Нгуи пожал плечами и покачал головой. Рядом не было Белого Человека, который спокойным голосом вещал бы о сложности ситуации или нетерпеливо покрикивал на нерасторопных "дикарей", науськивая их, как гончих собак. Был только раненый леопард, только что перенесший падение, после которого не выжил бы ни один человек, и выбравший для последней битвы труднодоступную позицию, где ему, при его изумительной кошачьей живучести, ничего не стоило убить или серьезно покалечить любого, кто отважится к нему подойти. Пожалев о глупости леопарда, неизвестно для чего зарезавшего злосчастных коз, и о своих обязательствах перед известным журналом, согласно которым я должен был его истребить, а потом сфотографироваться возле трупа, я изо всех сил прикусил осколок кости и махнул рукой, подзывая машину. Острый уголок поранил мне щеку, и ко вкусу леопардовой крови примешался знакомый вкус моей собственной.
- Твенди ква чуй, - приказал я, используя множественное повелительное, как и подобает настоящему лидеру. - Идем на леопарда.
Легко приказать, трудно сделать. У Нгуи были "Спрингфилд" и отличное зрение; у оруженосца Отца - зрение не хуже и "штуцер" калибра 0,577, чья отдача гарантированно сажала его на задницу. У меня был старенький, проверенный, трижды менявший приклад, отполированный до глянца, быстрый, как кобра, двенадцатизарядный помповый "винчестер", сделавшийся за 35 лет совместных побед и поражений настоящим другом. Мы прошли вдоль зеленой стены слева направо, от кровавого следа до западной границы, откуда была видна машина, но леопарда не обнаружили. Затем ползком, заглядывая в просветы между корнями, добрались до восточной границы и вернулись к тому месту, где кровь на темно-зеленых листьях еще не подсохла. Леопарда не было. Оруженосец Отца отступил с большим ружьем наготове, а я сел на землю и принялся палить веером в переплетенные корни, ведя стволом слева направо. На пятом выстреле леопард взревел: судя по звуку, он засел глубоко в зарослях чуть левее кровавого следа.
- Видишь его? - спросил я Нгуи.
- Хапана.
Я дозарядил дробовик и дважды выстрелил в направлении рыка. Леопард снова взревел, затем кашлянул.
- Пига ту, - сказал я.
Нгуи тоже выстрелил два раза. Вновь раздался рык.
- Пига ту.
Я дважды выстрелил на звук.
- Я его вижу, - сказал оруженосец Отца.
Мы встали, и Нгуи сказал, что тоже видит леопарда. Я по-прежнему ничего не видел.
- Пига ту.
- Хапана, - ответил Нгуи. - Твенди ква чуй.
Мы полезли в чащу. Сразу начался небольшой подъем; дорогу указывал Нгуи, похлопывая меня то по правой ноге, то по левой. Наконец я заметил леопардово ухо и фрагмент пятнистой кожи на шее и плече. Я выстрелил туда раз, потом другой; леопард не двигался и не рычал. Мы вернулись на открытое место. Я перезарядил дробовик, и мы пошли к западной границе зарослей, где стояла машина.
- Куфа, - сказал Чаро. - Мзури кубва сана.
- Куфа, - поддержал Мтука.
И он, и Чаро видели леопарда, а я нет. Они выбрались из машины, и мы вместе полезли опять в чащу. Я попросил Чаро держаться сзади со своим копьем, но он ответил:
- Нет, бвана. Леопард мертв. Я видел, как он умер.
Нгуи принялся расчищать проход, а я прикрывал его с дробовиком. Он ожесточенно размахивал пангой, словно заросли были главным врагом. Вместе с оруженосцем Отца они выволокли труп леопарда из кустов и швырнули в кузов. Это был славный леопард, и мы охотились на него правильно и весело, как братья, без белых охотников, инспекторов и егерей, и он был настоящий камба, приговоренный к смерти за бессмысленную резню на незаконной Шамбе, где тоже жили камба, и все мы были вакамба, и требовалось срочно выпить.
Чаро выразил желание осмотреть нашу добычу вблизи, потому что он дважды бывал в когтях леопарда. Он показал мне, куда угодил заряд картечи: в плечо, рядом с раной от первой пули; остальные выстрелы, по-видимому, застряли в густых ветвях. Я рассеянно кивнул: на душе было радостно, день удался, мы потрудились на славу, и хотелось поскорее вернуться в лагерь, в тень, к холодному пиву.
Мы въехали в лагерь, беспрерывно гудя клаксоном; к нам бежали люди. Кейти светился от радости и гордости. Чаро остался смотреть, как свежуют леопарда, а мы пошли к палаткам.
Фотографироваться я не стал.
- Пига фото? - спросил Кейти, и я ответил:
- Пига шиш.
Нгуи с оруженосцем Отца занесли ружья в палатку и сложили на кровать мисс Мэри. Повесив фотоаппарат на крючок, я приказал Мсемби накрыть стол под деревом и принести холодное пиво и кока-колу для Чаро.
Мвинди сказал, что мне следует принять ванну, воду он нагреет мигом. Я ответил, что обмоюсь в рукомойнике, и попросил свежую рубаху.
- Тебе нужна большая ванна.
- Позже. Сейчас слишком жарко.
- Как же ты кровь отмывай, что от чуй?
В вопросе была тщательно скрытая ирония.
- Кровь с веток и листьев.
- Мойся хорошо, возьми голубое мыло. Я красная жидкость принеси.
Меркурохромом мы пользовались вместо йода, если удавалось его достать, хотя многие местные предпочитали йод, полагая, что чем сильнее жжется, тем лучше лечит. Я разделся и промыл царапины, каждую из которых Мвинди аккуратно помазал.
Одеваясь в чистое, я думал, что Мтука, Нгуи, оруженосец Отца и Чаро сейчас делают то же самое.
- Чуй напал?
- Нет.
- Тогда почему люди такой веселый?
- Очень смешное шаури. Все утро сегодня смешное.
- Почему ты старайся живи, как африканец?
- Хочу быть вакамба.
- Может быть.
- К черту может быть.
- Вот твои друзья.
- Братья.
- Братья… может быть. Чаро не брат.
- Чаро друг.
- Да, - грустно согласился Мвинди, подавая мне тапочки, которые были слишком малы, и наблюдая за моим лицом, чтобы понять, сильно ли они жмут. - Чаро хороший друг. Много невезение повидай.
- В смысле?
- Всякое невезение. А сам везучий человек.
Я присоединился к остальным за столом. Мсемби в зеленом халате и зеленой шапочке держал наготове выцветшее брезентовое ведерко с холодным пивом. Облака стояли высоко, и небо было самым высоким небом на свете, и я увидел, оглянувшись в сторону палатки, парящую над деревьями белоснежную вершину.
- Джентльмены, прошу! - сказал я.
Мы уселись на стулья белых бван. Мсемби наполнил пять больших стаканов: один кока-колой, а четыре пивом. Чаро за столом был самый старый, поэтому его обслужили первым. Ради торжественного случая он сменил тюрбан на более светлый и надел голубую куртку с бронзовыми пуговицами, застегнутыми под самое горло, и аккуратно чиненные шорты; на куртке красовался значок, мой подарок двадцатилетней давности.
- За королеву! - сказал я.
Мы выпили, и я сразу предложил второй тост:
- За мистера чуй, джентльмены! Как-никак королевская дичь!
Мы осушили стаканы жадно, но с достоинством. Мсемби тотчас освежил их, начав в этот раз с меня, а закончив Чаро - при всем его почтении к старости дважды пускать вперед безалкогольный напиток было бы неуважительно по отношению к пиву.
- A noi, - кивнул я Нгуи, изучившему итальянский в борделях Аддис-Абебы. - Вакамба rosa е la liberta, вакамба rosa triomfera.
Мы снова выпили до дна, и Мсемби среагировал правильно.
Следующий тост был спорным, однако, учитывая дух времени и необходимость сообщить моей новой религии некую достижимую цель, что послужила бы ступенью на пути к высокому и благородному финалу, я провозгласил:
- Тунауа!
Мы встали и сдержанно выпили, хотя я заметил, что Чаро чувствует себя неловко. Когда все сели, я добавил, чтобы угодить исламскому электорату:
- На джихад ту!
Впрочем, угодить ему было нелегко; мы знали, что Чаро наш брат лишь формально, его политические взгляды не изменятся, и он никогда не примкнет к нашей религии.
Мсемби вернулся к столу, наполнил стаканы и сообщил, что пиво квиша. Я ответил, что в гробу видал такую организацию застолья и что мы тотчас седлаем коней и отправляемся в Лойтокиток за пивом. С собой возьмем холодного мяса и несколько банок консервов.
- Квенда на Шамба, - предложил Мтука.
Решили сперва заглянуть в Шамбу и реквизировать пиво, буде таковое найдется; это поддержит боевой дух и поможет дотянуть до Лойтокитока или до шамбы, где есть пивоварня. Нгуи посоветовал взять с собой невесту и Вдову и сообщил, что ни он, ни Мтука не будут возражать, если по пути в город мы дозаправимся в третьей по счету масайской шамбе. Оруженосец отца заявил, что он на все готов и лично присмотрит за Вдовой. Мы хотели пригласить и Мсемби, но нас уже было четверо, плюс моя невеста и Вдова, плюс еще по дороге наверняка подсядут масаи. В Лойтокитоке масаи хватало.
Я наведался в палатку, где Мвинди открыл для меня жестяной короб и извлек старый гонконгский твидовый пиджак, в нагрудном кармане которого лежали деньги.
- Сколько надо? - спросил он.
- Четыреста шиллингов.
- Большие деньги. Зачем столько? Жена покупать?
- Пиво покупать. Еще купим пошо, лекарства для Шамбы, подарки на Рождество, новые копья, бензин, виски для парней из полиции. И копченой рыбки, конечно.
Копченая рыбка его позабавила.
- Возьми пятьсот. Монета шиллинг тоже надо?
Шиллинговые монеты хранились отдельно, в кожаном кошельке. Отсчитав тридцать, он спросил:
- Что надевай? Хорошая куртка?
Имелась в виду моя старая куртка наподобие жокейской, тоже приобретенная в Гонконге.
- Нет, кожанка надевай. Которая с молнией.
- Свитер надо под низ. Холод с вершина приходи.
- Одевай во что хочешь, - сдался я. - Только осторожнее, когда будешь обувать.
Он подал мне чистые хлопчатобумажные носки, которые я тут же натянул, и аккуратно обул меня в ботинки, оставив молнии незастегнутыми.
В палатку заглянул Нгуи в свежевыстиранных шортах и новой спортивной рубахе, которой я раньше не видел. Я сказал, что хочу взять только "Спрингфилд". Он ответил, что патроны имеются, и спрятал большую винтовку под раскладушку, наскоро протерев ствол: из нее сегодня не стреляли. При стрельбе из "Спрингфилда" пользовались антикоррозионными капсюлями, поэтому с чисткой можно было подождать до вечера.
- Пистолет! - сурово потребовал Нгуи.
Я покорно шагнул правой ногой в петлю на кобуре, и он опоясал меня ремнем.
- "Джинни"! - не менее сурово сказал Мвинди и передал Нгуи тяжелый кожаный чехол для фляги.
- Деньги! - сказал Нгуи.
- Хапана, - ответил я. - Деньги квиша.
- Слишком много деньги, - проворчал Мвинди, убирая пиджак в жестяной короб и закрывая замок.
Мы подошли к машине. Кейти пребывал в благодушном настроении, и я спросил, что купить для лагеря. Он попросил привезти мешок пошо, если будет правильный сорт, который привозят дилижансом из Каджиадо. Мы отъехали. Кейти грустно смотрел нам вслед, склонив голову набок и улыбаясь своей неизменной безгубой улыбкой.
Мне стало совестно, что я не позвал его с нами, но машина уже вырулила на дорогу к Шамбе. Дорога была наезженной, и я подумал, что прежде чем все закончится, ее наездят еще больше.
Глава четырнадцатая
Мтука практически не нарядился, если не считать чистой клетчатой рубашки и чистых же брюк с заплатками. Оруженосец Отца надел ярко-желтую спортивную рубашку без узора, отлично гармонирующую с красной, как тореадорская мулета, рубашкой Нгуи. Мой наряд, увы, был консервативен, однако за день до отлета Мэри я побрил голову под ноль, а потом забыл о ней, так что в моем обличье явно читалось нечто барочное, особенно если снять кепку. Следует сказать, что моя голова, будучи выбритой или выстриженной под машинку, напоминает историю затерянного племени, выраженную языком скульптуры. Речь идет не о чем-либо живописном, как Великая Рифтовая долина; просто некоторые детали ландшафта представляют определенный интерес как для археолога, так и для антрополога. Я понятия не имел, как отнесется к моему виду Дебба, но при мне была старая рыбацкая кепка с длинным козырьком, и душа моя пребывала в покое. Машина въехала на территорию Шамбы и остановилась в тени большого дерева.
Как я узнал позднее, Мтука заранее послал молодого парнишку по имени Нгуили, работавшего в лагере поваренком, но мечтавшего стать охотником, чтобы тот предупредил Вдову и мою невесту о нашем приезде и о последующем вояже в Лойтокиток за платьем ко дню рождения малютки Иисуса. По законам камба парнишка был нанаке и даже пива пить не мог, однако до Шамбы он добежал очень быстро, чтобы продемонстрировать свои способности, и сейчас стоял под деревом весьма довольный, поблескивая потом и стараясь дышать ровно.
Я вышел из машины, чтобы размять ноги и отблагодарить нанаке.
- Бегаешь лучше, чем масай.
- Я камба, - ответил он, изо всех сил сдерживая дыхание, и я попытался представить вкус монеток, которые он положил за щеку.
- Хочешь с нами на гору?
- Хочу. Но это против правил, и у меня есть обязанности.
С достоинством, покачиваясь на каблуках, к нам приблизился Стукач в неизменной шали.
- Добрый день, брат! - приветствовал он.
При слове "брат" Нгуи отвернулся и сплюнул.
- Добрый день, Стукач. Как здоровье?
- Лучше. Можно, я поеду с вами на гору?
- Нельзя.
- Я буду переводчиком.
- Переводчик найдется на горе.
Сын Вдовы подбежал ко мне и боднул головой в живот. Я поцеловал его в макушку; он дал мне руку и стал рядом по стойке "смирно".
- Стукач, - сказал я, - не хочу просить пива у собственного тестя. Сходи, пожалуйста, принеси нам пива.
- Пойду посмотрю, что у них есть.
Пиво оказалось нормальным: обычное легкое пиво африканских шамб, по вкусу похожее на самодельный продукт времен "сухого закона". Я знал одного ветерана Первой мировой, славного парня - он варил такое же пиво и угощал нас у себя на веранде. Моя невеста вышла в сопровождении Вдовы и уселась на переднее сиденье рядом с Мтукой, почти не поднимая глаз, если не считать пары быстрых победоносных взглядов на других женщин; на ней было стираное-перестираное платье и вокруг головы красивый рукодельный шарф. Вдова поместилась между Нгуи и оруженосцем Отца. Мы велели Стукачу принести еще шесть бутылок пива, но в деревне осталось только четыре. Я отдал их тестю. Дебба сидела прямо, никого вокруг не замечая; груди смотрели вперед под тем же углом, что и подбородок.
Мтука завел мотор, и мы оставили деревню со всеми ее ревнивцами и ревнивицами, со множеством детей, с козами, кормящими матерями, курами, собаками и моим тестем.
- Кве тал, ту? - спросил я Деббу.
- En la puta gloria, - ответила она по-испански.
Это была ее вторая излюбленная фраза. Смысл ее туманен, каждый переводит по-своему.
- Чуй тебя не поранил?
- Нет. Вообще ничего не было.
- Большой был?
- Не очень.
- Рычал?
- Неоднократно.
- И никого не поранил?
- Никого. Даже тебя.
Бедром она прижималась к моей кобуре, а левую руку держала там, где ей хотелось.
- Мими били чуй, - сказала Дебба.
Ни один из нас не был теоретиком суахили, но я помнил двух леопардов на древних английских гербах. Видимо, люди уже тогда знали о леопардах.
- Бвана! - позвал Нгуи с грубой хрипотцой, что рождается от любви, гнева или нежности.
- Вакамба, ту! - ответил я в тон.
Он рассмеялся и сообщил нормальным голосом:
- Есть три бутылки пива. Мсемби утащил.
- Отлично. Сейчас заедем на склон и сделаем привал, закусим копченой рыбкой.
- Холодное мясо тоже хорошо.
- Мзури.
Гомосексуализм среди вакамба не распространен. Практиковавших его людей в старые времена предавали суду короля Койля - это когда племя собирается, чтобы приговорить кого-то к смерти, объяснил Мвинди - и сажали на несколько дней в реку или в яму с водой, чтобы мясо сделалось нежнее, после чего съедали. Многих наших драматургов, живи они тогда, постигла бы такая участь. В то же время считалось, что человек, отведавший гомосятины, пусть даже вымоченной в ключевой воде, рисковал навлечь на себя серьезные неудачи, а некоторые из моих старых друзей утверждали, что гомосексуалист на вкус хуже водяного козла и что от него бывают язвы в паху и под мышками. Сношения с животными тоже карались смертью, однако не вызывали столь сильного отторжения, и тот самый Мкола, которого все считали отцом Нгуи, поскольку свою непричастность я доказал математически, рассказывал, что паренек, трахнувший его овцу, на вкус был не хуже антилопы гну. Ни Кейти, ни Мвинди, кстати, не употребляли мяса антилопы гну, но моих антропологических познаний не хватало, чтобы разобраться в этом феномене.
Я размышлял о вопросах пола, диеты и доверия, параллельно любуясь Деббой - простой, традиционно ориентированной девушкой камба, наделенной аутентичной смесью скромности и высокомерия. Мтука тем временем остановил машину на плоском пятачке под деревом, и перед нами распахнулся грандиозный провал: далекий Лойтокиток сверкал жестяными крышами на фоне голубого склона, уходящего ввысь к белоснежной вершине, опоре нашей веры, матери наших надежд, а вокруг простиралась до горизонта любимая земля, и мы парили над ней, как на самолете, только без движения, стресса и затрат.
- Джамбо, ту, - сказал я Деббе.
- La puta gloria, - ответила она.
Банки с копченой рыбкой и голландским садковым лососем поручили открыть Деббе и Вдове; последняя чувствовала себя замечательно между красной рубахой Нгуи и желтой рубахой оруженосца Отца. С заданием женщины не справились, сломали на одной из банок язычок. На помощь пришел Мтука с плоскогубцами, и садковый лосось, гордость Голландии, увидел свет африканского дня. Мы ели, передавая друг другу ножи и бутылки пива. Прежде чем отпить из бутылки, Дебба отерла горлышко шарфом, но я заявил, что шанкрами тоже надо делиться, и после этого пили без церемоний. Пиво было скорее теплым, чем холодным, однако никто не жаловался, чему способствовали высота в восемь тысяч футов и великолепный пейзаж, над которым мы парили подобно орлам. Трапезу закончили холодным мясом. Бутылки взяли с собой, чтобы обменять на полные, а пустые жестянки сплющили, предварительно оторвав язычки, и положили под куст возле дерева. С нами не было егерей, променявших свои корни на сомнительное удовольствие помыкать собратьями; не было мисс Мэри, которую требовалось опекать и лелеять; не было щенков-полицейских - мы были абсолютно свободны и спокойно оглядывали места, куда не ступала нога белой женщины, включая даже мисс Мэри, если, конечно, не считать того случая, когда мы затащили ее с собой, как заигравшиеся дети, в совершенно чуждый ей уголок, где мелкие житейские радости шли в особую цену, о которой она понятия не имела.
Холмы Чулу царили над горизонтом, по обыкновению синеватые и причудливые, и мы радовались, что мисс Мэри никогда там не бывала, а когда вернулись к машине, у меня хватило глупости сказать Деббе, что ей предназначена роль умной жены, а у нее хватило ума ответить, прижавшись к любимой кобуре и водрузив руку на законное место:
- Уж какая есть, лучше не стану.