- Святой отец, - обратился к нему боярин, - много неправды творится на нашей земле. По пути из Коломны в Москву часто приходилось мне выслушивать жалобы на своевольство бояр, на непочтение к законам, установленным покойным Василием Ивановичем.
Даниил тяжело вздохнул.
- На всё воля Божья. Государь мал и несмышлен, отсюда и все наши беды. Денно и нощно молю я Господа Бога в прощении наших прегрешений, чтобы послал он мир на землю Русскую.
Уклончивый ответ был не по душе Бельскому.
- Многие большие люди на Москве недовольны правлением Шуйских.
Митрополит вопросительно глянул на собеседника.
Тот говорил уверенно, в такт словам покачивал ногой, затянутой в сафьяновый сапог. Холёные пальцы, унизанные перстнями, спокойно лежали на подлокотниках кресла.
- Кто-многие?
- Окольничий Михаиле Тучков, князь Пётр Щенятев, дьяк Фёдор Мишурин и другие.
"Что изменится оттого, что вместо Шуйских у власти будут Бельские? Боярская смута как была, так и останется, - уныло размышлял первосвятитель. - Чего хочет от меня воевода? Выступишь заодно с Бельскими против Шуйских, а ну как дело не сладится? Не миновать тогда беды. Шуйские и так на меня косо поглядывают".
- Чего же ты хочешь, Иван Фёдорович?
- Хочу, чтобы за верную службу государем были пожалованы боярством князь Юрий Михайлович Булгаков, а воевода Иван Иванович Хабаров - окольничеством.
"Князь хочет увеличить число своих людей в Боярской думе. Что ж, я противиться не стану. Может, тем самым мы хоть чуточку укротим Шуйских".
- Я не против, Иван Фёдорович, только вот жалует государь, а он ныне под влиянием Шуйских.
- Если мы с тобою, святой отец, сумеем убедить в том государя, то он может и не послушать советов Шуйских.
Даниил слегка склонил голову.
В тот же день Иван Бельский переговорил о задуманном деле с Михаилом Васильевичем Тучковым и дьяком Фёдором Мишуриным.
Великий князь, сопровождаемый братьями Шуйскими и дворецким Иваном Ивановичем Кубенским, возвращался с богомолья. Дворецкий был так велик, что его ноги чуть не волочились по земле, когда он ехал на лошади. Хотя Иван Иванович был троюродным братом юного великого князя (его отец Иван Семёнович был женат на дочери князя Андрея Васильевича Углицкого-брата Василия Ивановича), особой близости между ними не было. Вот и сейчас дворецкий ехал позади всех, подрёмывая после сытной трапезы. Внимание Вани привлёк разговор братьев Шуйских.
- Ну как тебе старец Иоасаф поглянулся? - Василий Васильевич словно копна сидел на лошади, кряжистый, рыхлый, закутанный в бобровую шубу.
- Игумен поглянулся мне, уж так был с нами любезен, всем норовил угодить - и едой, и постелью, и умной беседой.
- Такой ушицы из стерляди нигде я не пробовал, Василий Васильевич почмокал губами, - хлебосолен Иоасаф, любезен, только вот все лебезят, когда им что то надобно, а как станет Иоасаф митрополитом, так по-другому запеть может.
"Разве митрополит Даниил умер? К чему другого митрополита искать?" - подумал Ваня.
- Отец Иоасаф не только тем хорош, что любезен да хлебосолен, видел сам, какой порядок во всей Троицкой обители. На вид игумен добр, а дело с монахов требует.
- Это-то и опасно, Иван, - в тихом омуте черти водятся. А ну как, став митрополитом, он почитать нас не будет?
- Василий Васильевич, к чему нам иной митрополит? Разве отец Даниил скончался или пожелал устраниться от дел?
- Отец Даниил ныне стар стал, - глядя в сторону, сквозь зубы проговорил боярин. - Вот и приходится мыслить кого на его место поставить, если он занедужит, Не в твоих, государь, интересах иметь строптивого церковного пастыря. А ведь не кто иной, как Иоасаф Скрипицын крестил тебя. Помню, дён через десять после рождения Василий Иванович повёз тебя в Троицкую обитель ради крещения. Присутствовали при том благочестивые иноки - столетний Кассиан Босой из Иосифова монастыря, Даниил Переславский.
Василий Васильевич вдруг схватился за левый бок:
- Всю дорогу жмёт и жмёт, аж вздохнуть трудно.
- Не надо было на молоденькой жениться, - усмехнулся Иван. - До свадьбы-то как конь бегал, никогда, на сердце не жаловался.
При упоминании о жене двойственное чувство овладело боярином. Ему захотелось вдруг помчаться к ней сломя голову, и было страшно за себя, за своё больное сердце.
"По всему видать: сбудется пророчество юродивого Митяя. Верно сказал он: умрёшь ты не от яда, но яд твой сладок. Хорошо бы сейчас плюхнуться в перины и ни о чём не думать".
Шуйский, однако, пересилил себя и обратился к дворецкому:
- А ты, Иван, что мыслишь об Иоасафе Скрипицыне? Достойный ли из него митрополит выйдет?
Иван Кубенский заёрзал в седле. После сытного обеда великан находился в полудремоте и ни о чём не думал. Какое ему дело, кто будет митрополитом? Да и Даниил к тому же в полном здравии. Шуйские хотят, чтобы первосвятителем избрали Иоасафа. Ну что ж, он, Иван Кубенский, не станет перечить из-за такого пустяка. Дворецкий приосанился. Он давно усвоил истину: не столь важно, что человек говорит, важно, как он говорит. - Иоасаф, думается мне, вполне достоин быть митрополитом, всея Руси. Вельми начитан старец.
На этом разговор о митрополите был исчерпан. Мысль Василия Васильевича переметнулась на другое: ныне с береговой службы в Москву возвращаются русские полки.
- Иван Бельский на днях вернётся из Коломны в Москву, - ни к кому не обращаясь, как бы про себя хрипло проговорил он, - сказывают, неугодна была ему воинская служба. Из-за того почнет мутить людишек.
- К чему, брат, понапрасну тревожишься? Много ли у Ивана на Москве доброхотов? Семён Бельский - в бегах, а Дмитрий - твой родственник, столь осторожен, что открыто против нас никогда не пойдёт. - Иван холёной рукой, унизанной перстнями, поправил усы.
Василий тяжело вздохнул. За долгую жизнь привык он постоянно думать о том, как разрушить козни ворогов, как навредить им. Его жизнь - бесконечная череда дней, наполненных борьбой, лютой ненавистью, кровью. Оттого и болит его сердце.
- Ивану Бельскому палец в рот не клади, с ним нужно быть осторожным, - пробормотал он в бороду.
Намучившись в дороге, Василий Шуйский намеревался как следует отдохнуть в своих покоях, поэтому сразу же приказал приготовить ему постель. Он уже разделся до нижнего белья, когда вошёл слуга и доложил о прибытии человека, который хочет видеть боярина по срочному делу.
- Пусть катится ко всем чертям! Отдохнуть не дают болящему человеку.
Слуга хотел было удалиться, но Шуйский остановил его.
- Откуда он?
- С митрополичьего подворья.
Василий Васильевич нахмурился.
"Видать, старая лиса что-то удумала в наше отсутствие".
- Пусть явится.
Крадущейся походкой в опочивальню вошёл чернец. Низко поклонившись боярину, откинул закрывавший лицо куколь.
- А, это ты, Афанасий. С чем пожаловал?
Сразу же, как только возникли несогласия с митрополитом, Василий Шуйский завёл возле Даниила видоков и послухов. Одним из них оказался Афанасий Грек, свидетельства которого по делу Максима Грека ему довелось слышать на церковном соборе 1531 года. Уже тогда он понял, что из страха или за подачки Афанасий способен предать любого. Ныне тот пришёл с доносом на своего господина.
- Три дня назад, пресветлый боярин, к митрополиту явился воевода Иван Бельский. Затворившись в палате, они долго беседовали с глазу на глаз, и их беседа была неугодна тебе, господине.
- Что же они удумали? - грозно спросил Шуйский. Лицо его налилось кровью.
- Иван Бельский и митрополит Даниил договорились между собой в том, чтобы просить государя пожаловать князя Юрия Булгакова боярством, а воеводу Ивана Хабарова - окольничеством.
- Не бывать тому! - боярин изо всех сил ударил кулаком по подушке. - Одни это они удумали или ещё кто в совете с ними был?
- Иван Бельский сказывал, будто с ним в единомыслии окольничий Михайло Тучков, дьяк Фёдор Мишурин и князь Пётр Щенятев.
- Всё ли поведал?
- Всё, господине.
Шуйский вытащил из-под изголовья кошелёк и с презрением бросил его к ногам Афанасия Грека. Пользуясь услугами предателей, он терпеть их не мог и никогда не приближал к себе, поскольку был глубоко уверен, что человек, однажды предавший, может совершить подлость ещё раз.
- Ступай прочь и зорко следи за Данилкой-чёрным вороном. Недолго уж ему быть митрополитом!
Едва за Афанасием закрылась дверь, Василий Васильевич хотел было подняться с постели, но острая боль в боку остановила его. Долго лежал он, погружённый в перины.
"Видать, конец скоро. Всю жизнь боролся я с ворогами, стремился к власти, добывал поместья. И вдруг оказалось - ничего этого мне не надобно. Даже жену свою молодую, до любви охочую, видеть не желаю. Это ли не конец?"
Однако боярин пересилил себя и слабым голосом приказал слуге позвать брата Ивана.
- Всех ворогов наших порешить нужно с корнем, а митрополита - в первую голову. Пошли к нему слугу с вестью: завтра пополудни явится к нему наш человек. Пусть ждёт и трепещет.
Иван Васильевич пристально рассматривал перстень на правой руке.
- Ивана Бельского надлежит схватить и посадить за сторожи. А вот дьяка Фёдора Мишурина следует предать казни. Заслужил он её своим усердием на благо великого князя. Многие бояре, дети боярские и дворяне недовольны им, ибо крепко препятствует он их устремлениям. Да и среди духовных у него немало ворогов-Фёдор ведь не позволяет монастырям расширять владения.
- Согласен с тобой, брат. Однако Фёдор Мишурин близок к великому князю. Ведомо мне: государь часто навещает дьяка в его палате и о чём-то длительно беседует с ним.
- Тем более нужно изничтожить Фёдора. А чтобы великий князь не препятствовал тому, расправимся с дьяком без его ведома.
ГЛАВА 7
Возвратившись с богомолья, Ваня затосковал. В дороге всегда интересно, а здесь, в великокняжеском дворце, всё одно и то же. Да и на подворье не высунешь нос - с утра до ночи льёт мелкий нудный дождь. Блуждая из палаты в палату, он не заметил, как оказался перед дверью, за которой работал дьяк Фёдор Мишурин. Тот, как всегда, встретил его приветливо и любезно.
- Удачной ли была поездка, государь?
- Холодно было, ненастно. По дороге туда и обратно лил дождь. В Троицкой обители я беседовал с игуменом Иоасафом, премудрым старцем. А в Москве что нового?
Фёдор задумался. По его глазам мальчик догадался, что он хочет что-то сказать, но не решается.
- За три дня до твоего приезда, государь, в Москву вернулись с береговой службы русские полки. Вместе с ними прибыли воеводы Иван Фёдорович Бельский из Коломны, а из Серпухова - Иван Иванович Хабаров да Юрий Михайлович Булгаков. Всё лето они надёжно стояли на страже твоего государства. И ты, великий князь, явил бы им свою милость.
Ваня готов был сразу же удовлетворить просьбу дьяка Фёдора Мишурина, которого уважал и любил, но он понимал, что кто-то из бояр обязательно станет противиться этому. Так всегда было: любое его пожалование вызывало недовольство и озлобление. Шуйские постоянно твердят, чтобы без их ведома он ничего не делал, иначе государству будет поруха. Как поступить?
- По дороге в Москву Василий Васильевич Шуйский не раз жаловался на нездоровье, плох он стал.
"Хоть бы сдох поскорее боров старый", - в сердцах подумал дьяк.
- Братья Шуйские между собой говорили, будто Иван Бельский всё время замышляет против них худое. Могу ли я, Фёдор, пожаловать его сейчас?
- Пожалуй, государь, других воевод - князя Юрия Михайловича боярством, а Ивана Ивановича окольничеством. Это в твоей воле.
- Хорошо, Фёдор, я подумаю о твоём деле.
- То не только моя просьба, государь, так же и митрополит Даниил мыслит.
- В здравии ли святой отец?
- Последние дни часто жалуется на нездоровье. Стар стал первосвятитель, оттого и хворает.
- Ежели отец Даниил умрёт или откажется от митрополии по болести, кого церковный собор изберёт новым митрополитом?
- Кого ты, государь, пожелаешь, того и поставят.
"Шуйские непременно потребуют поставить митрополитом Иоасафа. Должен ли я согласиться с ними?"
- Скажи, Фёдор, достоин ли игумен Троицкого монастыря Иоасаф быть митрополитом?
Дьяк на минуту задумался. Умные глаза его внимательно всматривались в лицо мальчика.
- Ты сам, государь, так думаешь или Шуйские хотят поставить митрополитом Иоасафа?
Ваня замялся.
"Ну конечно же это Шуйские хотят спихнуть с митрополии Даниила и посадить на его место Иоасафа. Думаю, однако, они скоро разочаруются в своих надеждах. Иоасаф Скрипицын хоть и добр, да не из тех, кто станет послушно делать всё, что велят Шуйские. Много творят они зла, а троицкий игумен зла терпеть не будет".
- Что ж, государь, ежели митрополит Даниил отдаст Богу душу, Иоасаф Скрипицын вполне мог бы заменить его. Большого ума старец.
Всю ночь накануне Трифона и Пелагеи в Москве было неспокойно. От дома к дому перебегали люди, о чём-то шептались с хозяевами. Наутро огромная толпа детей боярских и дворян, возглавляемая Андреем Шуйским, осадила дом Ивана Фёдоровича Бельского. Боярина подняли с постели и в одном нижнем белье выволокли на крыльцо.
- Так ты, сволочь, удумал смуту на Москве затевать?
- Какую смуту, Андрей Михайлович? - тонким срывающимся голосом ответил Иван Фёдорович. Он тщетно пытался сохранить достойный вид.
- Смуту против нас, Шуйских. Так получай же, Иуда! - Андрей размахнулся и изо всей силы ударил Бельского по лицу. Боярин пошатнулся, но удержался на ногах. Из носа по подбородку потекла алая струйка крови. - Мы-то тебя, неблагодарного, из нятства освободили, вернули тебе расположение государя, воеводой большого полка послали в Коломну, а ты чем нас отблагодарил?
Шуйский неистово колотил Ивана Фёдоровича.
- Тащите, ребята, его в темницу. Где был, пусть туда и воротится.
Бельского поволокли в тюрьму. Разъярённая толпа двинулась к дому дьяка Фёдора Мишурина. В это время он обычно находился в великокняжеском дворце, однако Андрей Шуйский послал к нему своего человека с ложной вестью, будто с женой дьяка приключилась беда. По этой причине Фёдор был схвачен на своём дворе.
- Разденьте его! - приказал Андрей Шуйский.
Княжата, дети боярские и дворяне, как псы голодные, кинулись на опального дьяка, стащили с него всё до последней нитки. Фёдор Михайлович стоял перед разъярённой толпой совершенно голый, стыдливо прикрывая руками срамные места. Вид его, казалось, очень забавлял Андрея Шуйского.
- Тащите его к темнице - сейчас он узнает, как подбивать великого князя против нас, Шуйских!
Около тюрьмы лежал огромный кусок, дерева, предназначенный для казни преступников. Избитого и потерявшего сознание дьяка швырнули на эту плаху. Палач взмахнул топором, и голова казнённого свалилась к ногам Шуйского. Андрей пнул её, и она, подпрыгивая на неровностях, покатилась в направлении притихшей вдруг толпы.
Летописец запишет потом: "Бояре казнили Фёдора Мишурина без великого князя ведома, не любя того, что он стоял за великого князя дела".
Да, великий князь не знал о жестокой расправе, учинённой Шуйскими над его любимцем. О ней вечером того же дня рассказал ему дворецкий. Иван Кубенский вошёл в покои государя возбуждённым происшедшими за день событиями. Был он высок ростом, статен, наделён недюжинной силой. В конце своего княжения Василий Иванович пожаловал Кубенского чином дворецкого, однако в ближнюю думу не пустил. На то были веские основания. Иван Иванович отличался крутым нравом и легкомыслием, он легко поддавался чужому влиянию.
- Ну и дела, братец! Между Шуйскими и Иваном Бельским такой сыр-бор разгорелся, ну прямо беда. Андрей Шуйский Ивана поколотил и в темницу отправил, а дьяку Фёдору Мишурину голову отсекли.
Весть о заточении Бельского в темницу Ваня выслушал спокойно - такое нередко случалось на его глазах, а вот гибель любимца потрясла его.
- Да за что же они казнили Фёдора?
- Дьяк сторону Бельских держал, вот и пострадал.
- Нет, Бельские тут ни при чём. Каждого, кто люб мне, Шуйские стремятся изничтожить. Мамку Аграфену сослали в Каргополь, Ивана Овчину убили. Ныне погиб и Фёдор Мишурин. Звери, а не люди, вот кто такие Шуйские! Пусть и меня убьют, мне всё равно!
Мальчик упал на лавку и, зарывшись лицом в мягкую обивку, громко разрыдался.
- Да не плачь ты, братец, - растерянно гудел над его ухом дворецкий, - время сейчас такое, все как лютые звери кидаются друг на друга.
- Ну подождите, - размазывая по лицу слёзы, произнёс мальчик, - придёт время, и я все припомню Шуйским!
- Верно, братец, Шуйские показали себя нынче во всей красе. А я-то ещё поддерживал их, когда матушка твоя скончалась. Теперь вижу - ошибся. Мы-то, Кубенские, чем хуже Шуйских?
В дверь тихо постучали.
- Чего надобно? - громко произнёс дворецкий.
Вошёл боярин Тучков.
- Печальную весть принёс я. Только что у себя дома скончался Василий Васильевич Шуйский.
Перекрестились. И хотя каждый из присутствующих, как и положено в таких случаях, хмурил лоб, в душе же был рад этой вести.
- Пришёл попрощаться, государь. Вчера Андрей Михайлович Шуйский сказал мне, будто ты пожелал, чтобы я отбыл из Москвы в своё родовое селение Дебала. Но в чём моя вина, государь?
- Твоя вина в том… - из глаз мальчика вновь полились слёзы, он круто повернулся и выбежал из палаты.