Я лежал в темноте, слушая голоса ночи и пытаясь понять, о чем они говорят. Кейти был прав: никто не знает ночь. Я намеревался познакомиться с ней в одиночку, пешком. Делиться надо деньгами, а женщинами, например, не делятся; вот и ночь я ни с кем не собирался делить. Сон не шел, и снотворное принимать не хотелось: я еще не решил, выйду ли на охоту с восходом луны. Опыта обращения с копьем я не имел, поэтому идти одному не следовало; к тому же моим долгом и великим удовольствием было встретить мисс Мэри, когда она вернется в лагерь. Общаться с Деббой тоже было моим долгом и великим удовольствием, однако я знал, что до восхода луны она будет сладко спать, а потом, когда луна взойдет, нам всем предъявят счет за наши радости и печали. Я лежал в кровати, чувствуя бедром надежную твердость старого дробовика, и пистолет, мой лучший друг и строжайший судья моих рефлексов, удобно покоился между ног в инкрустированной кобуре, до блеска отполированной руками Деббы, и я был горд, что мисс Мэри вошла в мою жизнь и согласилась выйти за меня замуж, и счастлив, что меня любит мисс Дебба, королева Нгомы; с учреждением новой религии все стало проще и мы сами могли выбирать, что грешно, а что нет.
У Нгуи было пять жен - не вызывающий сомнений факт - и двадцать коров - факт, отнюдь не подтвержденный. У меня жена была всего одна, спасибо американскому закону, однако люди помнили мисс Паулину - она прожила в Африке довольно долго, и все восхищались ею, особенно Кейти и Мвинди, и считали ее моей темной индейской женой, тогда как мисс Мэри, по всеобщему убеждению, была женой светлой - и тоже индейской. Считалось, что мисс Паулина присматривает за шамбой в Америке, пока мисс Мэри живет со мной здесь, и я молчал о том, что Паулина умерла: не хотелось никого не огорчать. Не рассказывал я и о другой жене, которую разжаловал в бывшие и которую здесь бы наверняка не приняли. В целом же бытовало мнение, что если у Нгуи пять жен, то у меня их должно быть по крайней мере двенадцать, исходя из разницы в финансовом положении.
Одной из них, как полагали в лагере, была мисс Марлей Дитрих - ее знали по моей корреспонденции, по письмам с фотографиями, и были убеждены, что она работает управляющей на принадлежащей мне небольшой развлекательной шамбе под названием Лас-Вегас. Мисс Марлен считалась автором песни "Лили Марлен", а некоторые думали, что она и есть Лили Марлен. Мы еще на первом сафари любили слушать ее песню "Джонни" на стареньком патефоне с ручкой - "Голубая рапсодия" тогда только набирала популярность. Когда же мисс Марлен пела нам о шавках вокруг мокроты - так звучала на слух пацанов строка из песни "Снова влюбляюсь", - все просто сходили с ума. В те редкие минуты, когда меня одолевала грусть, Кейти, бывало, спрашивал: "Шавки вокруг мокрота?" - и мы крутили ручку патефона и с наслаждением слушали чувственный, грудной, слегка фальшивый голос моей очаровательной псевдожены.
Легенды, как известно, вырастают из сора, и цена им соответствующая. Тот факт, что одной из моих жен считалась Лили Марлен, нисколько не мешал становлению нашей религии. Я научил Деббу фразе varnonos а Las Vegas, которую она полюбила почти так же, как no hay remedio. Саму мисс Марлен она при этом боялась до смерти, хотя над ее кроватью был наклеен плакат Марлен Дитрих в наряде, практически неотличимом от наряда Евы, а рядом красовались рекламные проспекты стиральных машин, утилизаторов пищевых отходов, двухдюймовых бифштексов и разнообразной ветчины, а также висели рисунки мамонта и четырехпалого коня, вырезанные из журнала "Лайф". Таковы были чудеса ее нового мира, но боялась она лишь одного: мисс Марлен.
Сон улетучился совершенно; я опасался, что не засну до утра. Мысли крутились вокруг Деббы, мисс Марлен, мисс Мэри и еще одной девчонки, которую я когда-то очень любил. Она была пышной американкой и обладала парой тех пневматических райских полусфер, что так ценимы простаками, не знающими толку в маленьких крепких грудках. Вдобавок у нее были стройные негритянские ножки и ангельский нрав, слегка подпорченный тягой к постоянному нытью. О ней хорошо было думать одинокими ночами, и сейчас, слушая африканскую темноту, я думал о нашей хижине в Ки-Уэст и об игорных притонах, куда мы с ней любили захаживать, и о холодных рассветах высоко в горах, где мы охотились - в те времена ее интересовала охота не только за деньгами. Мужчина никогда не бывает одинок, и пресловутый ночной час, когда на циферблате вечное три, на самом деле лучшее время суток, если ты не алкоголик и не боишься наступающего дня. Я знал, что такое страх, и в свое время испытал его предостаточно, но с годами он выродился в юношескую глупость сродни долгам, венерическим болезням и любви к сладостям. Страх - это детская дурная привычка, со всеми вытекающими последствиями: ему приятно предаваться, а еще приятнее его предвкушать; у взрослых, однако, нету времени на подобное баловство. Единственное, чего можно бояться, - это реальная и неминуемая угроза, игнорировать которую глупо, если ты в ответе за других; древняя рефлекторная реакция, поднимающая волосы дыбом; если ты ее утратил - значит, пора искать другую работу.
Я думал о мисс Мэри, которая вела себя очень отважно на протяжении девяноста шести долгих дней своей охоты вопреки малому росту, что лишал ее возможности видеть льва в высокой траве, вопреки недостатку опыта и неподходящему снаряжению; ее стальная воля каждое утро поднимала нас за час до рассвета, так что мы уже до тошноты ненавидели львов, особенно когда охотились в Магади, и даже престарелый Чаро, преданный мисс Мэри до гроба, говорил мне, устав от изнурительного марафона:
- Бвана, убей уже чертова льва, женщины не годятся для такой охоты.
Глава восемнадцатая
Погода была идеальной для полетов, и до вершины, казалось, рукой подать. Сидя под деревом, я наблюдал за играющими в траве птицами. Нгуи подошел узнать, какие будут распоряжения. Я велел ему и Чаро почистить и смазать стрелковое оружие и подточить копья. Кейти и Мвинди возились со сломанной кроватью - ее было решено перенести в пустующую палатку бваны Мышонка. Я поднялся, чтобы проследить за процессом. Повреждения оказались несерьезными: одна из перекрестных ножек дала в центре длинную трещину, и каркас для брезента в одном месте лопнул. Все это можно было легко починить, и я посоветовал срубить подходящее деревце и отвезти к мистеру Сингху, чтобы он его распилил по мерке и отполировал.
Кейти смотрел с воодушевлением; видимо, радовался, что мисс Мэри возвращается. Он предложил в качестве временной замены использовать раскладушку бваны Мышонка. Я кивнул и вернулся под дерево, к справочнику по орнитологии и недопитому чаю. Утро было свежее, как альпийский ручей, и меня не покидало чувство неловкости, будто я слишком рано оделся для торжественного приема. Интересно, что нам готовит новый день, подумал я и отправился на кухню, чтобы узнать насчет завтрака. Новый день приготовил Стукача.
- Здравствуй, брат! - приветствовал он. - Как твое бесценное здоровье?
- Лучше не бывает. Что новенького?
- Могу я войти?
- Конечно. Завтракал уже?
- Несколько часов назад, на склоне горы.
- Почему так?
- Вдова меня довела, пришлось уйти и всю ночь бродить, как иногда делаешь ты, брат.
Было ясно, что он лжет.
- Бродить? Ты, верно, хочешь сказать, что вышел к дороге и поймал грузовик до Лойтокитока?
- Что-то в этом роде, брат.
- Добро. Какое же у тебя дело?
- Брат, надвигаются ужасные события.
- Налей себе тонизирующего и рассказывай подробно.
- Дело намечено на канун Рождества, брат. Похоже, грядет кровавая мясорубка.
Я хотел уточнить, для них или для нас, однако сдержался.
- Говори толком.
Стукач соорудил на гордом шоколадном лице подходящую мину и поднес стакан канадского джина к серо - красным губам.
- Почему не "Гордон"? - поинтересовался я. - Дольше проживешь.
- Я знаю свое место, брат.
- "И место это в сердце моем", - процитировал я позднего Фэтса Уоллера.
У Стукача на глазах выступили слезы.
- Вернемся к вопросу, - сказал я. - Варфоломеевская ночь на Рождество. Они что, не уважают малютку Иисуса?
- Мясорубка, брат.
- И женщин с детьми не пощадят?
- Насчет этого никто ничего не сказал.
- А кто что сказал?
- Я слышал, люди говорили в лавке Бенджи. В масайских магазинах тоже говорили. И в чайной комнате.
- Намереваются истребить всех масаи?
- Нет. Масаи придут сюда, на большую нгому в честь малютки Иисуса.
- Про нгому много говорят? - спросил я, меняя тему и демонстрируя, что туманные слухи о грядущих мясорубках не могут смутить человека, который прошел зулусскую войну, и в Мекку наведывается, словно в Атлантик-Сити, не будучи даже мусульманином, и уважает своих предков, сражавшихся под командованием Джорджа Армстронга Кастера у реки Литтл-Бигхорн.
- В предгорьях вершины это главная тема дня, - ответил Стукач, - если не считать мясорубки.
- А что сказал мистер Сингх?
- Он нагрубил мне, брат.
- Думаешь, примет участие в мясорубке?
- Скорее всего он один из организаторов.
Стукач бережно развернул шаль и извлек оттуда пакет. Это была бутылка виски "Белый вереск" в бумажной коробке.
- Подарок мистера Сингха, - пояснил он. - Советую изучить его как следует, прежде чем пить. Я никогда не слышал о такой марке.
- Очень жаль, брат. Марка, может, и неизвестная, но виски хорошее. Все новые марки поначалу следят за качеством.
- Хочу сообщить тебе информацию о мистере Сингхе, брат. Нет никаких сомнений, что в прошлом он подвизался на военной службе.
- В это трудно поверить.
- Я знаю наверняка. Только человек, служивший в Британской Индийской армии, мог обругать меня так, как обругал мистер Сингх.
- Полагаешь, мистер и миссис Сингх диверсанты?
- Я наведу справки.
- Должен заметить, брат, твое донесение не отличается ясностью.
- Это была трудная ночь, брат. Жестокосердие Вдовы, блуждание вокруг вершины…
- Выпей еще, брат. Ты говоришь как герой "Грозового Перевала".
- Это историческая битва?
- В некотором смысле.
- Когда-нибудь ты о ней расскажешь?
- Напомни, если забуду. А сейчас я хочу, чтобы ты вернулся в Лойтокиток. Проведешь там ночь трезвый, добудешь информацию, которой можно доверять. Переночуешь в гостинице "Брауне". Нет, лучше на веранде. Где ты спал прошлой ночью?
- На полу, брат. В чайной комнате, под бильярдным столом.
- Пьяный или трезвый?
- Пьяный, брат.
Чтобы забрать почту, Мэри должна была дождаться, пока откроется банк. Погода стояла самая что ни на есть летная, на небе ни облачка, и я рассудил, что Уилли не будет торопиться с вылетом. Мы выехали к аэродрому, прихватив пару бутылок холодного пива. Впереди сидели я, Мтука и Нгуи, а сзади Чаро и Арап Майна. Последний выглядел так, словно собирался держать у самолета почетный караул: форма выстирана и выглажена, винтовка "ли-энфилд" 303-го калибра вычищена до блеска. Мы проехались через лужайку, чтобы распугать птиц, и вернулись в тень. Мтука заглушил мотор. Мы приготовились ждать. Чаро увязался с нами в последнюю минуту, потому что он был оруженосцем мисс Мэри.
Время уже перевалило за полдень. Я откупорил первую кварту "Таскера" и пустил по кругу. Пили только я, Мтука и Нгуи. Арапу Майне пить не позволялось после недавнего загула, однако позже я намеревался сделать для него послабление.
Я поведал Нгуи и Мтуке, что прошлой ночью видел сон, в котором мы молились солнцу: сперва на восходе, потом на закате.
Нгуи заявил, что новая религия - это хорошо, но он нипочем не станет на колени, как какой-нибудь христианин или погонщик верблюдов.
- На коленях стоять не обязательно. Просто смотри на солнце и молись.
- О чем мы молились в твоем сне?
- Молились, чтобы храбро жить и храбро умереть, и после смерти отправиться в Счастливые Охотничьи Угодья.
- Мы и так храбрые, - сказал Нгуи, - зачем еще молиться?
- Молись о чем хочешь, если это нам не во вред.
- Я молюсь за пиво и мясо, и за новую жену с мозолями на руках. Жену можем разделить на троих.
- Хорошая молитва. А ты, Мтука?
- За эту машину. Чтобы осталась у нас.
- А еще?
- Пиво. Чтобы тебя не убили. Хороший дождь в Мачакосе. Счастливые Охотничьи Угодья.
- А ты за что? - спросил Нгуи.
- Африка для африканцев. Квиша мау-мау. Квиша все болезни. Хороший дождь везде, где его ждут. Счастливые Охотничьи Угодья.
- Чтобы было весело, - добавил Мтука.
- Чтобы вдуть миссис Сингх.
- Э, молимся только за хорошее!
- Забрать миссис Сингх в Счастливые Охотничьи Угодья.
- Слишком много народу хочет перейти в нашу веру, - заметил Нгуи. - Всех будем брать?
- Начнем с отделения. Затем возьмем взвод или, может, роту.
- Рота слишком много. Выберем совет, а командир ты. Никакой великий дух, никакой Маниту. Хапана король. Хапана королева. Хапана Эйч-И. Хапана Джи-Си. Хапана малютка Иисус. Хапана полиция. Хапана черная ведьма. Хапана охотоведческое хозяйство.
- Хапана, - согласился я.
- Хапана, - присоединился Мтука.
Я передал пиво Арапу Майне.
- Ты верующий, Майна?
- Крайне.
- А пьющий?
- Только пиво, вино и джин. И виски, конечно. А также цветные и бесцветные спиртные напитки.
- Пьяный напиваешься?
- Тебе лучше знать. Папа.
- Какую веру исповедуешь?
- На данный момент я мусульманин.
Чаро откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.
- А раньше?
- Лумбва.
Плечи Мтуки подрагивали от смеха.
- Христианином не был никогда, - добавил Майна с достоинством.
- Ладно, слишком много говорим о религии. Я все еще работаю под началом бваны старшего егеря, и через четыре дня мы отмечаем день рождения малютки Иисуса. - Я посмотрел на часы. - Давайте разгоним птиц и допьем пиво, пока самолет не прилетел.
- Уже летит, - сказал Мтука, заводя мотор.
Я передал ему пиво, и он отпил треть от того, что осталось. Нгуи отпил вторую треть. Я отпил половину последней трети и отдал остаток Майне. Машина помчалась к взлетно-посадочной полосе, поднимая в воздух аистов; они сперва разбегались, затем подпрыгивали, выпрямляли длинные ноги, словно убирая шасси, и пускались в неуклюжий полет.
Самолет сделал круг над лагерем - серебристо-голубой, поджарый, стремительный - и камнем пошел на посадку, стрекоча прямо на нас, опустив закрылки, задорно задрав нос, - пронесся над головами и сел, ни разу не подпрыгнув, в тихую заводь белых цветов.
Мисс Мэри спустилась на землю с торопливым изяществом. Я обнял ее и поцеловал, потом она за руку поздоровалась с остальными, в первую очередь с Чаро.
- Доброе утро, Папа! - приветствовал Уилли. - Одолжи-ка мне Нгуи, надо разгрузиться.
- Ты, я вижу, пол-Найроби скупила, - сказал я Мэри.
- На сколько денег хватило, - ответила она. - Клуб "Мутаига" не потянула.
- Зато отель "Нью-Стэнли" и "Торр" теперь ваши, - заметил Уилли. - Больше не придется искать свободные номера.
- А еще что?
- Хотела купить для меня "Комету", - продолжал Уилли. - Можно было взять относительно дешево.
По пути в лагерь мисс Мэри тихо сидела со мной на переднем сиденье, а Уилли сзади болтал с Нгуи и Чаро. В лагере Мэри попросила сложить покупки в палатку бваны Мышонка, а мне велела не подсматривать. При разгрузке самолета я получил такой же приказ и честно смотрел в сторону. Всю почту - письма, газеты, журналы и несколько телеграмм - я отнес в столовую. Потом мы с Уилли присели выпить пива.
- Как летелось?
- Без воздушных ям. Ночи сейчас холодные, земля не прогревается. Над Саленгой Мэри видела слонов. И огромную стаю диких собак.
К нам подошла мисс Мэри: ей уже засвидетельствовали почтение все, кому следует, и на лице ее светилась улыбка. В любви она ценила формальную сторону, и обращение "мемсаиб" было ей особенно приятно.
- Я не знала, что у Мышонка кровать сломалась.
- Пустяки.
- Ах, что же я молчу, ты ведь леопарда убил! Дай поцелую. Джи-Си смеялся, когда получил твою телеграмму.
- Да, с леопардом покончено, всем спасибо, все свободны. Включая леопарда.
- Расскажи, как все было.
- Не сейчас. Как-нибудь покажу место.
- Ты уже смотрел письма? Дай, какие прочел.
- Бери все.
- Что с тобой? Ты, что ли, не рад, что я вернулась? В Найроби мне все были рады. Я каждый вечер куда-то ходила, отлично провела время.
- И мы немногим хуже. Чуть-чуть потренируемся, и почувствуешь себя, как в Найроби.
- Папа, ну ладно тебе. Будь лапочкой. Ты же знаешь, я летала подлечиться. И подарки к Рождеству купить. Ты сам хотел, чтобы я развеялась.
- Ну и отлично. Я рад, что ты вернулась. Давай-ка обними меня покрепче и поцелуй в стиле "анти-Найроби".
Ее костюмчик цвета хаки был опрятен и свеж, и тело под ним приятно упружило, и пахла она очень хорошо, и короткая светло-золотая стрижка ей шла, и я вернулся в лоно белой цивилизации легко и непринужденно, как наемник Генриха IV, убедившийся, что Париж стоит мессы.
Уилли наблюдал за мной с интересом и, дождавшись катарсиса, осведомился:
- Папа, кроме леопарда, новости есть?
- Нет.
- А проблемы?
- На дороге по ночам сумасшедший дом.
- Ничего удивительного. Они думают, раз пустыня, то и проехать нельзя.
Я послал за "седлом газели" для Уилли. Мэри ушла в палатку разбирать письма. Мясо принесли, мы погрузились и поехали на аэродром. Уилли поднялся в воздух под захватывающим дух углом, украсив наши лица улыбками, и самолет превратился в искру, и мы поехали назад.
Мэри была нежной и обаятельной, а Нгуи слегка приуныл. В перспективе у нас был вечер, и журнал "Тайм", и британские газеты, и медленный закат, и костер, и наполненный стакан.
К черту, подумал я. Жизнь и так сложная, хватит усложнять. Сиди, листай "Тайм", рядом жена, костер потрескивает, в стакане коктейль, в столовой ужин накрывают. Мвинди готовил ванну для Мэри, потом была моя очередь. Смыть, отпарить все заботы, думал я, какое блаженство. Мвинди опорожнил ванну, вымыл ее и наполнил горячей водой из жестяных канистр, разогретых на костре. Я с наслаждением погрузился в воду и хорошенько намылился мылом "Спасательный круг".
Растеревшись полотенцем, я надел пижаму, старые противомоскитные сапоги, купленные в Китае, и халат. Со дня отъезда Мэри это была моя первая горячая ванна. Англичане, если позволяют обстоятельства, принимают ванну ежедневно; я же предпочитал несколько раз в день обмываться в тазике: первый раз утром, перед тем как одеться, затем по возвращении с охоты и, наконец, вечером перед сном.