Посланец Са-Амона согласно кивнул, ибо ему было велено соглашаться с подобными словами, а про себя отметил величие ума господина своего Аменемхета, заранее предвидевшего ход рассуждений почитателей Птаха. Не важно, что у них в руках - шайка разбойников или боевой, стройный полк - они ползают своим разумением в пыли повседневности, он же парит и зрит далеко, как орёл мысли.
- Посмотри на них! - Небамон махнул черно-золотым жезлом в сторону своих солдат и офицеров, стоявших в выправленных позах подле него, да и повсюду на плацу. - Это египтяне, природные дети нашей великой долины, и как хороши!
И эти слова были правдой. Ростом выше азиатов, широкие, поднятые плечи, таких нет ни у ливийцев, ни у негров. Стройные, сухие, мускулистые ноги - единственная надежда во время длинных пеших переходов. Кривоногий шаззу не пройдёт и десятой части того, что способен одолеть египетский пехотинец. Высоко поднятая голова - согбенная жизнь десяти предыдущих поколений была вытравлена из их осанки дикой ежедневной муштрой. От поступи таких воинов дрожали некогда и сирийские крепости с зубчатыми башнями, и страна Куш со шкурой пантеры на плече. Теперь древняя воинская доблесть возрождена в жаркой щели меж двумя рассыпающимися скалами.
Небамон так яростно хвалил своё детище - полк Птаха, что Са-Амон невольно улыбнулся, ибо ему приходилось совсем недавно видеть и не такое. Южнее Фив расположена целая сеть таких примерно крепостей, там стоит корпус Амона, подчиняющийся княжескому брату Яхмосу. Там несколько полков, и "Храбрые луки", и "Могучие луки", и "Летящие стрелы", и ещё какие-то. И выправкой, и выучкой они не уступают воинам Небамона, а уж количеством превосходят многократно. Прекрасно зная об этих фиванских силах, великий жрец Аменемхет тем не менее считает, что покамест выступление их против гиксосской конницы обречено. Весь с таким трудом собранный цвет воинской силы Черной Земли будет брошен под злые копыта азиатских лошадей и раздавлен до состояния праха. Если великого жреца не вдохновляет вид целого Яхмосова корпуса, то почему он должен воспламениться от одного лишь рассказа о единственном Небамоновом полке. Улыбка на устах Са-Амона была рождена именно этой мыслью. Сухощавый хозяин крепости решил, что улыбка выражает недоверие громадного фиванского урода к боевым качествам расхваливаемых воинов. Он ещё более сжался от тихой злости, хлопнул в ладони. Из казармы тут же появились несколько человек со складными стульями и опахалами, как будто стояли там наготове. Небамон предложил гостю сесть. Пока они устраивались, по плацу пробежала рысцой шеренга водоносов, прибивая брызгами пыль. Небамон ещё раз хлопнул в ладони, и из-за спин сидящих выступили на потемневшую от влаги арену несколько пар воинов в пехотных набедренных повязках с очень большим треугольным передником, обращённым острым концом вниз, как и положено по старым правилам. Левое предплечье защищено боевым нарукавником, правая рука в кожаной перчатке, подбородок и щёки покрыты толстой повязкой, которая крепится к налобной ленте. В руках у каждого короткие палки из ливанской пихты.
Встав в шеренгу, бойцы разом поклонились своему командиру и его гостю. Небамон махнул рукой, и посреди плаца завертелась множественная подвижная драка. Летели в стороны куски мокрой грязи, деревянные палки скрещивались с приятным треском и сочно шмякали по коже нарукавников.
Бойцы старались отчаянно, готовые умереть ради командирской похвалы.
Са-Амон вроде бы просто смотрел перед собой, но взглядом проникал сквозь техничную палочную суету и пытал каждое строение, каждое окошко, но не обнаруживал никаких признаков того, что спящее тело смертельно опасного мальчика находится где-то здесь. Может быть, Мериптаха скрывают где-нибудь ещё? Впрочем, эту мысль Са-Амон отгонял от себя. Если у тебя есть ценная статуэтка, ты спрячешь её в сундук с самыми надёжными запорами. Где ещё хранить Птахотепу свою сонную драгоценность, как не под охраною этой маленькой надёжной армии?
Один из бойцов получил точный удар по переносице и покатился по земле, плюясь кровью. Глядя на него, Са-Амон вдруг подумал, что ведь и сам терпит пока полную неудачу. Прежде ему казалось - стоит пробраться в лагерь Небамона, дальше всё устроится само собой. Теперь стало понятно - никаких путей к телу не видать. Зря он забрался в самое горнило вражеского стана, может быть, находясь вовне, легче было бы узнать, где мальчик. И что теперь? Второй раз вернуться с неудачей пред узкие очи верховного жреца?! Са-Амон даже содрогнулся от этой мысли. Восприняв содрогание гостя, как проявление зрительского восторга - а какие ещё чувства могла вызвать демонстрация столь блестящего боевого мастерства, - Небамон засмеялся, оскаливая свою как бы заживо мумифицированную голову.
- Тебе нравится? Слышал я, что в своё время ты был первым бойцом в Бусирисе. Ты должен знать толк в таких делах.
- Когда сражался я, то держал в руках настоящий меч, а не круглую палку, и тот, кто выходил против меня, никогда не отделывался разбитым носом.
Небамон поджал тонкие губы и сделал знак дерущимся - прекратить! Они тут же разобрались в шеренгу и, почтительно пятясь, удалились.
- Ты не знаешь воинских правил, жрец. Оружие выдаётся воину только перед походом, иначе воины будут таскаться по окрестным деревням и городкам с мечами и копьями и грабить население. Таково старое правило, оно разумно, и я его чту. Но, может быть, ты хотел намекнуть, что у меня нет достаточного количества оружия для серьёзного похода, поэтому мои люди пробавляются палочными игрушками?
Са-Амон ничего не успел ответить, Небамон уже вскочил с табурета. Невозможно было поверить, что это уже пожилой, сорокалетний человек, так резки и стремительны были его движения. Гость не знал, что полководец побивает в палочном поединке любого из молодых и здоровых крестьянских парней, прибывающих в полк, а узнав, не удивился бы.
- Осмотрим мой арсенал, и ты увидишь, что там не только ливанские палки.
Разумеется, гость охотно согласился, не то чтобы он рассчитывал, что тщеславный хозяин прямо так и приведёт его к тайному помещению со спящим мальчиком, но был рад невольной возможности осмотреть скрытые от глаз закоулки лагеря.
Небамон не зря хвастался. Два молчаливых стражника отперли и распахнули тяжёлую деревянную дверь и зажгли висячие светильники по углам прохладного подвала. В нос ударили запах лежалой, но не гнилой кожи и другие запахи сохраняемого в порядке и в большом количестве оружия. Тут были сотни луков. И треугольные азиатские, и двухскатные, исконные египетские. Именно их используют его люди, когда практикуются в стрельбе, гордо заявил военачальник. Во втором помещении, анфиладою примыкавшем к первому, хранились шлемы, самые разные. Лучше всех те, что старой мемфисской работы, защищающие вместе и голову и шею, с прорезями для глаз и двумя гибкими завязками, отходящими от шишака. Далее панцири из лёгкой воловьей кожи, но с накладными бронзовыми пластинами в виде разрезанного цветка лотоса, серповидные мечи с длинной ручкой, называемой хепеш, то есть рука. Как связки камыша, лежали стрелы с гусиным оперением и с тончайшей медной пластиной вместо пера. Целая гора обуви, пахнущая прокисшим походным потом. Тут и стандартные пехотные сандалии с кучей тонких ремней, и колесничьи башмаки с широчайшей подошвой для устойчивости на трясущемся полу.
Всё было изрядно уложено и посчитано - за Небамоном ходили четыре писца с занесёнными тростниковыми палочками и открытыми чернильницами - всё было в исправности и ничего не подсказывало, где бы можно было попробовать искать Мериптаха.
Вслед за оружейным арсеналом представлен был зерновой склад, где в полутьме, в прохладе, в огромных глиняных широкогорлых кувшинах хранились запасы овса, пшеницы и эммера. И размеры запасов, и качество хранения говорили о серьёзности намерений командира тайной армии.
Что касается пива, масла, вяленого мяса и орехов, то тут тоже приходилось признать - всё в полнейшем порядке. Полк Птаха мог выступить в поход в любой момент.
Но чем большее число помещений осматривал Са-Амон, гем твёрже убеждался, что мальчика ему тут не найти. Может быть, в следующем подвале, может быть, за той дверью мелькнёт намёк. Временами Са-Амону начинало казаться, что хозяин нарочно водит его кругами вокруг и вблизи тайного убежища, но не мог себе объяснить, зачем бы этому иссушенному солнцем и страстью к войне человечку затевать с ним какие-то игры. От всей этой неопределённости в нём разгоралось раздражение, он был уже на грани того, чтобы обратиться к Небамону с прямым вопросом о том, что произошло минувшей ночью в "Доме смерти" и где теперь тело княжеского сына, хотя он и понимал, что ответа не получит.
Небамон упоённо сыпал пояснениями, он всё ещё рассчитывал зрелищем своих военных возможностей переманить на свою сторону мнение молчаливого Аменемхетова жреца. Это был бы неплохой союзник, ибо он близок к уху правителя Фив. И ему казалось, что он уже недалёк от цели. Вон как гигант внимательно всё рассматривает, заглядывает в самые узкие щели, такое впечатление, что он чего-то ищет. Ясно что - изъян! Ищи, ищи! В полку, что вырастил Небамон, никакого изъяна быть не может!
С улицы раздался непонятный нестройный шум, никак не вписывающийся в здешние представления о порядке. Что бы это могло быть? То ли нападение гиксосов, то ли какая-то радость.
Лицо Небамона сделалось серьёзно.
- Идём. Это он.
Са-Амон не стал спрашивать - кто? Он молча последовал за озабоченно торопящимся хозяином.
Первое, что он увидел, снова оказавшись на солнцепёке, это открывающиеся лагерные ворота и вплывающие внутрь на плечах восьми негров длинные носилки. На них нечто лежало. Похожее на бревно, завёрнутое в рогожу.
"Он!" - ударило в голову Са-Амона. В своей верноподданнической спешке посланец Амона обогнал ход событий: мальчик только теперь прибывает в лагерь.
К воротам собиралась толпа свободных от несения службы солдат. Они кричали подобающие случаю приветствия в честь великого бога Птаха.
Са-Амон шёл следом за Небамоном, возвышаясь над ним чуть ли не на половину своего туловища, судорожно вращая головой. Он старался всё время держать в поле зрения носилки с телом Мериптаха, при этом пытался отыскать где-нибудь поблизости хоть одного вооружённого человека. Будь он проклят, этот старый воинский устав! Даже простого ножа не было в поясе у Небамона, ближайшее копьё лишь в руках у стражников, что стоят возле казармы, а это сотня локтей! План в голове Са-Амона сложился сам собой, и теперь он лихорадочно искал пути его осуществления.
Носилки плыли сквозь толпу истошно приветствующих солдат. Небамон, страшно улыбаясь, шёл навстречу, таща за собою, как на привязи, голого по пояс, громадного, бритоголового мрачного человека с изуродованным лицом.
Руки Са-Амона сами собой согнулись в локтях, и шаг сделался более пружинистым - он был готов в любое мгновение к последнему броску. Вот оно - стражник у левой створки ворот. На поясе у него меч. До него шагов двадцать. Один удар левой рукой по шее, правая на рукояти меча, одно мгновение, чтобы развернуться, пять или семь шагов, чтобы добежать до носилок, одно усилие, чтобы запрыгнуть. И бить прямо сквозь рогожу. Столько раз, сколько удастся, пока не подбегут и не навалятся люди Небамона.
Са-Амон бросился вперёд, расталкивая попадающихся по дороге солдат, он полностью сконцентрировался на неподвижной фигуре стражника, и она стремительно приближалась. Но одновременно с его рывком в ворота лагеря начали вплывать другие носилки, на которых возвышалось кресло великого жреца Птахотепа. А перед носилками бежали шестеро вооружённых воинов. В последнее время он предпочитал не выезжать за храмовую ограду без такого сопровождения.
Са-Амон легко отбросил опешившего воина, овладел его мечом и развернулся. Его действия были так стремительны, неожиданны и неразумны, что никто из людей Небамона не успел на них никак отреагировать. Просто стояли, выпучив глаза и расставив руки. Сам командир что-то командовал, но поскольку оружия ни у кого из его людей не было, пользы от этих команд быть не могло.
Зато охранники Птахотепа повели себя, как и было должно им. Решив, что человек с мечом намерен наброситься на их господина, преградили ему дорогу, выставив свои копья.
Их было шестеро.
Если бы их было всего шестеро, Са-Амон не раздумывая бросился бы на них, и трудно сказать, помогло бы им их число. Но вокруг были десятки воинов и подбегали ещё и ещё. В этой ситуации любое сопротивление - это самоубийство.
Посланник Амона бросил меч в пыль. Невыносимо страдая от того, что делает это, стоя совсем рядом с целью.
Над ним раздался скрипучий от испуга и злобы голос верховного жреца Птаха:
- Свяжите его!
25
- Его зовут Шартавазза, у него лучшая конюшня в Васугани. Сила Митаннийского царства теперь почти рухнула, но знатные хурриты, как и прежде, скачут по предгорьям на своих колесницах, и пара хороших лошадей стоит много дороже пары искусных рабов. Правители Хатушшаша и Ашшура, хотя и стоят теперь много выше царя Митанни, охотно покупают у него лошадей, упряжь и объездчиков. Шартавазза не природный хуррит, но воспитанник школы "царских пастухов" в Аварисе. Он появился в Васугани ещё молодым человеком, но уже преисполненным великой премудрости. Ему не было равных в умении обращаться с конём и всем тем, что с конём связано. На него обратил внимание, и не мог не обратить, начальник царских "Лошадиных домов". С этого началось восхождение Шартаваззы к высокой цели. Правители Васугани, их сыновья и даже дочери бывают у своих лошадей чаще, чем в храме Тешуба, их Амона.
- Не богохульствуй.
Мегила поклонился и продолжил:
- Случилось так, что захромал любимый жеребец царя, и становилось ему всё хуже, и никто из тамошних коновалов ничего не мог поделать. Казалось, прекрасное животное надо уже прирезать, чтобы избавить от мучительного зрелища священные глаза царя. Тогда Шартавазза сказал, что он может спасти коня. Над ним сначала посмеялись, но поскольку другого выхода не было, разрешили войти в загон к царскому любимцу. Вскоре тот ожил и ещё несколько лет после этого радовал своего хозяина. После этого случая царь хурритов проникся доверием к Шартаваззе и даже позволил своему сыну дружить с ним. Дружба эта вскоре стала такой тесной, что молодой наследник и дня не мог прожить без своего друга. В эти годы кровь кипит в жилах юношей, и пока силы их не бывают успокоены женитьбой, они ищут какого-нибудь исхода для этого кипения. Простые пастухи не брезгуют даже обществом молодых ослиц.
- Вскоре старый правитель скончался, и друг Шартаваззы из наследника стал царём?
- Да, великий жрец, ты понял меня правильно, и значит, я могу не заканчивать эту историю. Расскажу другую. Жители Ашшура, ещё в те времена, когда над ними стояла власть Митанни, славились своей предприимчивостью. Теперь же их купеческие колонии можно встретить далеко за пределами их скудно орошаемого отечества, даже в стенах Угарита и Гебала, даже в долинах страны Арцава. Торгуют они всем: и пшеницей, и серебром, и лесом, и лошадьми, но наиболее прибыльное дело - работорговля. В годы, когда подолгу нет большой войны и засухи, землепашцы в состоянии расплатиться по своим долгам и не попадают в кабалу, тогда растёт спрос на иноземных работников. Чаще всего тамкары, царские купцы, покупают их у лулубеев, бедных горцев Загроса. Жизнь в горах ещё беднее, чем в северном межречье, и иногда родители готовы отдать ребёнка за кусок хлеба. Но однажды случилось так, что пропал сын у одного из тамкаров, причём самого влиятельного и богатого. Отец умирал от горя, потому что мальчик проявлял большие способности и выглядел лучшим и несомненным продолжателем отцовского дела. Несчастный родитель обратился за помощью в пангус, особый совет страны Ашшур, состоящий при правителе - ишшакуме и имеющий большое влияние на дела. Царские купцы и сановники сочувствовали своему собрату, но не видели способа помочь ему. Ишшакум соглашался отправить войско на освобождение пропавшего сына, но было неизвестно, где находится преступник. И тогда явился некий купец, не из самых богатых и родовитых, но который заявил, что отыщет юношу и освободит. Так он и сделал, за что попросил у счастливого отца, чтобы тот ввёл его в "общину Ашшура", то есть в пангус. Как тут можно было отказать. Молодой купец вскоре сделался близок и к дому ишшакума, стал ближайшим советником молодого правителя, даже не будучи аккадцем по происхождению. Молодой правитель весьма страдал от своего неполноправного положения. Он вынужден был всё время советоваться с пангусом, когда речь шла о важных делах, повышении налогов или объявлении войны. Наш молодой купец, будучи воспитанником Авариен, обладая хитроумным от природы умом, ещё и отточенным особым обучением, сообразил, как сделать положение ишшакума более царственным, как отбросить в прошлое дедовские установления и порядки. Надо ли описывать степень благодарности высокородного товарища. Тем более что царский пастух", следуя заветам своей высокой школы, не требовал для себя никаких постов, кроме одного - учителя для братьев ишшакума.
- Для чего ему было это нужно, он ведь и так полностью владел помыслами правителя? - спросил Аменемхет.
- Положение советника, даже первейшего советника, слишком неустойчиво. На вершинах власти веют разные ветры и часто меняют направление. Требуется более надёжная связь с носителем верховной власти, чем та, что следует из благодарности и простого дружелюбия.
- Но если, как ты говоришь, этот "купец" столь превосходил умом и силой характера тамошнего правителя, почему он не мог полностью его сместить и открыто встать на вершине?
- Этого никак нельзя делать, ибо народ страны готов терпеть инородца сколь угодно близко у вершины власти, но не прямо на вершине. А тот, о ком я говорю, не был природным аккадцем, не говоря уж о том, чтобы принадлежать к старому, известному роду. Он пошёл путём более длинным, но надёжным.
- Он совратил одного из младших братьев ишшакума и возвёл совращённого на престол? Как его имя?
- Алассар. Он уважаемый и богатый человек, всем видно, что он близок ко двору, но мало кому приходит в голову, какое влияние он оказывает на решения ишшакума.
- Везде ли путь к влиянию так извилист, хитроумен и подл, как в Ашшуре? Я ведь догадался, что сына этого богатого тамкара выкрали как раз те самые люди, что потом и отыскали.
- Юноша не пострадал. А с другой стороны, я скажу тебе: разве борьба за власть это дело для чистых рук?
- Оставим спор. Ты ещё рассказал слишком мало.
- Ты прав. Я продолжу рассказ о способах приближения к источнику власти. Труднее всего оно давалось в Халдее, ибо там подлинными хозяевами всего порядка жизни являются не цари и не военачальники, а жрецы. Они тоже не лишены слабостей и тайных желаний, но сама жизнь, которую они вынуждены вести согласно своему сану, огораживает их как стеной. Их круг узок, и проникнуть в него тяжелее, чем за ограду царского дворца. Жрецы живут в маленьком городке у зиккуратов, даже еда и питье, доставляемое им, проверяется, дабы не попалось среди подношений что-нибудь нечистое. Они чужды развлечений, они не торгуют, по крайней мере, сами.
Они ни к чему не привязаны чувством, кроме как к своему истукану, Энлилю или Мардуку, но зайти с этой стороны... Я зря, видимо, это рассказываю так длинно, разве не таков порядок в храме Амона в Фивах?
- Продолжай.