма, Гарри Данн каждый день выкладывался без остатка, не ожидая повышения по службе, потому что знал свое место и свой потолок. Мисс Мэри называла его ходячей крепостью.
- Как сафари? Не скучаете?
- Отнюдь.
- Слухами земля полнится. Что за история с леопардом, которого надо убить до Рождества?