Певчие затянули иже-херувимскую песню, скоро уж конец обедни. Тревога вновь охватила Юрия - угрожающие крики, раздававшиеся на Соборной площади, были слышны в храме. Неожиданно двери распахнулись, и в церковь ворвалась толпа разъярённых людей. Глаза их полны гневом, они расталкивают молящихся, рвутся к нему, Юрию. Впереди двое - дюжий детина со здоровущими ручищами и усатый мужик, свирепый взгляд которого не предвещал ничего доброго.
Юрий умоляюще глянул на митрополита, но тот сделал вид, будто святотатство, совершающееся в Божьем храме, его не касается.
- Святой отец, спаси! - закричал Юрий, но вряд ли кто услышал среди громкого пения и рёва толпы его жалобный голос.
Видя, что митрополит не хочет или не может его защитить, Юрий Глинский попытался укрыться в приделе Дмитрия Селунского, но дюжий детина словно клещами ухватил его за шею и поволок к выходу. По дороге люди пинали и били его так, что, когда Юрий оказался на Соборной площади, он был едва жив. Его тело обмотали верёвкой и поволокли через Фроловские ворота на Пожар. Обезображенный труп бросили перед торгом на Лобном месте.
После этого толпа устремилась к подворью Юрия Глинского, обложила его со всех сторон, и началось жестокое истребление всех, кто находился внутри. Слуги были перебиты, а имущество разграблено. За людей Глинских по ошибке сочли живших поблизости детей боярских из северской земли, их также всех умертвили.
В ночь на Прохора-Пармёна по городу разнёсся слух, будто палач Фома Поликарпов велел кликать москвичей на Конскую площадь. Торговые ряды почти все выгорели, поэтому торговля в Москве захирела, на Конской площади было необычно пусто до тех пор, пока толпа не заполнила её. На возвышение поднялись палач Фома Поликарпов, кожемяка Ульян Устрялов, сапожник Мокей Лазарев. Афоня стоял поблизости от возвышения вместе с соседом по торговому ряду Аверкием.
- Внемлите, люди московские! - обратился к собравшимся Фома. - Великое горе постигло нас, пожар пожрал наше имущество, многих лишил живота. Такого пожара никто из стариков не помнит. Монахи смотрели времянные книги и ни в одной из них ничего сходного не нашли. Не иначе как сам антихрист, призванный волхованием, поджёг Москву, уподобив её преисподней. Кто в нашем граде волхвует?
- Бабка царёва, княгиня Анна со своими детьми! - хором ответили собравшиеся.
- Кто видел, как княгиня Анна, оборотившись сорокой, по городу летала?
- Я видел!
- И я тоже!
Сапожник Мокей Лазарев шагнул вперёд, рукой отодвинул в сторону Фому.
- Выйди сюда, Афоня, расскажи людям, что тебе довелось увидеть. Афоню все знают, он врать не будет.
Афоня удивился предложению Мокея: в Сыромятниках он рассказывал о том, что видел, но особого значения своим словам не придавал, поэтому сейчас перед многолюдной толпой говорить не собирался. Аверкий прошептал ему в ухо:
- Не ходил бы ты, Афонюшка, не к добру это!
Но Афоне было стыдно отказываться от своих слов: чего доброго, люди подумают, что он говорил неправду. Поднявшись на возвышение, повторил сказанное ранее:
- На Василия Парийского пожар в Москве приключился, а через седмицу вновь загорелись дома в Гончарах, Кожевниках и у нас, в Сыромятниках. За два дня до того, как моя изба сгорела, увидел я сороку: села она на забор и стрекочет. Ну, думаю, не к добру это дело. И точно: через два дня занялась наша изба огнём, и как мы с сыновьями ни боролись с пламенем, вся сгорела дотла.
- Трудно, ой как трудно противостоять чародейству! - закричала в толпе тощая монахиня. - Пока не уничтожим мы всех чародеев, не быть на Москве покою!
- Верно! - заревела толпа. - Айда к царю, пусть выдаст нам ведьму Анну Глинскую и другого её сыночка.
- А где он, государь-то наш?
- Сказывают, в Воробьёве хоронится вместе со злодеями-чародеями.
- Айда в Воробьёве!
Кожемяка Ульян Устрялов, до сих пор молчавший, поднял руку:
- Не больно-то горячитесь, люди: в Воробьёве у царя вооружённая стража, а потому голыми руками нам Глинских не взять. Надобно прежде прихватить оружие, а потом уж в Воробьево идти. Мы тут посоветовались и решили поступить так: завтра с утра устремимся в Воробьево, а сейчас разойдитесь по домам, вооружитесь кто чем может.
В течение трёх дней, последовавших за расправой народа с Юрием Глинским, царь безвыездно жил в Воробьёве. Его до глубины души потрясла и напугала лютая казнь дяди. В Москве по-прежнему было неспокойно, поэтому в Калиников день он намеревался самолично поехать в город, чтобы навести порядок. Послухи донесли ему, что в Москве там и тут собираются люди, выкрикивают угрозы поджигателям города, обвиняют в этом деле его ближайших родственников - Глинских. В палату вошёл Фёдор Иванович Скопин-Шуйский.
- Беда, государь, толпы черни устремились из Москвы сюда, в Воробьево.
- Чего они хотят?
- Требуют выдачи Михаила Васильевича Глинского и его матери княгини Анны, которые будто бы запалили Москву.
Иван подошёл к окну. С высоты Воробьёвых гор была видна огромная толпа людей, скопившихся на противоположном берегу реки. Многие из них уже переправились на лодках на эту сторону. Царь испугался, увидев, что московский чёрный люд хорошо вооружён: у многих в руках щиты и сулицы.
"Неужели и меня ждёт участь Юрия Васильевича? Почему они вооружены? Наверняка их подговорили явиться сюда бояре, жаждущие моей погибели".
Вскоре москвичи со всех сторон окружили великокняжеский дворец.
- Ступай, Фёдор, узнай, чего они хотят, - приказал царь Скопину-Шуйскому.
Фёдор Иванович вышел на крыльцо и громко обратился к москвичам:
- Зачем пожаловали, люди московские?
- Хотим говорить с царём Иваном Васильевичем!
- Царь Иван Васильевич велел мне выслушать вас.
- Хотим, чтобы он выдал нам бабку свою княгиню Анну Глинскую и сына её Михаила. Они сердца человечьи вымали, в воде мочили и той водой кропили по улицам. Их волхованием Москва сгорела.
- Государь не может выдать вам этих людей, потому как их здесь нет.
Толпа грозно заревела:
- А нам ведомо, что чародеи, злым умыслом спалившие Москву, прячутся у государя! - возразил кожемяка Ульян Устрялов.
Скопин-Шуйский развёл руками.
- Правду поведал я вам, люди московские нет в Воробьёве ни княгини Анны, ни сына её Михаила, на том крест готов целовать.
Казалось, москвичи поверили Фёдору Ивановичу и хотели было возвратиться в Москву, но зачинщики бунта не допустили этого.
- Пусть сам государь поведает нам, где скрываются злодеи-чародеи! - потребовал сапожник Мокей Лазарев.
И те, кто только что хотел идти назад в Москву, согласились с ним. Скопин-Шуйский возвратился во дворец и сообщил царю, что чернь требует его для разговора о Глинских, Царь вышел на гульбище бледный, взволнованный.
- Люди московские, - громко обратился он к толпе, - боярин Скопин-Шуйский поведал вам правду: нет в Воробьёве Юрьевой матери княгини Анны и брата его Михаила. Ещё до пожара уехали они во Ржев, данный им в кормление.
- Дозволь, государь, нам самим обыскать их в твоём дворце, - обратился Ульян Устрялов.
Лицо царя покрылось красными пятнами, но он был так напуган приходом вооружённых чёрных московских людей, что решил уступить им.
- Выберите промеж себя десяток добрых людишек, кои с моего дозволения осмотрят дворец.
В число досмотрщиков попал и Афоня. Проходя вслед за Фомой, Ульяном и Мокеем, мимо молодого паря, он приметил, что тот зорко осматривает их, словно хочет получше запомнить; в глазах его была лютая ненависть.
Выбранные люди обыскали великокняжеский дворец и, выйдя к народу, громко прокричали:
- Злодеев-чародеев у царя нет! Государь обещал сыскать их!
Толпа была удовлетворена этим туманным обещанием и удалилась в Москву. Однако царь не мог простить черни унижения, испытанного им в Воробьёве. Едва москвичи ушли, он призвал к себе Фёдора Скопина-Шуйского.
- Когда чернь выбирала промеж себя людей для досмотра дворца, послух записал имена названных. Так ты, Фёдор, непременно сыщи их и казни лютой казнью. Да смотри, чтоб об этих казнях никто не проведал! Остальных людей не тронь - только крикунов.
Скопин-Шуйский вышел, но тотчас же возвратился.
- Государь, благовещенский поп Сильвестр бьёт челом выслушать его.
Иван не желал никого видеть, но вспомнил о недавней просьбе митрополита и приказал впустить Сильвестра. Тот, как всегда, был одет в скромную рясу и чёрную небольшую шапочку. Во всей долговязой фигуре его, в повороте головы, в выражении глаз была особая торжественность, словно он готовился произнести проповедь в Благовещенском соборе.
- Седмицу назад послал я грамоты наместникам Новгорода, Пскова и иных городов, чтобы немедля отправили в Москву иконописцев добрых иконы писати, палаты подписывати. И отец мой, митрополит Макарий, просил приставить тебя к тем иконописцам для догляду, чтобы не было в их писаниях какой ереси.
- Благодарю тебя, великий государь, и святого митрополита Макария за великую честь, оказанную мне, недостойному. Со всем тщанием прослежу я за работой иконописцев, чтобы писали они от древнего предания, со старых образцов.
Государь посчитал беседу оконченной, но Сильвестр взмахнул рукой и стал говорить так, будто читал проповедь в храме:
- Великий государь, Иван Васильевич, царь предобр к своим верным слугам, но храбро повергает к стопам тех, кто противится ему; да будут покорённые враги под ногами твоими, да поклонятся тебе цари и князья, да будешь ты благословен во веки веков! Да рассыплются поганые страны, желающие брани с тобой, а их народы помрачатся от Божьей молнии и будут, подобно псам голодным, лизать своими языками землю. И поможет тебе Господь Бог, пошлёт помощь в борьбе с противником. Станешь ты обладателем земель от моря и до моря, вплоть до конна вселенной, и поклонятся тебе все царства земные и все народы восславят тебя! Да будет имя твоё честно перед всеми народами, и люди на разных языках станут молиться за тебя. Утвердится твоё царство, которое не подвигнется во веки веков, но превознесется ещё выше, чем благословенный Ливан. Умножится слава державы твоей, и будешь ты благословен на престоле царства своего, станешь ты судить людей своих по правде, судом праведным.
Царь внимательно слушал Сильвестра. Никто никогда не говорил ему таких слов. Речь Сильвестра удивляла, поражала, потрясала душу, была для неё живительным бальзамом. И государь, напуганный и озлобленный приходом чёрных людей в Воробьёве, тяжко переживавший великое несчастье случившееся с Москвой, вдруг воспрянул духом, расправил плечи, лицо его порозовело, а тонкие ноздри хрящеватого носа взволнованно затрепетали. Между тем голос Сильвестра изменил тональность, в нём зазвучала скрытая угроза:
- Великие казни и всякие наказания Господь наведёт на нас ради грехов наших: пленение поганью, беспрестанные сечи, разорение церквам Божьим, пленение, поругание и осквернение душ христианских-иноков и священников, князей и бояр всякого возраста. А оставшихся сильные сами своих пленят и отдадут на поругание, насилие, коварные мучения. Слёзы, стенания и вопли их Господь услышит и пошлёт на землю голод, мор, оскудение всему богатству, плоду земному, скоту, зверям, птицам и рыбам: великие пожары и межусобные брани!
"И в самом деле, - думает Иван, - послал Господь наказание на Русскую землю, на Москву за мои грехи тяжкие".
- Все эти беды, - продолжал Сильвестр громким голосом, - посланы Господом Богом за то, что великое православие, непоколебимо утвердившееся в Русии, ныне малым некоим небрежением поколебалось, отчего беззаконие внезапно восстало, а многие люди, обезумев, впали в пьянство и во всякие мерзкие грехи. И царю надлежит уничтожить беззаконие, восстановить в земле Русской добродетель. Бог желает, чтобы ты все эти законопреступления прекратил и от греха людей освободил. Ты, великий государь, боголюбивый царь, ненавидящий зло, обличающий татей и всяких лихих людей, изводящий неправду, не щадящий никого, а этим срамным делам попущаешь, отчего всей земле погибель! Пророк Исаийя говорил: "Придёт к вам внезапно мятеж и придёт к вам скорбь и граду разрушение будет". Разве не сбылась ныне вся сила гнева Божьего наказанием над нами и над градами твоими ради грехов наших? И тебе, великому государю, какая похвала в этих чужих мерзостях? Или ты сам хочешь обесчеститься перед врагами своими, слушая гнилые советы неразумных людей - рабов твоих?
"Прав Сильвестр: много несправедливых казней свершилось по гнилым советам Глинских, и вот наказание Господне - великий пожар уничтожил град мой, а чёрные людишки взбунтовались, вышли из повиновения. Так не пора ли удалить от себя неразумных советников, приблизить к себе новых людей, не испорченных властью, честных и добрых?"
- Если сделаешь это - искоренишь злое беззаконие, прелюбодеяние, содомский грех и отлучишь от себя неразумных советников, - без труда спасёшься, Очистишься от прежнего своего греха!
- Ради духовного совета и спасения души своей хочу приблизить тебя к себе. Отныне не буду слушать гнилые советы неразумных людишек. Служи мне по правде и совести, чтобы воцарились на Руси тишина и спокойствие.
Сильвестр низко склонился перед государем.
- Ты чего, Афоня, ворочаешься, отчего не спится тебе?
- Тревожное предчувствие томит меня, Ульяша. Когда шли мы досматривать великокняжеский дворец в Воробьёве, глянул я на царя и обомлел: с лютой ненавистью смотрел он на нас, живыми готов был проглотить. Вот и прикидываю, как быть, ежели беда нагрянет.
- Много людей ходило в Воробьево, неужто все угодят в царскую немилость?
- Царский дворец досматривало десять человек, дай Бог, чтобы их всех миновал гнев государя…Сожалею я, что избу не закончил, самая малость осталась, случится что со мной - и без меня ребята доделают…
Тревога мужа взволновала Ульяну, она плотнее прижалась к нему, обняла рукой, словно защищая от неведомой напасти.
- Может, обойдётся, Афонюшка?
- Дай-то Бог…
Тихий стук в дверь, и мысль у обоих - не обошлось!
- Я открою, Афоня, а ты в случае чего беги через чердачное окно.
Ульяна приоткрыла дверь.
- Кто тут?
- Это я, Аверкий.
- Всегда рады видеть тебя, Аверкий, но отчего в неурочный час пожаловал?
- Где Афоня? Дело у меня к нему.
- Я тут, Аверкий, что подеялось?
- Пришёл упредить, Афонюшка, об опасности, грозящей тебе. Нынешней ночью пожаловали к нам в Кожевники неведомые люди, схватили Ульяна Устрялова да Мокея Лазарева и увели незнамо куда. Как прознал я об этом, к тебе устремился, боялся, что те люди меня опередили. Да, слава Богу, ты дома оказался.
- Спаси тебя Бог, Аверкий, за то, что упредил меня о грозящей беде.
- Рад услужить тебе, Афоня, хорошие люди обязательно должны помогать друг другу, без этого нам погибель, ибо велика сила, князя зла. А пока прощай.
Аверкий словно растворился в темноте.
- Придётся мне уходить, Ульяша.
- Куда же ты устремишься, Афонюшка?
- В заволжский скит подамся, к отцу Андриану, он человек проверенный, надёжный. А как минует опасность, к вам ворочусь.
- Подожди, я снедь соберу, путь-то у тебя дальний.
Ульяна обернулась мигом, подала Афоне мешок с едой. Где-то поблизости залаяла собака, ей откликнулась другая, третья… В дальнем конце проулка послышались шаги многих людей.
- Уходи, Афонюшка, не мешкай!
Афоня шагнул в темноту и тотчас же скрылся в тумане, наплывавшем с Яузы. Было свежо, резко пахло укропом, огурцами.
Ульяна возвратилась в избу, сложила на груди руки, чтобы умерить биение сердца. Шаги затихли возле их дома. В дверь постучали. Проснувшиеся дети встали рядом с матерью.
- Кто там? - спросила Ульяна.
- Нам нужен Афоня.
- А он до сих пор не вернулся домой.
- Открывай!
Дрожащей рукой Ульяна отомкнула засов. Вошли трое, долго искали Афоню на чердаке, под лавками, заглянули даже в печь.
- Ничего, мы его и из-под земли достанем!
С этой угрозой удалились.
- А где же Ивашка? - спохватилась Ульяна.
- Он шепнул мне, что пошёл догонять отца, - ответил Ерошка.
- А ну как не догонит?
- Не догонит - воротится.
Ульяна до утра не сомкнула глаз. Найденный сын не вернулся.
ГЛАВА 12
Микеша Чупрунов не смирился с похищением дочери разбойниками, в мае он дважды побывал у нижегородского наместника, требуя от него присылки воинов для отыскания и уничтожения становища татей. Объединить силы бояр не представлялось возможным: каждый страшился хотя бы на день оставить свою усадьбу без надёжной охраны, поэтому-то и настаивали на присылке воинов наместником. В начале июня воины явились в усадьбу Микеши Чупрунова, куда тотчас же прибыли и соседние бояре - Плакида Иванов, Акиндин Охлупьев, Докучай Засухин. За месяц до того Микеша послал своих людишек в разные стороны проведать, где находится становище злодеев.
В день Лукьяна Ветреника выступили в поход. После похищения разбойниками Катеринки Акиндин Охлупьев посматривал на соседей свысока.
- Как Бог милует твою дочку, Плакидушка? Тот горестно махнул рукой.
- Завидую тебе, Акиндин, - сын у тебя, а с девками одно горе. Уж как я стерёг её честь, а всё равно не уберёг - брюхатая ныне ходит. Кто, спрашиваю, опозорил тебя? Сначала молчала, а потом призналась, что имела дело с молодцем, привозившим царёву грамоту. А ведь кто он? Дружок Кудеяров, тать проклятущий! Вот ведь как опозорили на старости лет!
- Не печалься больно-то, не у одного тебя горе. У Микеши вон дочь совсем в полон увели, неведомо что с ней сталось. А ты, Докучаюшка, что не весел?
- Чему, Акиндин, радоваться-то? Разбойники совсем обнаглели, являются к боярам посередь дня, творят суд и расправу. Как отхлестали меня на глазах собственных слуг - ничто не мило теперь, охота отыскать тех разбойников да отплатить сполна. Шкуру с живых спущу!
- Не зарекайся, Докучаюшка, вон Плакида как-то пообещал из Кудеяра лепёшку сделать, а он тут как тут!
Бояре подозрительно огляделись по сторонам, не прячутся ли за деревьями лихие людишки. Вдоль дороги возвышались сосны - могучие, огромные, между ними далеко видать - нет никого. Но вот послышался скрип колёс - навстречу неспешно катили три подводы. Микеша, подняв руку, остановил их.
- Кто такие да куда путь правите?
- Мы людишки купца Глеба Короткова из Мордовского Арземасова городища, едем в Нижний Новгород на ярмонку, - бойко ответил Корней, ехавший на передней телеге.
- Слыхивал о таком купце. А ты кем у него служишь?
- Сын я ему, Корнеем кличут.
- Ну-ну… А не попадались ли вам лихие людишки?