Роман известного русского писателя Геннадия Семенихина "Расплата" включает в себя третью книгу знаменитой трилогии "Новочеркасск", посвященной основанию города Новочеркасска - столицы Войска Донского. В основу романа положена история одного из старейших казачьих родов на протяжении XIX-XX веков.
На страницах этого увлекательного произведения читатель встретится и со знаменитым атаманом Матвеем Платовым, и с его прямыми потомками - братьями Якушевыми, не по призыву, а по зову сердца ушедшими защищать Отечество в пылающем горниле Второй мировой войны. Яркие достоверные образы главных героев и живой колоритный язык романа создают незабываемый эффект соприсутствия во времени и сопереживания описанным событиям.
Содержание:
Часть первая. Фронт 1
Часть вторая - "Черные гости" 27
Часть третья - Расплата 78
Вместо послесловия 103
Примечания 103
Геннадий Семенихин
Расплата
Часть первая. Фронт
Ныне иные наши модные мемуаристы и беллетристы чрезвычайно любят описывать первый день войны и нередко начинают свое описание с того, как седеющий, потрясенный обрушившимся на страну бедствием человек, которого вскоре стали именовать Верховным Главнокомандующим, бесшумными шагами расхаживал по своему кабинету, останавливаясь время от времени у стола, чтобы снять ту или иную трубку с бушующих звонками телефонов. С особым подобострастием описывают они тонкий запах табака "Герцеговина Флор", царивший всегда в кабинете, и то, как, вытряхнув из любимой трубки пепел, человек этот, больше всех отвечавший за судьбу нашей Родины, тотчас же снова набивал ее.
Герой моего повествования далек был в эти рассветные часы двадцать второго июня сорок первого года от того, чтобы думать, какими бесшумными были шаги этого человека, скрадываемые мягким ворсом ковра, и каким смятенным от горя его лицо со следами давно перенесенной оспы, отражавшее скорбь, а может, даже и некоторую растерянность перед огромной бедой, ворвавшейся в нашу жизнь, которую ни один смертный, а может, даже и бессмертный, не мог бы теперь предотвратить.
Сержант авиационного полка средних бомбардировщиков, которые плюс к тому назывались в ту пору еще и скоростными, полка, базировавшегося на далеком от столицы аэродроме на территории Белорусского Особого военного округа, стрелок-радист по штатной должности Вениамин Якушев был далек и близок от этого. Далек, потому что так никогда и не ощутил запаха трубки, зажатой во рту первого человека страны, а близок, потому что накануне вместе с двумя своими дружками, такими же, как и он сам, сержантами, смотрел кинобоевик "Если завтра война" и, ложась в казарме на жестковатую койку, шепотом обменивался с ними своими впечатлениями.
- Все-таки это очень легко в киношке получается, - задумчиво говорил он. - Раз, два - и наши в Берлине. А будет ли так?
- Зачем же мучиться сомнениями? - усмехнулся один из его дружков. - Лучше спроси об этом у какого-нибудь компетентного товарища.
- У кого же? - со смехом развел руками Якушев.
- Да хотя бы у нашего политрука Сошникова. Тебе это легко. Все-таки на одном самолете летаете, в одном экипаже.
- Завтра спрошу, - сонно пробормотал Якушев и умолк, потому что в дверях показалась рослая фигура старшины эскадрильи Волкова.
- А ну, разговорчики! - прикрикнул тот. - Для вас команда "Отбой" не существует, что ли?
- Ходят слухи, что с завтрашнего дня она будет отменена, - весело пошутил Якушев, совсем не подозревая, насколько был близок он к истине.
Утро двадцать второго июня взорвалось войной.
Вениамин Якушев очнулся от неожиданного окрика. Худенькая девичья фигурка в не по росту длинном халате, перехваченном на спине длинным шнурком, нависла над ним.
- Ты во сне звал какую-то Цаган. Кто она? Ты ее любил? - спрашивала медсестра так громко, что он невольно вздрогнул и огляделся по сторонам.
Госпитальная палата была наводнена мраком, но он уже редел, и за окнами небо постепенно изменялось. Встречая новый невеселый день, оно сдавалось на милость запоздалому осеннему рассвету. На соседних двух койках похрапывали такие же, как и он, раненые. Что-то пробормотал во сне грузный пожилой политрук Сошников, заскрипела железная сетка под мускулистым телом Вано Бакрадзе. Уже проступал из ночи белый подоконник, заваленный шлемофонами и планшетами с картами района боевых действий, на которых красными стрелами были обозначены изломы их последнего одинакового во всем маршрута.
- С ума ты сошла? - растерянно прошептал Якушев. - Их ведь побудишь!
- А какое мне дело! - яростно возразила Лена. - Ты, ты… ты предатель. А еще клялся, что навек будешь любить. Короток же твой век.
Подолом не первой свежести халата она вытерла лицо, а потом закрыла его, делая вид, что рыдает. Но хрупкие плечи ее на самом деле вздрагивали, и Вениамин не на шутку испугался, что она вот-вот наделает шума на всю палату. Он нерешительно прикоснулся к ее перманентной прическе.
- Лена, постой… Ну подожди, дуреха, - зашептал он ласково. - Цаган - это особая история.
- История? - всхлипнула девушка. - Значит, у тебя много было подобных историй? А утверждал, что я первая. Значит, врал? Какая же я у тебя по счету история!? Говори.
Не освобождаясь от его ладони, она присела на краешек кровати и тихонько всхлипнула. Якушеву стало ее необыкновенно жаль. В самом деле, она ведь по-своему была права, хотя эта правота и основывалась на недоразумении. Щемящее чувство жалости заполнило душу. Ладонь сползла на теплую шею девушки, а потом он и сам приподнялся, насколько это позволяла загипсованная нога, двумя руками привлек ее голову к себе. Он ожидал, что она разгневанно вырвется и вновь раздадутся в палатной тишине упреки, но Лена вдруг вся как-то поникла, опустилась рядом с койкой на колени и покорно прижалась к его лицу. Продолжая гладить ее по голове, Вениамин задумчиво проговорил:
- Цаган? Леночка, ты хочешь знать, кто такая Цаган?
- Еще бы, - тотчас же откликнулась медсестра. - Ты с ней переписываешься?
Якушев рассмеялся:
- Чудачка. Я ничего о ней не знаю вот уже на протяжении трех лет. И потом, откуда же она могла бы достать мой адрес? Так что успокойся, прошу тебя.
- Ну да, так я тебе и поверила, - обрадованным шепотом отозвалась медсестра. - А зачем ты ее звал во сне, да еще стонал при этом? Я бы иначе к тебе не подошла.
Якушев вздохнул. Запоздалый рассвет глубокой осени уже отчетливо высветил нехитрое убранство госпитальной палаты: койки с железными прутьями спинок, в белый стандартный цвет окрашенные табуретки, переплеты на оконных рамах и стекла, иссеченные мелким нудным дождем. Бледнозеленые Ленины глаза были неотрывно устремлены на него. Тоска и горечь светились в них.
- Она мне сегодня приснилась, Лена, - буднично промолвил Якушев. - Цаган спасла в калмыцких степях мне жизнь. Мне и моим друзьям - гидротехникам Олегу Лукьянченко и Сергею Нефедову.
Девушка с удивлением подняла на него глаза:
- Так то еще до войны было, да? Как же она могла такое сделать?
- Об этом долго рассказывать, - уклонился Якушев. - Я расскажу тебе лучше потом, когда все будут спать или ты принесешь мне костыли и мы удалимся куда-нибудь из палаты.
- Предложение принимается, - послушно отозвалась Лена. - Вечером все медсестры уйдут на дежурство, а у нас троих пересменок. Я свободна с десяти до двенадцати ночи. Ты в это время придешь?
- Прихромкаю, - усмехнулся Якушев. - Если костыли не отнимешь, разумеется.
- Я не зловредная, - отодвигаясь от него, промолвила девушка. - А сейчас пора уходить.
Якушев неохотно кивнул и закрыл глаза. Шороха ее удаляющихся шагов он уже не слышал. Он уносился в прошлое, и все окружающее для него померкло. Вениамин знал, что сила воспоминаний такова, что они порою начисто исключают из человеческого сознания настоящее. Он уже не слышал похрапывания Сошникова и редких постанываний Вано Бакрадзе, которому, очевидно, снилось что-то крайне неприятное.
Сознание переносило его в далекую калмыцкую степь. Нет, он увидел ее не весеннюю в нежном убранстве алых тюльпанов и ковыля, какой она бывает в самом начале мая, а ту, какой становится в августе, когда вся растительность вымирает вокруг и, кроме пыльной намети, ни одного зеленого бугорка не увидишь окрест. Лишь огромное, во все стороны вплоть до самого горизонта, расстилающееся свинцово-серое пространство с зыбучими сугробами песков, наметенными ветром-астраханцем, предстает глазу. Исчезают порой в то время погребенные этим песком караванные тропы, высыхают колодцы, ни один путник не выходит без серьезной надобности на похороненную под песком караванную тропу.
Судьба начинающих гидротехников занесла их после техникума в этот диковатый край. Было это в суровом тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Их, всех троих: чахлого, желтолицего от малярии соседа Якушева по Аксайской улице Олега Лукьянченко, смуглого, несколько заносчивого осетина с русской фамилией Сергея Нефедова и самого Якушева - принял нарком земледелия республики, молодой дородный калмык с добрым, располагающим широкоскулым лицом. Беседа была короткой. Двоих он быстро отпустил, а Вениамина задержал.
- Вот что, Якушев, - сказал он, задумчиво прохаживаясь по кабинету в поскрипывающих крагах, - твоего предшественника, начальника изыскательско-строительной партии, мы арестовали за денежные злоупотребления и отдали под суд. Судьба его ясна - посадили. Ты комсомолец?
- Комсомолец, - ответил Якушев.
- Так вот, - лучезарно улыбаясь, продолжал нарком, - с завтрашнего дня принимай эту партию в количестве трех тысяч человек и быстрее берись за изыскания и строительство запланированных плотин. Договорились?
- Нет! - почти закричал Вениамин. - Ни за что!
- Почему? - поинтересовался нарком.
- А потому, что я наделаю ошибок и вы меня тоже посадите, - краснея, ответил Вениамин, предполагая, что таким решительным отказом немедленно навлечет на себя гнев большого начальника, от которого сейчас зависела его судьба.
Но на лице у наркома земледелия появилась еще более лучезарная улыбка.
- Правильно рассуждаешь, Якушев, - отозвался нарком, будто намеревался поддержать Вениамина. - Посадим. - И после небольшой паузы прибавил: - А если откажешься, тоже посадим…
На таких условиях и пошел Якушев в начальники, потому что не было иного выбора. Нельзя сказать, что на первых порах произошли крупные ошибки. Быстро сообразив, что надо опираться не на своих однокашников, недавних выпускников техникума, а на опытных, пусть и неподготовленных теоретически мастеров, Вениамин приблизил к себе двух ветеранов этой партии - бывшего бойца 1-й Конной старика Дроботова и бурового мастера Николая Федоровича Деревянно. И все шло хорошо, пока случайность едва не оборвала их добрые отношения. Николаю Федоровичу наступило время идти в отпуск, и он попросил соответствующий документ, который Вениамин безропотно подписал. И вдруг, когда еще не истекло время отпуска, придя в свой сверхтесный кабинетик, приютившийся в райзо, Якушев услышал в коридоре топот ног и громоподобный от ярости голос своего верного помощника.
- Где этот щенок? - разъяренно кричал Деревянко, ступая по коридору тяжелыми сапогами. - Дайте мне его сюда, сейчас я из него человека делать буду! - С этими словами он распахнул дверь в кабинет Якушева: - Ага, шкет, ты здесь от меня прячешься! Чует кошка, чье мясо съела. Ну, ты у меня сейчас получишь за надругательство.
- Николай Федорович, да ты что! - попытался было его урезонить Якушев. - Ты же у меня первый помощник, самая надежная опора.
- Я тебе покажу "надежную опору", - продолжал кричать Деревянко. - Ты что в отпускной справке написал, зачем меня на позор всей округе выставил. На, читай. - И с этими словами он бросил на стол своего начальника смятый листок, подписанный Вениамином.
Якушев развернул его, прочел и недоуменно пожал плечами.
- Да тут же все правильно, - возразил он нерешительно.
- Что правильно? - взревел Деревянко. - А ну, читай вслух, бисово дитя.
Веня неуверенно пожал плечами и прочел собственное произведение под дружный хохот присутствующих:
- "Справка. Дана буровому мастеру Деревянко Н. Ф. в том, что он направляется в село Грунь Сумской области… в декретный отпуск".
Грянул смех, а Деревянко, потупившись, сказал:
- Ну чего ржете! Вам хорошо, а мне-то как. Теперь во всем селе что мужики, что бабы то и дело справляются: "Что, мол, кум, когда ты в конце концов родишь, раз декретный отпуск начальник дал?"
Как бы то ни было, а в многочисленной изыскательско-строительной партии происшествий не случалось и работа спорилась.
В тот день все трое - Якушев, Олег Лукьянченко и Сергей Нефедов - получили задание отправиться в далекую рекогносцировку. Начальник управления мелиорации Калмыкии, провожая их из улуса Троицкое, смущенно разводя руками, сказал:
- Как хотите, ребятки, но дополнительных рабочих для изысканий я вам не дам. У нас на всю Калмыкию тринадцать плотин запроектировано. Видите, сколько надо возвести, а это же не огурцы сажать, а плотины строить.
- Огурцы сажать мы не собираемся, - прервал его Якушев, - не для того в аудиториях техникума почти четыре года маялись. А Лукьянченко даже диплом с отличием выстрадал.
- О, Веня! - воскликнул начальник мелиорации. - Лукьянченко это действительно ваш мозговой трест. Однако старший - ты. С тебя и спрос. Вы молодые, красивые, сильные. Так что справитесь и втроем, без рабочих.
Друзья дружно вздохнули, а Олег Лукьянченко тихо спросил:
- Выходить нам когда?
- Вот это уже речь не юноши, а мужа, - обрадовался начальник управления. - Позавтракайте, харчишками на дорогу запаситесь и - в путь. Солдатский шаг - семь километров в час.
- Мы же еще не были солдатами, - заметил Олег.
- Красноармейцами, - поправил было Якушев. - Солдаты - это при царе.
Но Олег, ему наперекор, повторил с нажимом:
- Солдатами. - И прибавил: - Потому что красноармейцы и есть самые лучшие солдаты мира.
- Правильно мыслишь, - поддержал его начальник управления. - Однако семь километров в час по такой степи с поклажей не пройдешь. Будете шагать по четыре километра, - пошел он на примирение. - Даже и при этом за пять часов доберетесь, потому что поклажи у вас не так уже много. Могу по пальцам пересчитать: рейка, железная лента землемерная, ну и нивелир.
- Так ведь он же с коробкой сколько весит, - вздохнул Олег.
- Ну так и что же? - пожал плечами инженер. - Понесете эту коробку по очереди. Вы же вон богатыри какие. На работу даю два дня. Главное - снять профиль Верблюжьей балки, как поперечный, так и продольный. На ней будем первую плотину возводить. Сами втроем после изысканий ее проектировать будете. Важно, а!
- Важно, - вяло ответили ребята.
- Что-то вдохновения не слышу в ваших голосах, - ухмыльнулся инженер. - Если не хотите, могу другими вас заменить. Теми, что посговорчивее будут.
- Отставить замену, - хмуро возразил Якушев. - Сами справимся.
- Вот и я так полагаю, - повеселел начальник управления мелиорации, - ибо нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики. Знаете, кто это сказал?
- Знаем, - ответил за всех Нефедов. - Товарищ Сталин.
- Догадливые, - усмехнулся инженер. - Именно он. А товарищ Сталин, как вам известно, еще никогда не ошибался. Так что с богом, как принято говорить.
Они запаслись продуктами и отправились в путь. Желтый продолговатый ящик, в котором находился нивелир, безоговорочно взвалил себе на плечо Сергей Нефедов, заметив при этом, что как только растратит свою богатырскую силу, то с охотой передаст его любому из товарищей. Треногу со вздохом взял Якушев, а Олегу Лукьянченко досталась железная землемерная лента.
- Тридцать пять километров по такой жаре - это не фунт изюма, - вздохнул он укоризненно. - Не понимаю тебя, Венька. Начальник целой партии, а мы должны передвигаться на одиннадцатом номере, или, выражаясь конкретнее, на своих двоих, при наличии полуторки.
Якушев смущенно пожал плечами:
- Ты же знаешь, что она до сих пор в ремонте.
Дискуссия на этом завершилась, и они двинулись в путь. Их первые шаги по земле, потрескавшейся от солнца, были довольно бодрыми, как это и бывает у отчаянных людей, берущихся за трудное дело. Твердая, испеченная солнцем степь, привыкшая к тому, что в этом краю в такое время по ней, вдали от главных дорог, в основном передвигаются лишь верблюды, гурты овец да одинокие путники, встретила их пришествие величественным молчанием. А потом им повезло. Едва лишь успели пройти два-три километра, взметая сухую душную пыль, догнала их подпрыгивающая по целине полуторка. Распахнув скрипучую дверцу, бронзовый от ветров и солнца раскосый широкоскулый шофер, обнажая белые крепкие зубы, весело окликнул:
- Эй, студенты, куда дорога держите?
- В Яндыки, - ответил Нефедов.
- В Яндыки? - удивленно переспросил калмык. - Да ведь туда же вон сколько верст, а у вас поклажа мало-мал тяжелая. Пупки надорвать можете.
- Да разве туда далеко? - сбивая его с язвительного тона, угрюмо спросил Нефедов и поставил на землю тяжелый ящик с нивелиром. - Нам начальник сказал, чуть больше двадцати километров.
- А он не калмык, твой начальник?
- Да нет, русский. А почему ты этот вопрос задал?
- А потому, что только степняк калмык так может ответить. Ты знаешь, как калмык говорит, если его спрашивают, далеко ли до какого-то хотона? Он говорит так: длинная палка бросай - в хотоне падать будет. Ты поверил, шагал долго, долго. Десять верст шагал, пятнадцать шагал, двадцать шагал, а хотона все нет и нет. Потом ты опять шагал. И вдруг встречаешь старика, а то и красивую девушку и спрашиваешь, далеко ли до хотона. И опять тебе ответ: палку добросить можно. А ты идешь, идешь и снова ни одной кибитки не видишь. Вот и твой начальник так говорил.
- Черт бы побрал эту самую палку, - сдвинув лохматые брови, проворчал Нефедов.
Шофер укоризненно покачал головой:
- Зачем ругался, милый человек. На старика ругался, на девушку ругался. На нашей земле старик мудрый, мудрый, а девушка красивый, красивый. Увидишь - замрешь на одном месте. Один калмык знаешь что говорил? Он так говорил: был у меня сестра красивый, красивый. Русский студент в наш хотон приезжал, сестру любил, на балку вместе ходил, потом пельменты платил.
- Какие еще пельменты? - ворчливо спросил Нефедов.
Шоферу, очевидно, до того понравилась встреча с русскими парнями, что он заглушил мотор и, схватившись за живот, долго и надрывно смеялся.
- Пельменты не знаешь, что такое? А это когда маленький родится, а отец его знать не хочет. Балка с сестрой ходить было хорошо, а пельменты платить ай как плохо. - Парень вдруг наморщил лоб и опять улыбнулся: - Вспомнил, вспомнил: "пельменты" по-русски - это "алименты" называются.
Он широко осклабился и захохотал, несмотря на то что не увидел ни одной улыбки на раздосадованных лицах своих неожиданных в этой жаркой степи студентов. От горестного вздоха у Сергея Нефедова даже грудь поднялась.
- Хорошо тебе шутить, дядя. Четыре колеса - и никаких забот. Я бы на твоем месте тоже шутил.