- Умница ты у меня, ласковая моя юница! - Иван подхватил Настю на руки. - И дня без тебя прожить не могу. Как долго тебя не вижу, сердиться начинаю.
- А ты как почнешь сердиться, так сразу же спеши ко мне. Помни: кто гнев свой одолевает, тот крепок бывает.
В день окликания родителей за Яузой, где жили гончары и кожевники, приключился пожар. Когда загорелись дома в Сыромятниках, Афоня с сыновьями, как ни старались, не смогли отстоять свой дом. Пришлось поселиться в полуобгоревшем сарае, благо погода стояла всё время сухая, ни одного дождя не выпало за всё лето. Авдотья не вынесла переживаний и тихо угасла. Афоня извлёк из тайника деньги, некогда подаренные воеводой Иваном Овчиной и хранившиеся по чёрный день, купил на них лесу и теперь каждый день вместе с сыновьями складывал сруб новой избы. О поездке в заволжский скит к отцу Андриану не могло быть и речи: человек предполагает, а Бог располагает.
Не многие соседи смогли отстроиться после пожара, иные пошли по миру с сумой, другие в поте лица трудились, чтобы скопить денег на постройку нового дома. Пожарище заселялось новыми людьми, понабежавшими в Москву из разных мест.
В день мученицы Ульяны у хозяйки дома именины. Да только до праздника ли погорельцам? Им не до жиру, быть бы живу. И всё же Ульяна умудрилась испечь к обеду пирог, вот только пообедать в тот день не пришлось.
Около полудня над Москвой распростёрлась зловещая тёмная туча. Ульяна перекрестилась.
- Не приведи, Господи, грозе случиться, вся Москва как стог сена вспыхнет.
Афоня, а вслед за ним Якимка, Ерошка и Ивашка перестали стучать топорами. С высоты сруба им было виднее, что творилось в городе. Вот первая молонья, вырвавшись из лона тучи, ужалила далёкую церковь, и та тотчас же запылала словно свечка.
- Церковь Воздвижения на Арбате загорелась! - закричали с ближайшей колокольни.
От церкви пламя перекинулось на соседние дома и, подгоняемое ветром, устремилось на закат.
- Отец, можно нам с Брошкой и Ивашкой сбегать в город? - спросил Якимка.
- Пошто?
- Поглазеть на пожар охота, а может, поможем чем людям.
- Никуда не пущай их, Афоня, - вмешалась Ульяна, - гроза может сюда повернуть и тут бед понаделать. Посмотри, там несусветное что-то творится, такого пожара я отродясь не видела.
- Верно мать сказала, не следует вам лезть на рожон, побудьте здесь.
Между тем огненный вал катил на закат, обращая в пепел всё, что попадалось ему на пути. Вскоре запылало Семчинское сельцо, раскинувшееся на берегу Москвы-реки. Но вот ветер переменил направление, и валы пламени погнало на Кремль. Почти одновременно загорелся верх Успенского собора, деревянные кровли великокняжеских палат, Казённый двор, Благовещенский собор. На глазах людей полностью сгорела Оружейная палата вместе с хранившимся в ней оружием, Постельная палата с личной казной царя, царские конюшни, разрядные избы.
В каменных церквах сгорели иконостасы и людское добро, хранившееся в храмах. Огонь проник даже а погреба под палатами. В Кремле были полностью уничтожены пламенем Чудов и Вознесенский монастыри.
Вырвавшись из Кремля, огонь прошёлся по Пожару и обрушился на Китай-город. В пепел были обращены все лавки с товарами и жилые дворы. Чудом сохранились лишь две церкви да десяток лавок.
- К нам, к нам идёт пожар! - испуганно кричали с колокольни. И у каждого, кто слышал этот крик, сердце леденело от страха. Люди вокруг крестились, читали молитвы.
А город меж тем продолжал полыхать. В наступившей темноте пожар казался ещё страшнее. Клубы смрадного дыма обрушились на Сыромятники. Испуганно ржали лошади, мычали коровы, блеяли козы и овцы, завывали собаки. По Рождественке огонь проследовал до Никольского Драчевского монастыря, по Покровке - до церкви Святого Василия, а по Мясницкой- до церкви Святого Флора.
Когда загорелось митрополичье подворье, Макарий перешёл в Успенский собор. Но и здесь стало небезопасно, когда занялась огнём кровля. От едкого дыма слезились глаза, першило в горле, а полыхавшие поблизости дома сильно раскалили воздух. Митрополит вынужден был покинуть и это убежище. Подняв над головой образ Богородицы, написанный митрополитом Петром, он вышел из врат Успенского собора. За ним с церковными правилами в руках, привезёнными на Русь митрополитом Киприаном из Царьграда, шёл протопоп. Макарий направился на городскую стену. Вид пылающего города ошеломил его. Раскалённое железо рдело, как в горниле, временами слышались взрывы зелья. Пламя под блеск молний и грохотание грома пожирало Москву.
В кремлёвской стене был тайник, от которого начинался подземный ход к Москве-реке. В тайнике стояла духота, едко пахло дымом, и митрополит едва не лишился сознания. Сопровождавшие Макария слуги обвязали его верёвкой и стали осторожно спускать туда, где начинался подземный ход. Неожиданно верёвка оборвалась, и Макарий, сильно ушибившись, потерял сознание. Перепуганные слуги долго не могли привести его в чувство. Наконец первосвятителя отправили в Новоспасский монастырь.
Никогда прежде москвичи не знали такого пожара. За один день сгорело более двадцати пяти тысяч домов, огромное число людей осталось без крова, около трёх тысяч жизней отняло ненасытное пламя.
Великий князь с женой, братом Юрием и боярами уехал в село Воробьево.
Наутро царь отправился с боярами в Новоспасский монастырь проведать митрополита Макария. Вид пожарища был ужасен. Среди дымящихся развалин бродили люди в поисках своего добра и близких, пропавших без вести. Казалось, Москва никогда уже не восстанет из руин.
Митрополит, перевязанный во многих местах, возлежал на лавке. Несмотря на страдания, причиняемые ему ранами, он смотрел бодро, говорил оживлённо. Рядом с ним стоял духовник государя протопоп Благовещенского собора Фёдор Бармин, человек могучего телосложения, с широкой окладистой бородой. Здесь же находились князья Фёдор Иванович Скопин-Шуйский и Юрий Иванович Тёмкин. Три с половиной года назад они вместе с Андреем Михайловичем Шуйским избивали любимца государя Фёдора Воронцова, за что подверглись опале и были сосланы из Москвы. Ныне по просьбе митрополита Макария государь вернул им свою милость. Среди присутствующих выделялся красотой и статью окольничий Фёдор Михайлович Нагой, жена которого была свахой на свадьбе царя. У окна, скромно потупившись, стоял Григорий Юрьевич Захарьин. Голова у него большая, лобастая, взгляд дружелюбный, приветливый.
Иван подошёл к митрополиту, чтобы принять благословение.
- Тяжкое испытание послал нам Господь Бог, - тихо произнёс Макарий.
- Во время пожара, - чистосердечно признался царь, - вошёл страх в душу мою и трепет в кости мои, и познал я свои прегрешения, потому положил на себя пост и молитву.
- Да минует нас гнев Божий, придёт вновь радость на землю Русскую, - попытался успокоить его митрополит.
Иван исподлобья осмотрел присутствующих.
- Мнится мне, - хрипло произнёс он, - что неспроста пожар приключился, потому как не впервой красный петух по Москве гуляет: на Василия Парийского был сильный пожар, а через седмицу опять город заполыхал. Не иначе как по злому умыслу такое творится.
- Верно государь молвил, - убеждённо произнёс Иван Петрович Фёдоров, словно он только и ждал этих слов царя, - и в народе говорят такожде, повсюду только и разговоров, что волшебством Москву запалили. Будто бы чародеи вынимали сердца человеческие, мочили их в воде, а той водой кропили по улицам. От этого-то Москва и занялась, словно стог сена.
Иван внимательно слушал боярина.
- И в самом деле, - поддержал Фёдорова Скопин-Шуйский, - такого пожара никто ещё не видывал, без чародейства тут не обошлось никак.
- Что и говорить, злым умыслом загорелась Москва, - густым басом произнёс Фёдор Бармин.
Государь ещё больше посмурнел лицом.
- Повелеваю вам немедля учинить розыск тех чародеев, чтобы казнить их лютой казнью.
Фёдор Бармин обратился к царю:
- В Благовещенском соборе, государь, сгорел иконостас, писанный прославленным Андреем Рублёвым. Многие деревянные церкви обратились в пепел. В Успенском соборе иконостас хоть и уцелел, да поправки требует. Потому велел бы ты, государь, псковским да новгородским иконописцам прибыть в Москву иконы писати, палаты подписывати.
Иван вспомнил, как измывался над псковскими челобитчиками, палил бороду известному иконописцу Остане и тяжело вздохнул.
"Прости, Господи, мои прегрешения!"
- Сегодня же велю отправить грамоты наместникам нашим, чтобы немедля прислали в Москву новгородских и псковских иконописцев, дел для них здесь много.
- Приставь, государь, к тем иконописцам благовещенского протопопа Сильвестра, не то без догляду они такое намалюют - сожалеть не пришлось бы, - попросил митрополит. - Сильвестр же искушён в Священном писании, прилежно трудится над житием Ольги для Степенной книги.
Иван хорошо помнил Сильвестра, шесть лет назад ходатайствовавшего перед ним об освобождении из заточения двоюродного брата Владимира Старицкого.
- Будь по-твоему, святой отец. - Мысли царя потекли дальше, и он как бы про себя, тихо заговорил: - Много у нас разного богатства - и хлеба, и льну, и пеньки, и лесу, и зверя, и рыбы, и в земле всяких руд. Но всё это мы не умеем обрабатывать, нет у нас ни ремёсел, ни искусства, всякое ценное изделие получаем из-за рубежа. А потому надобно нам из Европии выписать знающих людей. Проведав, что в Москве обретается немец Иоганн Шлитте, решил я дать ему денег и послать с письмом к императору Карлу, чтобы он дозволил Шлитте нанять всяких людей из немцев, заводить у нас разные мастерства.
Митрополит ласково глянул на Ивана.
- Мудрые слова молвил, государь, многие люди потребуются нам для устройства Москвы. Одно помни свято; пришлые из Европии люди принесут с собой веру поганую. Так ты бы твёрдо стоял на страже своей исконной веры, не разрешил бы строить пришельцам своих храмов.
- Веру свою, святой отец, всегда буду чтить превыше всего.
ГЛАВА 11
Неслыханное бедствие постигло москвичей. Десятки тысяч людей остались без крова, без одежды, без куска хлеба, все сады выгорели, а в огородах - овощи и трава. На этот раз беда миновала Сыромятники - огонь дошёл до Воронцовского сада на Яузе и остановился.
С раннего утра Афоня с сыновьями занялись делом- спешили завершить избу из боязни, что бездомные люди растащат заготовленные брёвна, доски и кирпичи. Ульяна отправилась за водой. Столпившиеся около колодца бабы обсуждали страшные события минувшего дня.
- Отчего Москва загорелась? - громко вопрошала мать Акиндина Марфа - рослая баба с толстыми руками и ногами. - Да оттого, что чародеи вымали сердца человечьи, мочили их в воде и той водой кропили по улицам.
Ульяна в ужасе перекрестилась, прижала к себе Настеньку, увязавшуюся с ней к колодцу.
- А кто те чародеи? - продолжала Марфа. - И то нам ведомо!
- Кто они, кто? - нетерпеливо вопрошали из толпы.
- Глинские - вот кто! Всем ведомо, что бабка нынешнего государя волхвует. Покойный Михаил Львович Глинский понаторел в подобных делах в Литве, душу свою лукавому заложил. Это они сговорились отравить великого князя Василия Ивановича. По смерти Михаила Львовича княгиня Анна волхвует со своими сыночками-Михаилом да Юрием. Обратившись в сороку, летает она по Москве, чинит людям пакости.
- А ведь и правда: княгиня Анна - сущая ведьма! - подхватила стоявшая в толпе монашка со скорбным восковым лицом. Голос у неё зычный, слышный издалека. - Глинские у царя Ивана Васильевича в приближении и жаловании, а от них чёрным людям насильство и грабёж!
- Житья не стало от людей Глинских, понаехавших с ними из Литвы!
- Надобно сказать государю Ивану Васильевичу, чтобы не держал он возле себя волхвов да чародеев, от них для народа одна пагуба.
- Казнить Глинских за поджог Москвы!
Ульяна, ухватив Настеньку за руку, заторопилась домой.
- Страсти-то какие, Афонюшка, сказывают!
- Что там такое болтают?
- Будто бы бабка царя Анна Глинская вместе с детьми занимается чародейством: вынимала сердца человеческие, мочила их в воде и той водой кропила по улицам, оборотившись сорокой. Оттого Москва-то и загорелась.
- Ну и дела! - развёл руками Афоня. - Говоришь, бабка царя сорокой летала? Так по весне, когда у нас пожар приключился, за два дня до того я ту сороку видел: села она на забор и стрекочет.
- Свят, свят, свят! - прошептала Ульяна. - Неужто и вправду Анна Глинская чародейством занималась?
Слух о чародействе Глинских подобно недавнему пожару метался по городу. В воскресенье, в день святой Анны, утро выдалось холодным, пасмурным. По народным поверьям это предвещало раннюю и суровую зиму. Не зря говорят: "На день Анны зима припасает холодные утренники". Ранний приход зимы страшил погорельцев, по-прежнему находившихся в самом плачевном состоянии.
Юрий Васильевич Глинский пошёл в Успенский собор, чтобы во время обедни помолиться за здравие своей матушки. Анна Глинская вместе с Михаилом сразу же после пожара уехала во Ржев, полученный от царя в кормление. Довольно быстро он почувствовал недоброе. Бояре, также направлявшиеся в Успенский собор, сторонились его, избегали смотреть ему в глаза. Чёрные люди, которых сегодня было необычайно много перед великокняжеским дворцом и на Соборной площади, глядели на него люто, с ненавистью. Юрий протянул было нищему монетку, но тот отпрянул от него, словно от прокажённого, и монетки не принял.
"Какая блоха их укусила?"-с тревогой подумал князь и вдруг услышал громкий крик. Монахиня со скорбным восковым лицом вопрошала:
- Поведайте, люди добрые, кто Москву зажигал?
Толпа заревела в ответ:
- Княгиня Анна Глинская со своими детьми волховала, оттого Москва и выгорела!
Юрий испугался. Затравленно оглядываясь по сторонам, он устремился в Успенский собор, намереваясь укрыться в нём от гнева черни.
Обедню правил сам митрополит Макарий. При виде его князь припомнил, что Глинские всегда с неодобрением относились к нему. Наверно, первосвятитель также не испытывал горячей любви к ним, Глинским. Юрию даже показалось, будто Макарий во время проповеди не раз строго посмотрел в его сторону.
Липкий страх леденил сердце. Обвинения, услышанные им по пути в храм, казались нелепыми. Их мать, княгиня Анна, и в самом деле нередко беседовала с подозрительными бабами-ведуньями и зелейщицами, но разве она ведьма, способная превращаться в сороку, летающую по городу и поджигающую дома? Предстань он, Юрий, перед справедливым судом, ему ничего не стоило бы оправдать себя и своих родственников, но можно ли доказать свою невиновность разъярённой толпе черни? Ему ли не знать, что гнев чёрных людей - жестокое орудие мести. Но кто взбаламутил толпу, убедил людей, что именно они, Глинские, повинны в поджоге Москвы?
Несколько лет назад они с Михаилом служили воеводами далеко от Москвы, были в безвестье, и вдруг великокняжеская милость свалилась на них как снег на голову: государь пожаловал их боярством, одного чином конюшего, другого - чином кравчего. Неужто малолетний племянник сам это удумал? Вряд ли. Наверняка митрополит Макарий свою руку к этому делу приложил. А чем они отплатили ему? Враждой, лютой ненавистью, пытались даже отлучить его от церкви за допущенную оплошность при назначении архимандритом Чудова монастыря Исаака Собаки. Приблизившись к государю, они посчитали своим долгом всячески вредить Шуйским и их сторонникам, надоумили племянника жестоко покарать Андрея Михайловича. Ах, как радовались они с Михаилом и матерью, когда псы растерзали его! Но не такая ли участь ждёт теперь его самого? От этой мысли заломило в затылке, знобкая дрожь охватила все части тела. Конечно же Шуйские и пустили ложный слух, будто они, Глинские, виновны в поджоге Москвы. А ведь и других недругов у Глинских немало. Разве не они, будучи в Коломне, внушили племяннику мысль казнить Ивана Кубенского, Фёдора и Василия Воронцовых? По их навету сослали на Белоозеро конюшего Ивана Петровича Фёдорова, казнили Фёдора Овчину и Ивана Дорогобужского. Так ждать ли им милости от Шуйских, Воронцовых, Кубенских, Фёдоровых, Оболенских, Дорогобужских? Много зла сотворили они, Глинские, а чего добились? Разве что всеобщей ненависти. А ведь зло наказуемо, об этом не раз говорил в своих проповедях Макарий. Но задумывались ли они над словами первосвятителя? Творили зло и почитали себя непорочными агнцами. Почему же ныне, когда пробил час держать ответ за совершённые злодеяния, сознание затуманилось страхом, а сердце леденит предчувствие смерти? Но чем он лучше своих жертв? Разве не страшно было Ваньке Дорогобужскому, когда брат Михаил приказал кату отсечь ему голову на Москве-реке? И тут Юрию припомнилась ужасная казнь Фёдора Овчины, посаженного на кол.
"Прости, Господи, злодеяния мои!"
Почему осознание собственных грехов приходит поздно, когда исправить допущенные ошибки нет никакой возможности? Если бы жизнь можно было начать сначала, он, Юрий, поостерёгся бы творить людям зло и, напротив, был бы щедр на добро. Никому, однако, не дано права прожить жизнь дважды в этом мире. Каждый человек, появляющийся на белом свете, должен быть строгим судьёй своим деяниям, умерять гордыню, чтобы не причинить зла ближнему, И в этом ему всегда поможет церковь, несущая в мир свет добра и любви. Почему же он, Юрий, не внимал голосу церковных пастырей, был глух к словам митрополита Макария? Разве он не посещал храмы, не раздавал милостыню нищей братии? Велик искус заставить других - калик перехожих, монахов, юродивых, увечных - молиться за спасение своей души, а самому ни о чём не думать, продолжать прелюбодействовать, пить, сквернословить, убивать непокорных твоей воле. Но неизбежно наступает час расплаты, и ты вдруг осознаёшь, насколько скверно жил, творил не по совести, не по правде, а в угоду князю зла.
"Да, я жил скверно, но разве по-божески поступают те, кто распускает гнусный слух, будто мы, Глинские, волшебетвом спалили Москву? Клевета ох как часто используется на Руси для сведения счетов с недругами! Всем памятны слухи, распускавшиеся людьми Шуйских, чтобы опорочить Ивана Бельского, Фёдора Воронцова. И когда кончится эта гнусность, восторжествует закон?"