Тут я вспомнил свое пророчество, что лев умрет сегодня вечером, и подумал, что все завершилось и Мэри победила, и мы собрались в кружок - и Нгуи, и Мтука, и оруженосец Отца, и остальные последователи моего культа - и смеялись, качая головами, и Нгуи совал мне "Джинни". Сами они не пили, а лишь подносили фляжку к губам, откладывая удовольствие до возвращения в лагерь, где ждало пиво, но меня непременно хотели напоить. Мэри, уже закончившая фотосессию, увидела, чем мы занимаемся, и попросила фляжку. Отхлебнув, она передала ее Джи-Си. Когда "Джинни" вернулась ко мне, я хлебнул и улегся возле льва, и говорил с ним тихо по-испански, прося прощения за то, что мы его убили, и трогал его раны. Ран было четыре. Мэри попала сперва в лапу, потом в бедро. Моя пуля угодила в спину. Джи-Си проделал большую дыру в боку, чуть позади плеча. Пока я лежал и извинялся по-испански и гладил его шкуру, верблюжьи кровососки потихоньку перебирались на меня; пришлось пальцем на песке нарисовать перед его носом рыбу, а потом затереть ладонью.
По пути в лагерь Чаро, Нгуи и я молчали. Мэри еще разок спросила Джи-Си, кто выстрелил первым, я или она. Он ответил, что льва добыла она, ее выстрел был первым, такие вещи никогда не проходят гладко, и когда зверь ранен, его непременно следует добить; нам еще крупно повезло, и надо радоваться, а не сомневаться. Я понимал, однако, что радость ее как пришла, так и уйдет, потому что случилось совсем не то, чего она так страстно хотела, боялась и ждала на протяжении последних шести месяцев. Я очень ее жалел, тем более что остальным было, в сущности, наплевать, а для Мэри это несоответствие было самым главным. И в то же время я знал, что ничего не изменить, и доведись нам еще раз пережить эту охоту, все произошло бы точно так же. Джи-Си подвел ее к цели так близко, как на его месте не отважился бы никто, но он был отличным стрелком и имел на это право. В случае нападения раненого льва Джи-Си успевал сделать только один выстрел. Его огромная двустволка была столь же убийственна на коротких дистанциях, сколь бесполезна на длинных; на эту тему даже не шутили. Подводить Мэри на такое расстояние было чудовищным риском, который мы оба понимали, и я хорошо помнил, как на аналогичной дистанции она дала погрешность в восемнадцать дюймов при стрельбе по живой мишени. Сейчас было не время разбирать прошлые ошибки, однако тот эпизод помнили и Чаро, и Нгуи, а мне он стоил нескольких бессонных ночей. Так или иначе, лев сделал ставку на дальние заросли, где у него были неплохие шансы прихватить с собой хотя бы одного, и ему, надо сказать, едва не удалось сорвать банк. Он был не глуп и, уж конечно, не труслив; просто пытался перенести последний бой туда, где условия были в его пользу.
Вернувшись в лагерь, мы расселись вокруг костра на раскладных стульях, вытянули ноги к огню и пили из высоких стаканов. Кого нам не хватало, так это Отца. Я приказал Кейти выдать людям пива и принялся ждать неизбежного. И оно пришло, как пенный горный поток в пересохшее русло; пацанам надо было только решить, кто понесет мисс Мэри. Шумная танцующая волна вакамба нахлынула из-за палаток, и все утонуло в звуке "львиной песни". Бой-поваренок и водитель грузовика принесли стул; Кейти, танцуя и хлопая в ладоши, усадил на него Мэри; стул вознесся и несколько раз проплыл вокруг костра в поющем хороводе; затем мою жену понесли к периметру, где лежал убитый лев, оттуда на кухню к большому общему костру, потом к навесу, под которым стояли джипы и грузовик, - людская змея извивалась, выкладывая узоры по всему лагерю. Молодые егеря обнажились, оставшись в коротких шортах; их примеру последовали все, кроме стариков. Я видел, как светлая фигурка Мэри покачивается над гибкими черными телами; они кружились и притопывали, то разбегаясь, то сходясь и протягивая к ней руки, - это был завораживающе красивый танец дикого льва. Наконец ее принесли обратно к нашему костру, поставили стул рядом со складным стульчиком, на котором она сидела, пожали ей по очереди руку и удалились. И опять стало тихо. Мэри была счастлива. Мы плотно поужинали и легли спать.
Среди ночи я проснулся и уже не мог уснуть. Над лагерем висела абсолютная тишь. Слушая ровное дыхание Мэри, я радовался, что больше не придется по утрам выводить ее на охоту. Потом мне стало жаль, что лев погиб не так, как она хотела. Праздничный ужин, танец дикого льва, любовь друзей, демонстрация всеобщей преданности - все это было временной анестезией, однако я не сомневался, что многие десятки неудачных утренних выездов не прошли даром, и разочарование скоро вернется. Мэри не догадывалась, какому риску она вчера подвергалась. А может, догадывалась, кто знает. Ни я, ни Джи-Си не испытывали никакого желания поднимать эту тему, потому что сами провели ее на волосок от опасной черты, и тот факт, что, несмотря на вечернюю прохладу, наши одежды вымокли от пота, тоже кое о чем говорил.
Мне вспомнились желтые глаза зверя, когда он мельком посмотрел на меня и сосредоточился на Мэри и Джи-Си. Я лежал и думал, что лев с места покрывает сто ярдов менее чем за три секунды. Он стелется низко по земле, быстрее, чем борзая, и прыгает в самый последний момент. Наш лев весил более четырехсот фунтов и был достаточно силен, чтобы перепрыгнуть через оплетенную колючей проволокой высокую бому, держа в зубах корову. На него многие пытались охотиться, и он обладал недюжинным умом. Но мы усыпили его бдительность и заставили совершить ошибку. Мне было приятно думать, что перед смертью он царственно возлежал на желтом холме, вытянув хвост и покойно сдвинув могучие лапы, а перед ним простирались его земли, от синего леса на горизонте до драгоценных снегов на вершине великой горы. И я, и Джи-Си приготовились к тому, что Мэри уложит его первым выстрелом, а если только ранит, то он нападет на нас, и мы его добьем. Но лев решил разыграть свой финал. Первая рана, наверное, была для него не более чем коротким уколом. Вторая, прошившая мышцу бедра, когда он бежал к зарослям своей последней битвы, показалась резким толчком. Мне не хотелось думать, что он почувствовал, когда моя пуля, выпущенная на авось по широкой дуге, сломала ему позвоночник. Я понятия не имел, на что мог быть похож удар цельнооболочечной пули весом в 220 гран. Слава Богу, спину ломать мне еще не доводилось. А потом Джи-Си великолепным выстрелом уложил его наповал, прервав мучения. И вот он мертв, и нам его будет не хватать.
Сна не было ни в одном глазу. В голове раскручивались варианты: я пытался представить, как бы мы действовали, если бы льву удалось добежать до зарослей, и вспоминал похожие случаи. А потом я сказал себе: к черту эту ерунду! О ней мы еще вдоволь наговоримся с Джи - Си и с Отцом. Хорошо бы утром Мэри проснулась и сказала: "Я так рада, что наконец добыла льва!" Но это было бы слишком жирно, и часы уже показывали три. Я вспомнил, как Скотт Фицджеральд однажды написал: "в чем-то там души трам-тарарам три часа ночи". На протяжении многих месяцев три часа ночи означало, что через пару часов придется вставать, обуваться и выезжать с мисс Мэри на льва.
Выпростав руку из-под москитной сетки, я нашарил бутыль яблочного сидра. Она уже успела остыть. Я подмостил под голову подушечку, набитую сосновыми иголками, и начал думать о душе. Для начала следовало восстановить точную цитату из Фицджеральда. Она промелькнула в одной из его статей того периода, когда он отошел от ширпотребных идеек и начал называть себя треснувшей тарелкой. Порывшись в памяти, я вспомнил цитату. "В кромешных потемках души всегда три часа ночи".
Сидя без сна в кромешных потемках африканской ночи, я думал, что ничего не знаю о душе. Люди постоянно о ней говорят и пишут, но кто понимает, что это такое? Кто способен рассказать хоть что-нибудь вразумительное о природе души и о том, существует ли она вообще? Всеобщая одержимость этим фантомом казалась мне странной; даже обладай я о душе какими-нибудь сведениями, как донести их, скажем, до Нгуи или Мтуки? Перед пробуждением мне снилось, что я кентавр с торсом человека и телом лошади, и во сне я недоумевал, почему этого до сих пор никто не заметил. Сон был выстроен очень логично и с должным правдоподобием освещал момент трансформации человека в лошадь. Мне было интересно, какую реакцию вызвал бы у окружающих рассказ об этом сне. Я уже давно проснулся, и холодный сидр приятно освежал горло, но в теле до сих пор жила мышечная память о конском крупе. Моим изысканиям о природе души это, однако, не способствовало, и я решил зайти в обход, через метафору. Скажем, свежий чистый поток, не иссякающий в засуху и не замерзающий зимой. Уже несколько лучше. Во времена моего детства в бейсбольной команде "Чикаго Уайт Сокс" на третьей базе играл некто Харри Лорд. Этот человек с библейской фамилией мог стабильно выбивать фаул-болы до тех пор, пока не случалось одно из двух: либо выдыхался питчер противника, либо игру останавливали из-за темноты. Я был еще мальчишкой и имел обыкновение все преувеличивать, тем не менее отчетливо помню, как начинало смеркаться (тогдашние бейсбольные поля не освещались электрическими прожекторами), и Харри Лорд продолжал отправлять фаулболы за линию, словно заведенный, а болельщики скандировали: "Господь, подумай о душе!" Это остается для меня лучшей иллюстрацией того, как природа души проявляется в реальном измерении.
Еще был случай, когда я почувствовал, будто из меня вышибли душу, а потом она вернулась. Но в ту пору я был порядочным эгоистом, много читал о душе и наивно полагал, что она у меня есть. Если бы лев вчера загрыз кого-нибудь из нас, думал я, куда делась бы душа умершего? Отлетела бы в иные миры? Не очень-то верится. Смерть любого из нас ничем не отличалась от смерти льва, а кто сейчас думал о его душе? Самым неприятным была бы поездка в Найроби на опознание. Для Джи-Си моя гибель, как и гибель мисс Мэри, означала карьерный крах, да и собственная его гибель была крупным несчастьем. Для моего литературного будущего моя гибель тоже не сулила ничего хорошего. Ни Чаро, ни Нгуи, разумеется, не хотели погибнуть, и трудно даже вообразить, каково было бы удивление Мэри, если бы лев ее убил. Смерть являлась безусловной неприятностью, которой следовало избегать во что бы то ни стало, и счастливы были те, кому не приходилось делать это ежедневно.
Однако какое это имело отношение к тому, что "в кромешных потемках души всегда три часа ночи"? Была ли душа у мисс Мэри? У Джи-Си? Наверняка. В Бога они, правда, не верили, насколько я знал, но если уж отказывать в наличии души таким людям, как мисс Мэри и Джи-Си, то у кого она есть? Чаро был убежденным мусульманином, ему душа полагалась по умолчанию. Оставались только я, Нгуи и лев.
Было три часа ночи. Я потянулся, разминая фантомные конские ноги, и подумал, что надо выйти на воздух и подождать рассвета возле дремлющих углей костра. Натянув ботинки и подпоясавшись кобурой, я выбрался из палатки. У кострища сидел Джи-Си.
- Почему не спишь? - спросил он тихо.
- Мне приснилось, что я конь. Очень яркий сон.
Я рассказал про цитату из Фицджеральда и поинтересовался, что он об этом думает.
- Когда просыпаешься среди ночи, один час не лучше другого, - сказал Джи-Си. - Не знаю, почему он выбрал именно три. Звучит, конечно, хорошо, тут не поспоришь.
- Должно быть, всего понемножку: страх, беспокойство, сожаление.
- Нам с тобой этого добра не занимать.
- Это точно. Но его еще мучили больная совесть и отчаяние.
- Тебе ведь незнакомо отчаяние, Эрни?
- Пока нет.
- Значит, не грозит. Иначе бы уже проявилось.
- Пару раз оно смотрело мне в лицо. Но я отказывался от его услуг.
- Кстати, об отказах: пиво будешь?
- Я принесу.
Большая бутыль "Таскера" охлаждалась в бурдюке; я наполнил два стакана и водрузил бутыль на стол.
- Жаль, что мне уезжать, - сказал Джи-Си. - Думаешь, она будет переживать?
- Думаю, да.
- Ничего, справишься. Может, обойдется.
Глава девятая
Я заглянул в палатку, чтобы проверить, не проснулась ли Мэри. Она спала как убитая.
- Пусть отдыхает, - сказал я Джи-Си. - Можем стартовать хоть в полдесятого, какая разница.
Джи-Си хладнокровно читал Линдберга. У меня не было столько здоровья, чтобы после вчерашнего читать книгу с названием "Год льва", поэтому я штудировал справочник по птицам, последнее издание под редакцией Прейда и Гранта. Я понимал, что, проохотившись столько времени за одним и тем же зверем, мы упустили массу возможностей понаблюдать за птицами. Мне было неловко перед племенем пернатых. Не будь рядом зверей, мы с радостью сосредоточились бы на птицах. Мэри в этом отношении была гораздо лучше меня. Она всегда и везде примечала интересных пташек и вела дневник наблюдений, пока я сидел в шезлонге, бездумно глядя вдаль. Читая справочник, я укорял себя за глупость и лень.
Дома я любил наблюдать, сидя у бассейна, как королевские тиранны ныряют в воду за насекомыми. На их темно-белых грудках играли зеленые блики. Мне нравилось смотреть на голубей, гнездящихся в трехгранных тополях, и слушать песни пересмешников. Увидев осенью или весной косяк перелетных птиц, я радовался, как ребенок. Выпь, присевшая у сточной канавы в поисках лягушек, дарила мне заряд хорошего настроения на весь день. Здесь же, в Африке, прекрасные птицы были на каждом шагу: сидели на деревьях, возились в колючих кустах, расхаживали по земле. Мне они казались смазанными цветными пятнами, зато Мэри знала их наперечет и очень любила. Мне было непонятно, как я мог так опуститься и одеревенеть.
На протяжении долгого времени из огромного царства пернатых я замечал лишь хищников, стервятников и птиц, годившихся в пищу. Впрочем, если перечислять по видам, то даже из этой ограниченной выборки набирался внушительный список, и совесть моя несколько успокоилась. Тем не менее я дал себе слово, что отныне буду обращать на птиц больше внимания и спрашивать Мэри обо всех неизвестных мне видах.
В этот опасный и весьма распространенный грех - смотреть и не видеть - скатиться очень легко. Утрата любопытства всегда предвестник чего-то более страшного. Человек не имеет права жить в мире, красоты которого он не замечает. Я пришел к неутешительному выводу: мое наплевательское отношение к мелкой птице вызвано тем, что большую часть времени я либо читаю, пытаясь отвлечься перед серьезной охотой, либо пью, пытаясь расслабиться после нее. Мейито, находясь в Африке, почти не притрагивался к спиртному, чтобы ничего не забыть, и это вызывало мое восхищение. Мы с Джи-Си, однако, были людьми пьющими, и причина заключалась вовсе не в привычке и не в попытке убежать от реальности. Мы планомерно и целенаправленно притупляли алкоголем чрезмерную остроту восприятия, чтобы не засветить душу, как слишком чувствительную пленку. Объяснение было благородным, что и говорить, но правда заключалась в том, что нам просто физиологически нравилось опьянение, мы любили пьяное веселье, и мисс Мэри мало чем от нас отличалась. Надо проверить, подумал я, может, она уже проснулась.
Мэри еще спала. Она всегда была красива во сне; лицо не выражало ни счастья, ни печали, просто существовало. Сегодня, однако, морщины обозначились резче, и мне захотелось как-то помочь, разгладить их, однако единственное, что мне оставалось, - это дать ей выспаться.
Я вышел из палатки с птичьим справочником наготове и с ходу распознал сорокопута, скворца и щурку. Тут в палатке послышалась возня. Заглянув туда, я увидел, что Мэри сидит на кровати и обувает мокасины.
- Как себя чувствуешь, дорогая?
- Ужасно! Ты в моего льва пульнул первый. Видеть тебя не хочу!
- Ухожу, ухожу.
У периметра я разыскал Кейти и узнал, что наши егеря планируют большую нгому. Пригласили всю Шамбу. Пива и кока-колы между тем не хватало. Я сказал, что съезжу на джипе в Лойтокиток с Мтукой и Арапом Майной, и все, кому надо что-нибудь купить, могут ехать с нами. Кейти попросил взять пошо; я пообещал привезти мешок или два, а также сахар. Вакамба были охочи до кукурузной каши, точнее, до той ее разновидности, какую доставляли из Каджиадо и продавали в Индийской дуке, владелец которой был почитателем Ага-Хана. Другие сорта популярностью не пользовались. Я кое-как научился отличать нужный сорт по цвету, консистенции и вкусу, но вероятность ошибки существовала, и я надеялся на Мтуку. Кока-кола предназначалась для мусульман и женщин. Арапа Майну я собирался высадить возле первой же масайской маньятты, чтобы он предложил масаи посмотреть на льва своими глазами и убедиться, что он на самом деле убит. На нгому их не приглашали, мероприятие было исключительно для вакамба.
Мы остановились на заправочной станции. Я передал винтовку оруженосцу Отца Мвенги, и тот замкнул ее в стойку для оружия, прикрепленную к спинке переднего сиденья. Кейти отправился в большой магазин при заправке. Я заявил, что пойду к мистеру Сингху за пивом и кока-колой, и приказал Мтуке заправить машину, а потом отогнать ее к лавке Сингха и поставить в тени.
В лавке мистера Сингха было прохладно. С кухни тянуло запахом еды, а с пилорамы - запахом свежих опилок. У хозяина нашлось только три ящика пива, однако он сказал, что возьмет еще два в магазине напротив.
Из соседнего питейного заведения, пользовавшегося дурной славой, вышли три пожилых масаи. Они были друзьями, и мы приветствовали друг друга со взаимным достоинством, к которому с их стороны примешивалась чуть ли нелюбовь, объяснявшаяся густым запахом шерри "Голден джип". В холодильнике у мистера Сингха стояло шесть бутылок, остальное пиво было теплым; я купил три бутылки; одну взял себе, а две предложил старым масаи. Мы выпили за мисс Мэри и ее льва. Я сообщил, что у нас с мистером Сингхом есть дела, и, извинившись, ушел в подсобку.
Никаких дел у нас не было, просто мистер Сингх хотел, чтобы я с ним закусил и выпил виски с содовой. Он пытался мне что-то рассказать, но я ничего не понял, и мы послали за выпускником миссионерской школы. Выпускник явился в белой рубашке и брюках, заправленных в тяжелые ботинки с квадратными носами, - этот наряд был визитной карточкой его образования и приобщенности к цивилизации.
- Сэр, - сказал выпускник, - мистер Сингх имеет сообщить, что трое масайских вождей пользуются вашей добротой в корыстных целях по части выпивки. Они с утра ошивались в питейном притоне, именуемом "чайная", а как только завидели вас, сразу подбежали, чтобы выклянчить пива.
- Я знаю этих троих. Они вовсе не вожди.
- Слово "вожди" я употребил намеренно, как более привычное для европейского слуха, - сказал выпускник. - Так или иначе, наблюдение мистера Сингха соответствует истине. Они эксплуатируют вашу дружбу, чтобы разжиться пивом.
- Давай проясним одну деталь раз и навсегда. Я не европеец. Мы приехали из Америки.
- Позвольте, сэр, такой категории не существует. Согласно общепринятой классификации, вы европеец.
- Подобного рода классификацию следует немедля откорректировать. Я не европеец. Мы с мистером Сингхом братья.