- Единственная лазейка - храмовые школы, где учителя сами же жрецы. После долгих размышлений решено было использовать не самую слабую, но самую сильную сторону этих заведений. Там привечали сирот. В конце моего рассказа будет понятно, почему опора на людей без роду и племени есть умнейшая из выдумок Авариса. Халдеи кое-что поняли но этой части, они могли бы составить конкуренцию Аварису, но остановились на полпути. И сила замысла из-за этого обратилась в слабость. Настал день, когда в храмовых школах Варсиппы, Лагаша, Уммы, Ура, Урука появились привлекательные мальчики, рассказавшие поразительные истории гибели своих семейств и принятые в обучение на храмовый кошт, ибо сумели показать и способности, и первоначальные знания. Не все они добились того, ради чего были посланы. Всё-таки дети. Кто-то просто утратил возвышенную связь с пославшим их домом, кто-то под воздействием многолетнего "обучения" уверовал в халдейских истуканов. Но некоторые прошли весь путь до вершины. Чаще всего не они награждали истинной любовью кого-то из окружающих, но были сами вовлечены в круг подлинных чувств старшими и высшими. Оказалось, что жреческий клан Халдеи состоит из людей, не только хранящих древнее драгоценное знание, но и питающих жарчайшие страсти. Закрытость всех этих храмовых убежищ стала теперь на руку нашему интересу, ибо никогда глаз не только простолюдина, но и праздного знатного человека не мог разглядеть того, что на самом деле происходило там внутри. При том, что мужеложство в тех краях считается преступлением в той же степени, что и здесь, на берегах, мимо которых мы проплываем.
Но не везде так. В стране Ахиява, что лежит далеко за морем на север от нильской дельты и далеко на северо-запад от Халдеи, проживает маленький дерзкий народ, пастухи и мореплаватели. Он строит крепостные стены и дворцы из огромных, но до такой степени необтёсанных глыб, что мастера Египта и Вавилона, наверно, даже не поняли бы, что перед ними сооружения, воздвигнутые людьми. Эти полудикари расселились в маленьких бухтах и на островах вдоль западного берега большой страны Хатти и промышляют морским разбоем. Так вот, в их среде нежные отношения взрослого мужа и юноши отнюдь не считаются чем-то предосудительным. Желательно только, чтобы старший не просто пользовался красотой и свежестью младшего, но образовывал и совершенствовал душу его, в самом крайнем случае научал хотя бы какому-нибудь полезному ремеслу. Народ этот чуть ли не целиком одержим страстью к познаниям, поэтому наибольшим успехом среди юношей пользуется не самый мощный, не самый статный, не самый ласковый из зрелых мужей, но тот, кто слывёт самым мудрым. Только вот чаще всего они удовлетворяются знанием профанным, и самым мудрым считается не тот, кто овладел каким-то подлинным знанием, но непрерывно ищет истину. Иногда достаточно просто объявить, что ищешь её, чтобы прослыть мудрецом. Одно из самых почтенных занятий там - публичное рассуждение о всяких сложных для понимания предметах. Поскольку язык их лёгок к изучению и звучен, то достаточно было подобрать человека, умеющего говорить долго, велеречиво, внешне очень убедительно и приблизить к юному царю.
- Так же вы действовали в царстве Хатти?
- Нет-нет. Хетты самый заносчивый и воинственный народ среди всех живущих народов. От времён древних и диких там остался один невыносимый обычай, которого нет теперь ни в одной из стран, известных нам. Там царица, именуемая таванна, царствует наравне со своим мужем, которого зовут табарной, ей воздаются отдельные почести, она может не соглашаться с супругом, но за это ей не рубят голову. Даже лишившись мужа, уже при новом царе, прежняя царица не полностью удаляется от власти, но живёт у себя во дворце, берёт дань со всей той провинции, откуда прибыла в Хаттушаш. Когда новый царь слишком молод или ничтожен, власть таванны становится полной. К ней приходят за советом командиры колесниц и горные князья, дающие стойких, как гранит, копьеносцев. Не так давно (лет около ста назад) одна из этих безумных женщин, оскорблённая неумением парикмахера, присланного ей царём Вавилона, объявила, что её хотели извести таким хитрым способом, и потребовала мести. Царь Муршиль, воевать не желавший, тем не менее выступил со своим войском в межречье, несмотря на то что начальник его соколиной охоты, с которым он проводил все лучшие осенние дни в предгорьях, никак не советовал ему это делать, получив на этот счёт наставления из Авариса. К несчастью, Муршилю сопутствовала удача. Вавилон он разграбил, и понадобились пятьдесят лет и усилия всех наших людей, чтобы зарастить эту нелепую рану на теле мира, успокоить купцов, вернуть торговлю к прежнему процветанию. И что мы видим теперь? В Хаттушаше смута, брат идёт на брата, а Вавилон снова отстроен и в цвету, ибо не может такой нужный город исчезнуть по воле одной безумной женщины.
- Вавилон - город, я слышал, неописуемых красот, и одних только златокузнецов там три особых квартала.
- Если бы не было на свете Авариса, я бы хотел жить в Вавилоне. Сузы многолюдны, как муравейник, Сидон и Гебал - это немыслимые горы ценных товаров, дворец Миноса на Крите - чудо из чудес, Фивы слепят величием своих храмов, Ашшур - гнездилище несгибаемых воинов. Есть на свете города, целиком вырубленные в толще скал, есть города, сидящие, как чайка, на одном камне - Тир или рассеянные в бесконечных зарослях камыша, как Импур в низовьях Евфрата, но чудо из чудес - Вавилон. Войско его сейчас ничтожно, правитель едва-едва собирает подати с подвластных земель, каналы чистятся плохо, но все знают, что живот мира там.
- А сердце - Аварис?
- В отличие от вас, египтян, мы считаем, что ум человеческий располагается не в сердце, но в голове. А теперь я объясню, почему хорошо для Вавилона наименование - живот. Раньше и чаще всего животу служат зубы, правильно? Отчего-то случилось так, и это испокон веку, что у жителей Вавилона самым страшным уродством считалось отсутствие но рту какого-нибудь зуба. Для человека придворного или выходящего жреца простительнее не иметь руки или ноги, чем зуба. Вавилон всегда славился своими лекарскими школами и самыми разными врачевателями, он и теперь торгует ими, как Васугани лошадьми. Самыми уважаемыми и ценимыми были те из них, кто умел утишить зубную боль, изъять изо рта сгнивший зуб и заменить его таким образом, чтобы окружающие не могли догадаться о постигшем человека уродстве. Из чего только не вытачивали подставные зубы - из кости, из белого дерева чиринш, из особого воска, смешанного с известковой пылью, - такие держались не более часа, но никогда не удавалось добиться хорошего результата. С подставным зубом человек, в лучшем случае, мог только говорить, улыбаться, даже пить ему приходилось с осторожностью. Тем не менее заведения зубных лекарей были очень популярны у знати, хотя посещались они, конечно, совершенно тайно. И вот однажды появился в животе мира один зубной лекарь, который умел подставлять зубы так, что они держались почти как настоящие. В чём был его секрет, никто понять не мог, а чтобы и не имел возможности выпытать, мастера забрали в царский дворец, дабы он своим искусством поддерживал авторитет правящего дома. Человек, обладающий столь необыкновенным искусством, не мог не стать влиятельным при дворе, а поскольку, помимо лекарских умений, он обладал и ещё многими иными, для окружающих неведомыми, вскоре смог добиться цели, для которой был обучен и послан в Вавилон. Правитель величайшего города доверил ему не только свой рот.
- Можешь не продолжать. Или, наоборот, можешь продолжать.
- Я понимаю тебя. К правителю Пунта наш человек приблизился сквозь летучий мир запахов. Тамошние порты центр торговли благовониями по всему свету. Тамошние гавани просто окутаны облаками самых необыкновенных ароматов. На складах лежат сокровища, способные не только превращаться в серебро и золото, но и повелевать чувствами и воображением человека. Соединяя особым, проверенным способом запахи, можно сделать человека счастливым, а можно ввергнуть в бездну отчаяния. Приобретена была лавка благовоний, составлен и послан в дом тамошнего главы ткачей особый вид пропиточной жидкости. А надо сказать, что ткаческие сообщества необыкновенно влиятельны в тех краях, не менее княжеских родов. Глава ткачей оценил подарок очень быстро, ибо его ткань, пропитанная новым составом, продавалась втрое лучше прочих и втрое же дороже. Был отыскан и обласкан составитель нового запаха...
- Ты не назвал мне имя этого управителя запахами, ты не назвал мне имя зубного лекаря.
- В данном случае и произнесённые, и непроизнесённые имена равны между собою, ибо те, кто их носил, давно уже мертвы. Я рассказал тебе, каким образом Аварис овладевал сердцами существующих ныне царств. Теперь достигнутое положение лишь поддерживается. Каждый тайный посланник Авариса, "царский пастух", воспитывает при себе "пастушёнка", передаёт ему своё положение и рычаг влияния, когда для этого подходит нужный момент. Причём выбирает момент не он сам, но Аварис, неусыпно следящий за всем окоёмом мира, где пекут хлеб и варят пиво. В странах горных и лесных дикарей мы не имеем влияния на порядок управления, и это легко понять. Так же точно мы не управляем стадами полосатых лошадей к югу от нильских порогов и орлами в горах, что возвышаются над страной Наири. Крокодилы вод и чудища народных рассказов нам тоже не подвластны. Реку, по которой мы плывём сейчас, я знаю лучше, чем большинство жителей долины. Я поднимался выше великих порогов, бывал в землях, где лишь слышали о Египте и о Аварисе, был даже там, где эти имена никому не известны. Дикость тамошних пародов близка к дикости животных, они не имеют царств и царей, у них нет даже и купцов, а подчиняются они только своим колдунам.
- Не встречался ли ты с этими колдунами?
- Не один раз, и даже с самым могущественным из них.
- Не нубийца ли Хеку ты подразумеваешь сейчас?
- Его.
- Так ли он могуществен, как о нём говорят?
- У него есть большая власть над веществами. Он может превращать человека в мертвеца и превращать в своего бессловесного слугу, вроде собаки. Я сам видел, как он заставлял пить больных изготовленный им бальзам и оставлял лежать без движения неделю, а потом давал выпить другой и человек начинал ходить и разговаривать. От его взгляда простые нубийцы, я видел сам, падают без памяти. Многие, я слышал, считают его воплощением бога Хеки, чьё имя он носит. Я знаю, что это не так, но я знаю также и то, что он единственный из колдунов, а я много видел их на своём пути, который способен делать вещи выше моего понимания. Я раздумывал, как можно использовать его в наших широких планах, но понял - никак. Его нельзя изъять из места, где он живёт.
- Он старик?
- Ещё не так. Он уродлив, однорук и почти безумен. Думаю, именно в силу этого священного безумия ему и открываются тайны его древнего ремесла. Наука Авариса идёт иными путями. Мы хотим, чтобы один раз кем-либо достигнутое потом стало достижимым для всякого посвящённого. Хека же один в своём роде, и никому, даже самым преданным ученикам, он не способен передать суть своего умения. Кроме того - золото ему не нужно и не нужна власть, кроме той, что у него уже и так есть. Его ничем нельзя приманить и ничем нельзя испугать. Мы сочли, что надо оставить его там, где он произрос, и все его снадобья имеют силу только в его руках.
Аменемхет вытер вспотевшую шею куском белой ткани. И вернул разговор в прежнее русло.
- И что же, во все эти годы не случалось среди вашего нечистого племени предателей, не происходило случаев, подламывающих все изощрённые планы?
- Бывало всякое, и будет такое, чего не упредвидишь. Для таких случаев есть я и такие, как я. Ты же помнишь, я говорил, что вернулся из страны эламитов, из Суз, где вразумил наследника престола, который не поддавался вразумлению своего сердечного, но слишком размягшего сердцем друга. Вот моя работа, хотя и не вся полностью. А предательство у нас невозможно, рыба не может предать воду.
- А что делаешь ты сейчас?
- Спасаюсь бегством от царского гнева, ибо преступил черту, которую преступать не может никто, как бы высоко он не стоял.
- Что ж это за черта такая?
- Я пока не скажу тебе, докончу начатое. Я рассказал не всё, ибо говорил только об удачах, а сколько было неуспешных попыток. Ибо ядро каждого народа упруго, и душа любого правящего дома тёмный лабиринт. Надобно предвидеть, в каких пропорциях применить наступательную силу, в каких лукавое завлекание, что в сопротивляющемся духе преодолеть силою разумения, что явлением чуда. Главная добродетель - терпение. Любая ошибка - шаг на плаху. Более ста сорока лет осматривали, оценивали, окружали мировое стадо, разбивали его на отары. Теперь ты понимаешь, что правильное объяснение имени гиксосы - это не "царские пастухи", но "пастухи царств"?
Аменемхет снова вытер пот.
- Скоро стемнеет.
- Да, и поэтому невозможно сделать то, что я задумал.
- А что ты задумал?
- Возьми завтра большой папирус и писца, которому доверяешь, я назову тебе всех "пастухов", что ныне правят стадами. Все царства, все города, кто в какой должности, все имена и слово-знак, с которым к каждому можно приблизиться. А теперь я сойду в свою лодку и поплыву за тобой на верёвке, чтобы ты был спокоен в своём сне.
Когда Мегила спустился в лодку и отчалил, растягивая канат, которым она была привязана к корме фиванской ладьи, в полотняную беседку, где происходила беседа, скользнул колдун, отодвинув культёю край ткани. Приблизился к верховному жрецу даже ближе, чем предусматривали приличия, и быстро зашептал:
- Не верь, не верь, о, величайший, ни одному его слову. Когда гиксос рассыпает перед тобой богатства, он уже видит, в какой они тебе пойдут вред. Когда гиксос откровенен, он более лжив, чем когда говорит прямую неправду. Верности гиксоса нет, потому что ему самому никогда не известна его цель. Даже когда он вспарывает себе живот, это может быть не ему, а тебе во вред!
26
Птахотепу уже в третий раз меняли влажную тряпку на остром, лысом черепе. Даже здесь, в помещении казармы, ему было невыносимо жарко. Путешествие через раскалённую долину вынуло из него все силы и ввергло в раздражительность. Трое слуг с мухобойками нависали над ним, готовые перехватить любую наглую муху, устремившуюся на потного господина. Но и тройными караулами его было не охранить. Мухи с жадным звоном сгущались прямо из воздуха и впивались во влажную кожу, и тогда Птахотеп шипел и ругался. Небамон стоял рядом с пергаментным лицом и обнажённым мечом в руках. Он внутренне проклинал себя за доверчивость. Как он, с его проницательностью и опытом, мог не догадаться, что этот уродливый раб Аменемхета явился сюда только для того, чтобы погубить духовного вождя возрождающегося Мемфиса - верховного жреца бога Птаха.
- Мне известно твоё прежнее имя, - прошептал жрец, неприязненно ползая взглядом по связанному и насильно согнутому гиганту. - Твой отец был достойным человеком, все храмовые шорники были под его началом. Во время праздничных шествий он шёл сразу вслед за младшими жрецами. Ты мог бы стать даже кузнецом или кормчим праздничной ладьи, прояви немного прилежания и благорасположения. Но нрав твой был слишком буен, а силою ты равнялся бегемоту. Ты нашёл своё место среди самых презираемых, ты боролся на базарных площадях. Не разграбил ли ты могилу своего деда?
Са-Амон никак не реагировал на эти речи, и даже на последнее, самое страшное из оскорблений. Он просто стоял на коленях, обвязанный верёвками, как куль с зерном, упираясь лбом в глиняный пол, и тихо переживал свой позор. Как он мог промахнуться мимо удачи, уже распахнувшей ему свои объятия!
- Твой дед и дед твоего деда преданно служили Птаху. Ты изменил не только традициям своего достойного рода, но и величайшему из богов, и это прегрешение - самое главное из твоих прегрешений. Ты поднял руку на первослужителя Птаха. Какое, ты думаешь, тебе выпадет наказание? Может, ты хочешь что-нибудь сказать? - Птахотеп резко наклонился вперёд в своём кресле, впиваясь глазами в бугристое, тускло поблескивающее темя Са-Амона.
Тот тяжко вздохнул, так, что ветром разметало песчинки в стороны от расплющенного об глину носа.
- Все боги - числом три, - глухо промолвил он.
- Что?! Я не расслышал, что?! - яростно выпрямился на сиденье Птахотеп.
- Все боги - числом три. Амон, Ра и Птах. У них нет первого, нет второго. Амон имя этого единого божества. Ра - его голова, Птах - его тело. Есть только он: Амон, Ра, Птах - вместе три.
Верховный жрец тихо хлопнул себя ладонями по коленям, и раздался низкий, бешеный шёпот.
- Во-от. Эти безумные слова вложены в его бегемотову голову этим жуликом Аменемхетом. А ты... - жрец вдруг резко повернулся к Небамону, - ты поверил, что посланец этого наглого заговорщика мог прийти к тебе с открытым сердцем!
Командир полка стоял потупившись и оцепенев от стыда.
- Шпионы и предатели кругом. Сегодня пришлось казнить одного лазутчика Аменемхета. Ты знаешь, кого, Небамон? Представь, старого учителя Неферкера. Оказывается, это с его помощью человек Аменемхета проник во дворец Бакенсети. Старик, учитель... Он двадцать лет в храме.
Птахотеп снова резко повернулся к Са-Амону:
- Слова, которые произнёс ты, грабитель с изуродованным носом, это выдумка самого позднего, растленного времени. Выдумка, зародившаяся в возгордившемся сердце Фив и вышедшая через их наглые уста. Амон - бог малого города и бедного нома. Египет знал и почитал Монту-воителя в Фивах, но не Амона. Возвысился этот слишком уж таинственный бог человеческим обманом и хитростью. Ещё в дни моей молодости стали тихо говорить безумное, что Амон - это Ра. Теперь я слышу и совсем несообразное - Птах есть тело Амона и его голова. Так знай же, если способен хоть что-то понимать, что Птах это древнейший и первый, он Нун, из тёмных вод которого возникает творящий Атум. Птах сердце и язык великой девятки, он зачал в своём сердце и воплотил в языке образ Атума. Птах был и замыслом, и языком. Птах вселил силу во всех богов. Всё, стало быть, и управляется замыслом Птаха и его приказом. Птах породил творящего Атума, но везде, где творится, есть Птах. Девятка Атума возникла из его семени, исторгнутого перстами его. Девятка Атума суть зубы и губы в устах, которые произносят имя его, и таким образом Шу и Тефнут вышли из уст.
Птахотеп согнал целую волну пота со своего чела, как будто только что сдвинул в одиночку огромный каменный блок на жаре, и произнёс:
- Это слова из древнейшего папируса, что хранится в храме Птаха десять сотен лет, а папирус этот есть список с другого папируса, число лет которого неизвестно, и где он в этом списке, твой Амон?!
Жрец поскрёб грудь короткими пальцами.
- У Египта, Верхнего и Нижнего, всегда была одна столица - Мемфис. Династия сменяла династию, но фараон жил здесь, подле великих пирамид, там, где грезит наяву сфинкс. Даже нечистый первый царь гиксосский поселился в Мемфисе, признавая его первенство. Но теперь появились люди, считающие, что пришло время другого города.
- Если Мемфис ослабел, пусть Египту помогут Фивы, - донеслось с глиняного пола.
Птахотеп вдруг засмеялся: