Одновременно с настоящей эпистолой извещаю подробно сенат и римский народ о военных действиях, а тебя - вкратце: Децим Брут и Требоний осаждают с моря и суши Массалию, в которой заперся Домиций Агенобарб, а я отправляюсь на помощь Гаю Фабию, посланному в Испанию с пятью легионами. Узнав, что у Илерды соединились легаты Помпея Марк Петрей с двумя и Люций Афраний с тремя легионами (всего у них сорок тысяч пехоты и пять тысяч конницы), я хочу попытать счастья и разбить их.
В Галлии я заключил мир с Коммием и другими враждебными вождями, набрал пять тысяч пехотинцев и шесть тысяч галльских всадников, заплатив им деньгами, вынутыми из сокровищницы Сатурна, а также динариями, взятыми взаймы у военных трибунов и центурионов. Эти динарии я им верну с процентами; к тому же они - залог верности начальников. Галльской знати, принятой мною на службу, я обещал возвратить отнятые имения.
Спокойно ли в Риме? Удержи в повиновении Италию, чтобы мне не пришлось вторично изгонять помпеянцев. Прощай".
Вскоре пришло известие о морской победе Деиима Брута, а полтора месяца спустя Цезарь сообщил о сдаче Афрания и Петрея и о переходе двух легионов Варрона на его сторону.
"Я оставил всем воинам жизнь и имущество, объявив, что каждый волен идти куда хочет, - к Помпею или к Цезарю, или возвратиться к частной жизни, - писал он, - теперь вся Испания в моей власти. Завтра отправляюсь на совещание в Кордубу, твердо решив дать большинству иберов права римского гражданства. Правителем Испании оставлю легата Квинта Кассия Лонгина, дав ему четыре легиона".
События следовали с невероятной быстротою. Известие о морской победе помпеянцев над Долабеллой и о битве у Баградаса, где нумидийский царь Юба, друг Помпея, уничтожил легионы Куриона, повергло Антония в ужас: Рим лишился африканского хлеба, предстояли волнения плебса… Подкрепления, посланные Долабелле, были разбиты, и пятнадцать когорт взяты в плен.
Все ждали прибытия Цезаря.
Не успел Цезарь приехать, как сенат, по предложению Лепида, назначил его диктатором, и известие об этом было спешно отправлено ему с сенатским гонцом.
Цезарь прибыл в Рим в конце ноября, а его ждали раньше. Он был хмур и озабочен. Гибель Куриона с легионами опечалила его; он думал, что этот мот и бездельник выказал себя бесстрашным военачальником и кончил жизнь, как подобало римлянину.
После выборов, на которых Цезарь был избран консулом следующего года, а Целий и Требоннй - преторами, в Риме заговорили о мире с Помпеем. Но надежд на мир было мало, хотя друзья и влиятельные магистраты настаивали на переговорах.
"Буду играть в войну и перемирие, - думал Цезарь. - Зимой переправлюсь в Эпир и начну переговоры с Помпеем, как законный консул республики. Ведя переговоры, буду завоевывать страну, овладею побережьем до Диррахжя, обеспечу себя хлебом, железом, оружием и вьючными животными".
На лице его была усталость: приходилось председательствовать в комициях, на латинских празднествах, предлагать законы: о даровании прав гражданства Цизальпинской Галлии, о возвращении из изгнания лиц, обвиненных по закону Помпея, о запрещении иметь у себя более шестидесяти тысяч сестерциев в золоте и серебре.
Последний закон был вызван острым положением должников. Ростовщики и всадники, услышав о ротации, обвинили Цезаря в желании провести отмену долгов по всей Италии.
- Популяр, он продолжает поддерживать бездельников и оборванцев, - с ненавистью говорили они, но, узнав, что Цезарь приказывает покрывать долги стоимостью имущества, оцененного до междоусобной войны, несколько успокоились.
- Этот закон проведен властью диктатора, - шептали недовольные землевладельцы, - и бороться с ним невозможно.
- Не быть же Цезарю пожизненным диктатором, - Сказал Аттик, дрожавший за деньги, розданные многим нобилям. - Неизвестно еще, кто победит. Если Помпей - мы получим все с процентами.
Цезарь знал об этих разговорах от лазутчиков.
"Что же, - думал он, - пусть надеются на Помпея, а я буду делать свое большое дело".
С Кальпурнией он встречался только ночью. Жена, сидя на ложе, дожидалась мужа, по древнему обычаю. Это раздражало Цезаря; он ненавидел древность и осмеивал ее, а Кальпурния рабски следовала обычаям, которые давно уже отжили. "Она неспособна даже изменить, - думал Цезарь, раздеваясь донага - привычка, которой следовал всю жизнь - и ложась, - а между тем есть ли хоть одна такая добродетельная матрона в Риме?"
Лежа, он беседовал с нею. Она откровенно рассказывала, что за ней пытался ухаживать Антоний, но получил отпор, и что Саллюстий звал ее в свою загородную виллу, чтобы показать дорогие картины, купленные у публикана.
- И ты, конечно, не поехала к нему? - со смехом спросил Цезарь.
- Неужели ты, Гай, мог подумать… Он прервал ее:
- Послезавтра я уезжаю в Брундизий. Позаботься, дорогая, собрать, что нужно, в дорогу…
- О, Гай, Гай, - всхлипнула она, прижимаясь к нему, - опять ты оставляешь меня надолго… За девять лет, проведенных тобой в Галлии, я виделась с тобой в Равенне не более шести раз!.. .
- Да, но не забудь, что каждый раз ты жила в Равенне не менее месяца!..
Она вздохнула и спросила, сколько тог и плащей, какие туники положить в его сундук и нужно ли приказать скрибам приготовить папирусы и пергаменты. Но Цезарь молчал: он ровно дышал, слегка похрапывая.
Сложив с себя бесполезную диктатуру, Цезарь выехал из Рима, направляясь в Брундизий, где ожидали легионы. Он отправлялся в Грецию без денег, без хлеба, без рабов и без вьючных животных, разрешив воинам подвесить к концу копий небольшие узелки.
- Коллеги, - сказал он, сажая пятнадцать тысяч на корабли, - мы отправляемся в Элладу, где некогда грозный диктатор Сулла разбил несметные полчища царя Митридата. Он обещал ваннам сокровища, рабов и красивых невольниц, и они получили все это… А я обещаю вам то же в двойном размере и земли в Италии, которыми щедро наделю вас…
Радостные крики огласили пристань. Толпившийся народ выражал свою радость хвалебными песнями в честь Цезаря.
- Остальные войска посадить на корабли, как только биремы и триремы приплывут обратно из Эллады, - говорил Цезарь, сжимая руку Антония. - Поручаю это дело тебе, Габинию и Фуфию Калену…
- Будет сделано, вождь!
Цезарь взошел на корабль. За ним поднялись военачальники.
Загремела труба, и триремы, рассекая длинными веслами темные волны, двинулись в путь. Шел январский дождь, туман застилал острова.
- Что бы ни сулила мне Судьба, - молвил Цезарь, поглядывая на удалявшийся берег Италии, - я готов принять ее удар или милость. Об остальном пусть позаботятся боги.
Он покрыл лысую голову краем тоги, чтобы защитить ее от моросившего дождя, и устремил глаза на большие неспокойные волны, которые, ударяясь о борта, обдавали палубу пеной и брызгами.
III
Отступив из Италии в Элладу, Помпей поставил во главе пятисот кораблей, доставленных союзными восточными царями, консуляра Марка Бибула, непримиримого аристократа, вызвал один легион из Киликии и присоединил его к пяти легионам, выведенным из Италии, набрал легион воинов, живших в Греции и Македонии, и два легиона - в Азии, нанял всадников, пращников и стрелков из различных народностей: здесь были димие черноволосые галлы, белокурые германцы, смуглые низкорослые галаты и каппадокийцы, юркие дарданы и мрачные приземистые бессы.
Центром вооружаемых войск была Македония, а главная квартира находилась в Фессалонике, куда сбегались сенаторы и всадники, покидавшие Рим.
Узнав о завоевании Цезарем Испании, Помпей приуныл: седой, с большими волосами и широким мужественным лицом, тучный, он сидел, наклонив голову, над хартией с нанесенными на ней городами и реками Греции, морями и островами.
- Путь от Берей над Галпакмоном в Диррахий долог и утомителен. Но в Македонии делать больше нечего. О Марс и Беллона, - вздохнул он, молитвенно воздев руки и упав на колени, - помогите Помпею поразить врага… О, мои испанские легионы!..
Встал и пошел навстречу входившим друзьям.
По лицам их Помпей увидел, что они принесли дурные вести, но не смутился - привык к преследованиям судьбы.
- Что нового, друзья? - спокойно спросил он, ожидая удара.
- Увы, Цезарь высадился в Акрокеравнии…
- Это где?
- В Палеасском заливе. Склонившись над хартией, искал залив.
- Где же он? - нетерпеливо восклицал он, подвинув к друзьям хартию. - Где Акрокеравния? Позвать географа!
Низенький старичок стоял перед ним, кланяясь. Помпей повторил вопрос, готовясь сбить скриба ударом кулака в лицо, но старичок протянул палец и, обведя им черный кружок и извилистую береговую линию, сказал:
- Вот, господин мой, Акрокеравния - взгляни на надпись. А вот и Палеасский залив.
Помпей покраснел и, стараясь скрыть свое смущение, спросил:
- А скажи, откуда ближе до Диррахия: от Фессалоники или от Акрокеравнии?
- От Акрокеравнии ближе, господин мой,, и путь легче. На пути находятся Орик и Аполлония…
- Ну, иди, - нахмурившись, сказал Помпей. - А теперь, друзья, объявите военачальникам мое приказание: двигаться большими переходами к Диррахию, куда я переношу главную квартиру.
Через час легионы двинулись в путь. Помпей с друзьями ехал впереди. Лошадь под ним была горячая, и он ежеминутно сдерживал ее.
Вечером почти одновременно прискакали два гонца.
- Орик и Аполлония заняты… Города не сопротивлялись законному консулу…
- А ты от кого? - повернулся Помпей к другому гонцу.
- От Цезаря.
Губы полководца дрогнули. Он сорвал печать, пробежал глазами эпистолу.
- Подлый лицемер! - крикнул он побагровев. - Предлагать мир, и не прекращать военных действий! - И, скрипнув зубами, прибавил: - Зачем же было высаживать легионы в Греции, если он жаждет мира?
Нахмурившись, он отвернулся от гонца.
- Будет ответ? - спросил посланец.
- Ответа не будет, - холодно ответил Помпей.
Прибыв под Диррахий, полководец занял город и расположил войска к югу, вдоль берега Апса.
- Укреплять лагерь, - приказал он и отправился в Диррахий, где в главной квартире собрались начальники на военный совет.
Ночью Помпей, дремавший в полном снаряжении над хартией, был разбужен рабом. Через несколько мгновений перед ним стояли друзья. Они сообщили, что подошедший Цезарь расположился лагерем на противоположном берегу Апса и прислал эпистолу с мирными предложениями.
Помпей возмутился.
- Друзья, муж, предлагающий мир с обнаженным мечом, - разбойник!.. - крикнул он. - Пусть он сложит оружие, если не лжет, что согласен мне подчиниться… Иных условий я не приму. Неужели Помпей Великий согласится вернуться в Италию из милости Цезаря?
Он резко отвернулся от друзей и, не глядя на них, вышел. Через несколько минут его громовой голос загудел в атриуме:
- Пиши, скриб! Объявить Марку Бибулу строгий выговор за недостаточную бдительность на море: высадка Цезаря с легионами в Акрокеравнии - недопустимая оплошность. Приказываю Марку Бибулу послать Либона с пятьюдесятью кораблями к Брундизию для наблюдения за гаванью, а самому Бибулу зорко наблюдать за морем, дабы легионы, оставленные Цезарем в Италии, не могли переправиться в Грецию…
Выйдя на улицу, Помпей вскочил на коня и поехал в лагерь.
Несмотря на дождь и холод, воины работали, укрепляя вал. Он слышал окрики центурионов, резкие голоса военных трибунов, угрюмые ответы легионариев и подумал, вспомнив Корнелию, последовавшую с ним на чужбину, и непримиримых сыновей, жаждавших борьбы: "Не лучше ли помириться?.. Если он не лжет и первенство останется за мною… Но нет! Не таков Цезарь: вероломный, он готов на измену; лживый, он способен отказаться от своих слов; нечестный, он будет изворачиваться и меня же обвинять в вероломстве и подлости!.. О, чудовище, грязный выродок, порожденный Венерой и одним из семи царей!"
Он злобно засмеялся и зашептал:
- Почему нет во мне каменного спокойствия, железной воли и холодной жестокости Диктатора? Сулла раздавил бы Цезаря, как вредное насекомое… А я? Какой дух удерживает меня от решительных действий? Неужели Фатум, предначертания которого неизменны?
Подъехав к воинам, он спросил, давно ли они работают и когда их сменят. Выступил центурион:
- Вождь, смена придет на рассвете.
- Хорошо. Какой работает легион? Пятый? Где караульные трибуны?
Он долго находился в лагере, объезжая укрепления, беседуя с начальниками, в палатки которых заходил запросто, не как вождь, а как равный к равным.
Войдя в шатер Брута, который работал при свете тусклой лампады, переписывая исчерченную во всех направлениях рукопись, он любезно заговорил с ним, восхваляя его научные занятия, но не мог отделаться от чувства виновности перед ним. "Разве я не убил его отца? А сын из любви к республике перешел на мою сторону".
Брут сидел, несколько сгорбившись. Ему было тридцать семь лет, - низкий упрямый лоб, бледное лицо с черной бородой и выдающимися скулами, болезненный вид. Он только что отправил эпистолу в Фессалонику, где осталась его жена, дочь Аппия Клавдия, со своей сестрой, супругой Гнея, старшего сына Помпея, и работал рассеянно, под впечатлением воспоминаний. В Риме остались Лепид, женатый на сестре, и вторая сестра, жена Кассия.
"Что их влечет к Цезарю?" - думал он, просматривая греческие исследования о Демосфене, страстным поклонником которого он был. И вдруг вспомнились остроты Цицерона: "Что можно ожидать от этих мужей? Один Брут, а другой - Легад". "Brutus" означало "глупый", a "Lepidus" - "снисходительный", и эта игра слов была неприятна. "Неужели я делал только глупости, а Лепид своей снисходительностью потворствовал изменам жены?"
- Над чем работаешь? - спросил Помпей, которого удручало тягостное молчание Брута. - Цицерон говорил мне, что ты пишешь сочинение "О добродетели".
- Да, я задумал это рассуждение, но братоубийственная война мешает сосредоточиться. Пришлось отложить эту работу и заняться Демосфеном и Полибием.
В это время послышались голоса, и в шатер вошли несколько человек. Прищурившись, Брут старался разглядеть их при скудном свете лампады, но пламя мигало, и лица мужей оставались в тени.
- Цицерон и мой сын, - шепнул Помпей.
После взаимных приветствий Гней сказал, обращаясь не то к отцу, не то к Цицерону:
- Цезарь уверяет, что поднял оружие с целью вернуть квиритам свободу…
- Свободу? - вскричал Цицерон. - Но, друзья мои, скажите, когда народ ее потерял? Разве не было у него законов, неприкосновенных трибунов, которые имели право прерывать политическую жизнь и отменять распоряжения сената?.. Нет, всё у него было: свобода слова и трибуны, избирательное право, которым он даже торговал, как своей собственностью, и беспрепятственный доступ к магистратурам… Чего же больше?,. Какую же еще свободу этот наглый муж хотел вернуть плебсу?
- Цезарь утверждает, что нет равенства между плебеем и нобилем, - перебил Гней. - Он кричит, что некоторые знатные фамилии из рода в род занимают главные магистратуры…
Цицерон рассердился:
- Плебс, плебс! Кто это? Стадо. А Цезарь разыгрывал из себя преемника Гракхов: "Моя цель - освободить угнетенный плебс". Но разве стадо может ходить без пастуха? Я согласен даже на то, чтоб этим пастухом был потомок Венеры, - засмеялся он, - но, друзья мои, подумайте, во имя богов, что представляет из себя эта кучка, именующая себя популярами! Все они - разорившиеся бездельники и искатели приключений: Антоний, Долабелла, Целий, Курион, Мамурра и десятки им подобных…
Брут сидел задумавшись: темная морщина глубоко залегала между бровей.
- Ты прав, - резко сказал он и удивился звуку своего голоса. - Он идет, чтобы отнять у нас свободу… И все, что было честного в Риме, поднялось на помощь республике и свободе…
- Тем более, - подхватил Помпей, - что, сражаясь, мы знаем твердо, все, как один: мы должны победить или умереть свободными.
Помпей знал, что Цезарь со своими пятнадцатью тысячами находится в западне, - против него он имел войск втрое больше и мог уничтожить врага внезапным нападением, но медлил, решив ослабить Цезаря голодом. Вызвав из Азии Сципиона, он следил за действиями неприятеля. Сведения, получаемые от разведки, не беспокоили его: враг отсиживается в палатках… Цезарь посылает отряды на розыски хлеба… мешает кораблям Бибула брать воду на побережье… ожидает подкреплений из Брундизия…
В то время как часть воинов укрепляла лагерь, а разноплеменная толпа знати, состоявшая из сенаторов, всадников, восточных царей и вождей варварских наездников, роптала на медлительность Помпея (нобили стремились вернуться поскорее в Рим, мечтая поделить между собой богатства "изменников", перешедших на сторону Цезаря, угрожая расправой Аттику, который предпочел остаться в Риме, и открыто выражая недоверие Афранию и Цицерон), он обучал легионариев, соперничая с ними, несмотря на свою старость, в ловкости: верхом, на скаку, выхватывал меч и рубил головы куклам, вылепленным из глины… Однажды, когда он беседовал с халдеями, вошел Лабиен. Нахмурившись, Помпей отвернулся от него.
"Будущее - как на ладони, - подумал Лабиен. - Зачем предсказания? Стоит лишь двинуть легионы!"
- Вождь, в войске Цезаря голод, - вымолвил он, - легионарии слабеют… Прикажи…
- Уйди, разве не видишь, что я занят?
- Вождь, пока Цезарь не получил подкреплений…
- Он и не получит их - Бибул охраняет море…
- Умоляю тебя, вождь…
Помпей высокомерно взглянул на него.
- Кто здесь вождь - ты или я?.. Если ты, то я готов тебе подчиниться, если я - изволь исполнять мои приказания…
Побледнев, Лабиен выбежал из шатра. Он дрожал от бешенства и негодования: "Мы бы разбили Цезаря и взяли бы в плен… Гражданская война кончилась бы… О боги, боги! Что он делает? Пойду к Катону, может быть, он повлияет на Помпея и заставит его принять необходимые меры…"
Покинув с Помпеем Рим и оставив свою сестру Сервилию с ее сыном на Родосе, Катон находился в состоянии грусти и растерянности. Его угнетало тяжелое положение отечества, и он, облачившись в траурную одежду, перестал стричься и бриться, не надевал на голову венка. Так же, как и прежде, он, по примеру Ромула. ходил босиком и без туники - в темной тоге, надетой на голое тело.
Он беседовал с друзьями, когда вошел Лабиен.
Взглянув на мрачное лицо сурового мужа, подражавшего Катону Цензору, Лабиен подумал: "Вот неприятный человек, живущий в идеальном государстве Платона! Цицерон прав, утверждая, что Катон одинок в мире: не замечает никого - ни друзей, ни выродившихся потомков Ромула…"
Лабиен заговорил о слухах, носившихся в лагере, будто Помпею суждено поражение, и выразил опасение, что легионарии, услышав о предсказании халдеев, могут растеряться и во время битвы перейти на сторону Цезаря, но Катон перебил его:
- Удивляюсь, Лабиен, что здравомыслящие люди могут еще верить восточным прорицателям, которые об-манывают за деньги легковерных мужей… Успокойся и успокой своих друзей. Наш вождь Бибул примет необ-ходимые меры…
И, обратившись к любимому стоику, прибавил:
- Что такое Фатум и можно ли верить предопределению? - спрашиваешь ты. Трудно утверждать, что это божество, наделенное разумом, а если Фатум не божество, то, может быть - совокупность законов, движущих жизнями, своеобразный порядок мироздания? И если это так, то…