В комнате привратника кончали ужинать. За столом перед стаканом водки сидел красивый, веселый малый с белокурыми усами рядом с маленькой худощавой женщиной болезненного вида и желтой, как лимон, закутанной в полинялую шаль.
- Кто это, Касань? - спросил человек с усами.
- Это новый учитель, - отвечал привратник, указывая на меня… - Они так малы ростом, что я, признаюсь, принял их за ученика.
- Дело в том, - сказал усач, разглядывая меня, - что у нас тут есть ученики больше вас ростом и даже старше вас… Вельвон старший, например.
- И Круза, - добавил привратник.
- И Субейроль, - скавала женщина.
Затем они стали говорить вполголоса, уткнув носы в стаканы с отвратительной водкой и искоса поглядывая на меня… С улицы доносилось завывание северного ветра, слышались крикливые голоса учеников, девших в церкви.
Наконец, раздался звон колокола, и в коридорах поднялся страшный шум…
- Служба кончилась, - сказал Касань, вставая, - теперь отправимся к директору.
Он взял фонарь, и я последовал за ним.
Здание коллежа показалось мне необъятным… Бесконечные коридоры, обширные передние, широкие лестницы с железными узорчатыми перилами… все старое, потемневшее, закоптелое… Привратник сообщил мне, что до революции 1789 года в этом доме помещалось морское училище, в котором было до восьмисот учеников, принадлежавших к высшей знати.
Пока он давал мне эти сведения, мы подошли к кабинету директора. Касань толкнул слегка двойную, обитую клеенкой дверь и два раза постучался в нее.
- Войдите, - сказал голос из кабинета, и мы вошли.
Это была большая комната, обитая зелеными обоями. В глубине, за длинным столом директор писал что-то при слабом свете лампы с низко опущенным абажуром.
- Господин директор, - сказал привратник, толкая меня вперед, - вот новый учитель, который назначен на место господина Серьера.
- Хорошо, - произнес директор, не поднимаясь со стула.
Привратник поклонился и вышел. Я стоял посреди комнаты, вертя шляпу в руках.
Наконец, кончив писать, директор обернулся ко мне, и я мог разглядеть его маленькое, бледное, худощавое лицо с бесцветными глазами. Чтобы лучше рассмотреть меня, он приподнял абажур лампы и надел пенснэ.
- Да ведь это еще ребенок! - воскликнул он, подскочив на кресле. - Что я буду делать с ребенком?
Страх овладел Маленьким Человеком при этих словах. Он уже видел себя выброшенным на улицу, без всяких средств… Он едва мог пробормотать два-три слова и передать директору рекомендательное письмо.
Директор взял письмо, прочел его, сложил, затем снова развернул, перечел и, наконец, сказал, что, благодаря особенной рекомендации ректора и из уважения к моей почтенной семье, он соглашается принять меня на службу, несмотря на то, что молодость моя пугает его. Затем он пустился в длинные рассуждения о важности моих новых обязанностей. Но я уже не слушал его. Для меня важнее всего было то, что меня приняли… Да, приняли, и я был счастлив, безумно счастлив. Если бы у директора была тысяча рук, я готов был перецеловать их все.
Страшное бряцанье железа остановило мои излияния. Я быстро оглянулся и очутился лицом к лицу с субъектом очень высокого роста с рыжими бакенбардами, неслышно вошедшим в комнату. Это был инспектор коллежа.
Склонив голову на плечо, наподобие распятого Христа, он смотрел на меня с ласковой улыбкой, потряхивая связкой ключей всевозможных размеров, висевших на его указательном пальце. Эта улыбка расположила бы меня к нему, - но ключи бренчали так грозно - "дзинь! дзинь! дзинь!", что я почувствовал страх к нему.
- Господин Вио, - обратился к нему директор, - заместитель Серьера приехал.
Вио поклонился, не переставая улыбаться. Но его ключи зазвенели с злою иронией, точно желая сказать: "Этот маленький человек - заместитель Серьера! Полно! Полно! Это не может быть!"
Директор понял, как и я, язык ключей и сказал со вздохом.
- Я знаю, что с уходом Серьера мы понесем невознаградимую потерю (тут ключи испустили настоящий вопль). Но я уверен, что если вы, господин Вио, примете нового учителя под свое покровительство и привьете ему ваши неоценимые взгляды на преподавание, то порядок и дисциплина в коллеже не особенно пострадают от ухода Серьера.
Все так же ласково улыбаясь, Вио ответил, что он готов отнестись ко мне с полной симпатией и помочь мне своими советами. Но ключи не оказались столь снисходительными. Нужно было слышать, с каким бешенством они тряслись и звенели: "Если ты шевельнешься, Маленький Человек, горе тебе!"
- Господин Эйсет, - произнес директор, - вы можете итти. Вам придется переночевать в гостинице… Приходите сюда завтра в восемь часов утра… Теперь можете итти…
И он отпустил меня, сделав рукою полный достоинства жест.
Вио, улыбающийся и ласковый, проводил меня до дверей и, прощаясь со мною, сунул мне в руку маленькую тетрадь.
- Это устав заведения, - сказал он. - Читайте и знакомьтесь…
Затем он отворил мне дверь и тотчас захлопнул ее за мною, побрякивая ключами особенным образом.
Но эти люди не подумали о том, чтобы посветить мне… Несколько минут я блуждал по большим темным коридорам, стараясь ощупью найти дорогу. Кое-где слабый свет луны проникал через решетку высоко расположенного окна и давал мне возможность ориентироваться. Наконец, в одном из темных коридоров засветилась блестящая точка… Казалось, она приближалась ко мне… Я сделал несколько шагов… Свет увеличивался, приближался; скоро он сравнялся со мною, прошел мимо меня, стал удаляться, исчез совсем. Это было точно видение, но, несмотря на быстроту с которой оно пронеслось, мне удалось схватить малейшие его детали.
Представьте себе двух женщин - нет, две тени… Одна из них - старая, сгорбленная, в морщинах, в огромных очках, скрывавших половину ее лица; другая - молодая, стройная, хрупкая, как все привидения, но с глазами, какие не бывают у привидений - такими большими и такими черными… Старуха держала в руке медную лампочку, а Черные Глаза не держали ничего!.. Обе тени безмолвно проскользнули мимо меня, не замечая меня, но я долго еще стоял на том же месте после их исчезновения под двойственным впечатлением очарования и ужаса.
Я продолжал свой путь ощупью, но сердце мое сильно билось, и я все видел перед собою в темноте страшную волшебницу в очках, а рядом с нею большие черные глаза.
Но необходимо было отыскать убежище на ночь, и это было нелегко. К счастью, человек с белокурыми усами, которого я застал за трубкой в комнате привратника, предложил мне свои услуги, то-есть предложил свести меня в маленькую, приличную и недорогую гостиницу, обставленную с княжеским комфортом. Можно себе представить, с каким удовольствием я принял его предложение.
Этот человек с усами показался мне добрым малым; по дороге я узнал, что имя его Роже, что он - учитель танцев, верховой езды и гимнастики в сарландском коллеже, и что он долго служил в африканских егерях. Это последнее обстоятельство в особенности усилило мою симпатию к нему - дети вообще любят солдат.
Мы расстались у подъезда гостиницы, пожимая друг другу руки и обмениваясь обещаниями сделаться друзьями.
А теперь, читатель, мне остается сделать тебе еще одно признание.
Когда Маленький Человек очутился один в холодной комнате, перед кроватью глухого постоялого двора, вдали от всех тех, кого он любил, сердце его больно сжалось, и великий философ заплакал, как ребенок. Жизнь пугала его теперь; он чувствовал себя слабым и безоружным перед нею, и слезы его лились, лились неудержимо… Но сквозь слезы он увидел образы родных, увидел разоренный дом, рассеянную по всему свету семью… мать здесь, отец там… Нет более родного крова! Нет домашнего очага!.. И, забывая собственное горе и думая о несчастьях целой семьи, Маленький Человек принял великое, благородное решение: восстановить разоренный дом Эйсетов, собственными руками восстановить домашний очаг. Затем, успокоившись на этом решении, он осушил слезы, недостойные мужчины, "восстановителя очага", и, не теряя ни минуты, принялся за чтение устава заведения, данного ему Вио, чтобы познакомиться с предстоявшими ему обязанностями.
Этот устав, тщательно переписанный собственною рукою его автора - Вио, представлял настоящий трактат, разделенный на три части: 1) обязанности учителя по отношению к начальству; 2) обязанности учителя по отношению к товарищам; 3) обязанности учителя по отношению к ученикам.
Все случаи были в нем предусмотрены, от разбитого оконного стекла до поднятия одновременно обеих рук во время занятий; все подробности жизни учителя были упомянуты, от размера его жалования до полубутылки вина, которую он имел право требовать за обедом.
Устав заканчивался красноречивой тирадой о пользе самого устава, но, при всем почтении к труду господина Вио, Маленький Человек не дочитал его до конца и на самом красноречивом месте - заснул…
В ату ночь я плохо спал. Тысяча фантастических сновидений смущала мой сон… То мне слышалось бряцанье ключей господина Вио - "дзинь! дзинь! дзинь!", то старая волшебница в очках садилась у моего изголовья и будила меня, то Черные Глаза - о, какие они были черные! - появлялись у ног моей постели и со странным упорством смотрели на меня…
В восемь часов утра следующего дня я был уже в коллеже. Вио, стоя у дверей со своей связкой ключей в руке, наблюдал за прибытием учеников. Он встретил меня с самой приветливой улыбкой.
- Подождите меня в коридоре, - сказал он: - когда соберутся все ученики, я представлю вас вашим товарищам.
Я стал расхаживать взад и вперед по коридору, низко кланяясь профессорам, которые пробегали мимо меня. Только один из них ответил на мой поклон. Это был священник, профессор философии, "большой чудак", по отзыву Вио… Я тотчас полюбил этого чудака.
Наконец, раздался звон колокола. Классы наполнились… Четыре или пять молодых людей двадцати пяти или тридцати лет, плохо одетые и с самыми пошлыми лицами, летели навстречу нам; увидя Вио, они остановились, как вкопанные.
- Господа, - обратился к ним инспектор, указывая на меня, - представляю вам Даниеля Эйсета, вашего нового товарища.
Сказав это, он поклонился и ушел, не переставая улыбаться, склонив голову на плечо и побрякивая своими ужасными ключами.
Несколько минут оставшиеся молодые люди молча рассматривали меня.
Самый высокий и самый тучный из них заговорил первый. Это был Серьер, знаменитый Серьер, которого я должен был заместить.
- Чорт возьми! - воскликнул он игривым тоном, - вот уж, можно сказать, что учителя, как дни, следуют один за другим, но не походят друг на друга.
Это был намек на громадную разницу между нами в росте. Все расхохотались, и я смеялся больше всех. Но уверяю вас, что в ту минуту Маленький Человек охотно продал бы свою душу чорту за несколько дюймов роста.
- Впрочем, это не важно, - прибавил толстяк, протягивая мне руку. - Можно не подходить под одну мерку, и все-таки это не препятствует выпить вместе несколько бутылочек… Пойдемте, коллега… Я ставлю прощальный пунш в кафе Барбет, и вы обязательно должны участвовать в кутеже; мы познакомимся за стаканом.
Не дожидаясь моего ответа, он взял меня вод руку и увел с собою.
Кафе Барбет, куда новые мои товарищи увели меня, находилось на площади. Офицеры гарнизона были постоянными посетителями этого кафе, так что, при входе в него, прежде всего бросалось в глаза множество касок и портупей, развешанных на занавесных розетках.
В этот день отъезд Серьера и его прощальный пунш привлекли в кафе всех завсегдатаев его… Офицеры, которым Сервер представил меня, отнеслись ко мне очень благосклонно, хотя, признаюсь, появление Маленького Человека не произвело большого впечатления, и я скоро был забыт в том углу залы, где я робко приютился… Пока наполнялась бокалы, Серьер присел ко мне. Он был без сюртука и держал в зубах длинную глиняную трубку, на которой красовалось фарфоровыми буквами его имя. Все учителя коллежа, посещавшие кафе Барбет, имели подобные же трубки.
- Ну, коллега, - обратился ко мне толстый Серьер, - как видите, в нашей профессии бывают и хорошие минуты… Собственно, для дебюта вы удачно попали в Сарланд: во-первых, в кафе Барбет отличный коньяк, а во-вторых, и там, в коробке, вам не будет плохо.
Под коробкой они подразумевали коллеж.
- Вам дадут младший класс, детей, которых нужно держать очень строго. Вы увидите, как я дрессировал их! Директор - человек не злой, товарищи - добрые малые, только старуха и Вио…
- Какая старуха? - спросил я с трепетом.
- О, вы скоро узнаете ее. В любой час дня или ночи ее можно встретить бродящей по коллежу в большущих очках… Это тетка директора, исполняющая обязанности экономки. И каналья же! Если мы не умираем с голода, это не по ее вине.
По этому описанию я узнал волшебницу в очках и невольно покраснел. Раз десять я собирался спросить: "А Черные Глаза?" Но я не решался заговорить о Черных Глазах в кафе Барбет!
Между тем пунш совершал круговую, пустые стаканы наполнялись, наполненные осушались, не было конца тостам, восклицаниям "О! о! А! а!", биллиардные кии поднимались вверх, собутыльники хохотали, сыпали каламбурами, делали друг другу признания…
Мало-по-малу Маленький Человек сделался смелее. Он оставил свой уголок и стал расхаживать по зале, громко разговаривая, с стаканом в руке. Офицеры успели уже сделаться его друзьями, и он, не краснея, рассказывал одному из них, что принадлежит к очень богатой семье, что вследствие каких-то шалостей выгнан из родительского дома и теперь вынужден поступить учителем. Но, конечно, он не долго останется в этом положении… Имея богатых родителей, понимаете…
О, если бы оставшиеся в Лионе могли слышать его!
И ведь какова человеческая натура! Когда в кафе Барбет узнали, что я сын богатых родителей, повеса, выгнанный из родительского дома, а не бедный юноша, вынужденный стать педагогом из нужды, все стали смотреть на меня с уважением. Даже старейшие из офицеров удостоили меня вниманием, а когда собирались разойтись, Роже, учитель фехтования и вчерашний мой приятель, встал и провозгласил тост - за здоровье Даниеля Эйсета! Можете себе представить, как был счастлив Маленький Человек!
Этот тост послужил сигналом к уходу. Было без четверти десять, и нужно было возвращаться в коллеж.
Человек с ключами ждал нас у дверей.
- Господин Серьер, - сказал он моему толстому коллеге, шатавшемуся от выпитого пунша, - вы поведете в последний раз ваших учеников в класс. Когда они будут в классе, мы - директор и я - представим им нового учителя.
Действительно, через несколько минут директор, Вио и новый учитель торжественно вошли в класс.
Все встали.
Директор, представляя меня ученикам, сказал довольно длинную, полную достоинства речь, после которой он удалился в сопровождении Серьера, которым пунш все более и более овладевал. Вио остался последним. Он не произнес ни слова, но его ключи говорили за него "дзинь! дзинь! дзинь!" таким страшным, угрожающим языком, что все головы спрятались за крышки пюпитров, и новый учитель сам почувствовал какое-то смутное беспокойство.
Но как только ужасные ключи скрылись за дверью, множество маленьких блестящих, насмешливых глаз обратилось ко мне, и продолжительный шопот пронесся от стола к столу.
Несколько смущенный, я медленно взошел на кафедру. Я старался окинуть класс свирепым взглядом, затем, напрягая голос, я стукнул два раза по столу и крикнул.
- За работу, дети, за работу!.
Так начал Маленький Человек свой первый урок.
VI. МАЛЫШИ
Они не были злы, эти малыши. Они никогда не раздражали меня, и я очень любил их, так как школа еще не наложила на них своей печати и вся душа их отражалась в глазах.
Я никогда не наказывал их. К чему? Разве наказывают птиц?.. Когда они начинали щебетать слишком громко, я кричал: "Тише!", и мои птички тотчас умолкали, по крайней мере, на пять минут.
Старшему из них было одиннадцать лет. Подумайте - одиннадцать лет! А толстый Сервер хвастал, что отлично дрессировал их!..
Я не пытался дрессировать их, я старался быть только добрым по отношению к ним.
Иногда, когда они вели себя хорошо, я рассказывал им сказку… Сказку! Какой это вызывало восторг! Все тетради убирались со столов, чернильницы, линейки, ручки, - все это, как попало, бросалось в пюпитры. Затем, скрестив ручки на столе, ребятишки открывали большие глаза и слушали. Я сочинил для них пять или шесть фантастических сказок: "Концерт кузнечика", "Приключения глупого кролика" и другие. Тогда, как я теперь, Лафонтен был моим любимым святым в литературной календаре, и мои сказки были только переложением его басен; я только примешивал к ним историю моей собственной жизни. Почти во всех говорилось о бедном кузнечике, вынужденном зарабатывать свой хлеб, подобно Маленькому Человеку, о божьих коровках, которые занимались, плача и рыдая, картонажным делом, подобно Жаку Эйсету. Это очень забавляло моих малышей и меня также. К несчастью, Вио не желал, чтобы мы забавлялись таким образом.
Раза три или четыре в неделю ужасный человек с ключами обходил коллеж, чтобы видеть, все ли в порядке… В один из таких дней он явился в мой класс как раз на самом интересном месте рассказа о глупом кролике. При появлении его, весь класс вздрогнул. Дети в испуге смотрели друг на друга, рассказчик остановился… Глупый кролик так и остался с приподнятой вверх лапкой, расставив в испуге свои длинные уши.
Стоя, с улыбкой, у стула, Вио бросил долгий, изумленный взгляд на пустые столы. Он не сказал ни слова, но ключи его свирепо бренчали: "Дзинь! дзинь! дзинь! Болваны! Так здесь не работают!"
Я старался успокоить ужасные ключи.
- Дети, - сказал я, - очень много работали все эти дни… Мне хотелось наградить их сказкой.
Вио ничего не отвечал. Он поклонился, улыбаясь, звякнул еще раз ключами и вышел.
Вечером, во время рекреации, он подошел ко мне и передал мне, улыбаясь и не говоря ни слова, устав, раскрытый на странице 1-й: об обязанностях учителя относительно учеников.
Я понял, что не должен рассказывать сказки детям, и более не рассказывал их.
В продолжение нескольких дней дети были неутешны; они скучали по глупом кролике, и я душевно страдал от невозможности удовлетворить их. Я так любил этих мальчуганов! Мы никогда не расставались… Колония была разделена на три совершенно обособленные отделения: старший класс, средний и младший. Каждое отделение имело свой особенный двор, свой дортуар, свой класс. Таким образом, малыши всецело принадлежали мне. Мне казалось, что у меня тридцать пять детей.
За исключением этих детей, - ни одного друга. Вио улыбался мне своей слащавой улыбкой, брал меня под руку во время рекреаций, давал мне советы относительно выполнения устава; но я не любил его, не мог его любить - ключи его внушали мне непреодолимый страх. Директора я никогда не встречал. Профессора презирали Маленького Человека, смотрели на него свысока. Что же касается моих товарищей, то симпатия, которую выказывал мне Вио, точно удалила их от меня. Впрочем, с того дня, когда я познакомился с офицерами, я не возвращался в кафе Барбет, и товарищи не могли простить мне этого.