- Прости, император, прости! - гремели улицы. Но Цезарь молчал, сурово сдвинув брови.
И опять они умоляли его, опять обещали умереть, если он прикажет.
- Накажи нас, - кричали ветераны, - наложи какое угодно взыскание, и мы с радостью подчинимся!
- Вспомни, император, Алезию, Рубикон, Корфиний! Вспомни Фарсалу, где мы разбили Помпея! Разве мы не сражались за тебя, нашего бога и царя?
"Царя!"
Это магическое слово разгладило морщины на лбу Цезаря… Он взглянул в преданные лица своих боевых товарищей и сказал:
- Коллеги, я готов вас простить, если вы поклянетесь, что никогда больше неповиновение не омрачит вашего рассудка!
- Клянемся, клянемся!
- Марсом, Беллоной!
- Юпитером! Цезарь продолжал:
- Но кто ответит за убийство трибунов, за покушение на Саллюстия, за грабежи по дороге в Рим? Кто? Вы, только вы! И я, ваш император, должен вас наказать по закону: ваши триумфальные награды будут уменьшены на одну треть!
Обрадованные прощением, легионарии кричали:
- Воля твоя, император!
- Мы покажем в боях свою доблесть! Полководец взмахнул плащом.
- Коллеги, завтра на рассвете в путь… Мы идем в Африку - бить помпеянцев!
Слышал ропот оптиматов, видел злые бледные лица, но, казалось, не замечал.
Он возвратился домой, провожаемый толпами народа, а вечером Мамурра докладывал:
- Нобили кричат, что ты, Цезарь, стал тираном, что мстишь раскаявшимся помпеянцам: ведь многие из них ожидали получить наследство погибших… Антоний оспаривает у всадников дворец Помпея и угрожает занять его вооруженной силою… Отмени, Цезарь, публичную продажу, иначе прольется кровь…
- Чья кровь? Моих врагов? Пусть льется, Мамурра, пусть льется! А постановления Цезаря не подлежат отмене.
Спустя несколько дней, председательствуя на выборах магистратов, он распределял должности и пропретуры между своими сторонниками и способствовал избранию консулами Ватиния и Калена до окончания этого года, а себя и Лепида на следующий год.
Голос его звучал несколько глуховато, когда приходилось перечислять провинции и назначенных магистратов:
- В Цизальпинскую Галлию пошлем Марка Брута, в Трансальпинской оставим Децима Брута, в Ахаию поедет Сервий Сульпиций Руф, в Иллирию - Публий Сульпиций Руф, а Азию - Публий Сервилий Исаврийский, в Вифинию - Панса, в дальнюю Испанию - Требоний, в ближнюю - Педий и Фабий Максим…
- А в Африку? - донесся чей-то насмешливый голос.
Цезарь вспыхнул, но овладел собою.
- В Африку поедет Гай Юлий Цезарь с легионами, чтобы усмирить мятежников, - спокойно сказал он, - Цезарь выедет из Рима диктатором, а с нового года начнет военные действия в должности проконсула, так как срок диктатуры к этому времени истечет.
Встал и, провожаемый друзьями и приверженцами, быстро вышел из курии.
Приказав Саллюстию отправиться к легионам, находившимся в Кампании, и отвести их в Сицилию, откуда они должны были переправиться в Африку, Цезарь торопился кончить дела и выехать поскорее из Рима.
Несколько дней спустя прискакал гонец на взмыленной лошади и без доклада ворвался в атриум, где Цезарь беседовал с друзьями.
- Император! - крикнул он, задыхаясь. - Легионы восстали и идут на Рим… Трибуны, пытавшиеся их успокоить, растерзаны. Саллюстий спасся бегством.
Цезарь побледнел. Силою воли подавил волнение и на вопрос Мамурры, как поступить с бунтовщиками, спокойно ответил:
- Подождем новых известий.
Ночью примчался Саллюстий в разорванной одежде с кровоподтеками на лице. Цезарь был один. Полулежа в таблинуме, он работал над "Комментариями о гражданской войне".
- Цезарь! Воины идут сомкнутыми рядами, опустошая все на своем пути…
Полководец отложил манускрипт. Темная морщина залегла между бровей.
- Расскажи, как спасся, - спросил он, едва владея собою.
- Чудом, Цезарь, чудом! Они набросились на меня с криками, что ты обманул их: "Где обещанные подарки? - вопили они. - Не желаем служить… Требуем отставки!" Я стал уговаривать их… Меня ударили по лицу, сбили с ног. Я бросился к знамени, обнял древко… Они не посмели напасть на меня и бросились к палаткам трибунов… А я, Цезарь, побежал на луг, где паслись лошади, вскочил на одну из них и ускакал…
Цезарь молчал.
- Как прикажешь поступить с бунтовщиками? Завтра они подойдут к городским воротам.
- Впустить в город.
- Впустить? - с удивлением воскликнул Саллюстий. - Но они, Цезарь, способны совершить насилия над мирными жителями…
- Впустить в город. - повторил полководец и взял отложенный манускрипт.
Саллюстий понял, что Цезарь желает работать,- и вышел.
Но работать он не мог.
"Дела плохи, помпеянцы усиливаются, ветераны ненадежны… Был ли случай, чтобы легионы не повиновались Сулле? Нет!.. Диктатор был сильнее меня, знал тайну власти над людскими сердцами… А я"?..
XI
Сальвий хирел. После тяжелого ранения на форуме у него появился легочный кашель, и врач-иудей посоветовал пребывание на горном воздухе и усиленное питание.
- Побольше молока, масла, меду и бараньего жира, - говорил он, - и поменьше луку, чесноку и редьки.
Лициния побледнела. Дома был голод. Где найти работу, чтобы поддержать мужа?
Когда Сальвий заснул, она, опечаленная, бродила по улицам. Смеркалось.
Дойдя до Палатина, она остановилась. Навстречу двигалась лектика, в которой возлежала девушка. При свете факелов Лициния разглядела мужественное лицо, с черными блестящими глазами, и черные волосы, охваченные золотистой сеткой. Девушка обмахивалась веером - вечер был душен, - ни малейшего ветерка.
Вдруг она уронила веер на мостовую. Лектика остановилась.
Лициния проворно подбежала и подала ей веер.
- Кто ты, женщина? - спросила девушка. - Свободнорожденная или вольноотпущенница? Где работаешь и замужем ли?
Лициния рассказала о себе, о муже, о тяжелой жизни.
- Кажется, я могу быть для тебя полезной. Не хочешь ли поступить ко мне в услужение? Ты будешь сыта и одета, а мужа твоего…
Она запнулась и прибавила:
- Я поговорю о нем с моим господином Оппием… Ведь я - не госпожа, а только вольноотпущенница…
Но Лициния не поверила ей.
- Нет, ты госпожа! - воскликнула она. - Иначе не несли бы тебя в лектике и не освещали бы тебе путь факелами!
Лектика двинулась. Лициния не отставала от нее" идя рядом. И, когда рабы остановились перед богатым домом с мраморным-и колоннами и поставили лектику, в пропилеях появился господин с надменным лицом. Это был Оппий.
Девушка бросилась ему навстречу, сделав знак Лицинии следовать за собою.
Оппий с улыбкою протянул ей руки:
- Эрато, - сказал он, - я рад, что ты входишь в мой дом…
- Господин мой, - засмеялась спартанка, - я вхожу не одна, а с прислужницей, которую вздумала нанять, не посоветовавшись с тобою…
- Я рад, - повторил Оппий, сжимая ее крепкие мясистые руки.
- Господин мой, я взяла эту женщину, - повернулась она к Лицинии, - потому, что она бедствует, а ее муж тяжело болен… Сделай для меня милость…
- Эрато, Эрато! О какой милости ты говоришь? Делай, что хочешь… Лучше сделай для меня милость и войди в этот дом.
Низко поклонившись, девушка взволнованно вымолвила:
- Рабыней ты меня увидел, и вольноотпущенницей я переступаю порог твоего дома… Кем же хочешь, господин, чтобы я была для тебя?..
Оппий заглянул ей в глаза:
- Сколько дней прошло с тех пор, как мы встретились на пиршестве у Требация Тесты? И сколько раз я навещал тебя в твоем рабском кубикулюме? О, Эрато, Эрато!..
- Кем же, господин, я буду? - повторила спартанка, бросаясь к его ногам.
- Половиной моей души, Эрато, - ласково сказал Оппий и, подняв ее, прижал к груди. - Войди же, дочь Спарты, в этот дом и будь госпожой!..
В этот день Оппий долго раздумывал, как могло случиться, что он, избалованный ласками матрон и дочерей всадников, увлекся невольницей и купил ее у Требация Тесты. Крепкая, как дуб, неистовая в страсти, как вакханка, она резко отличалась от вялых римлянок и изнеженных девушек, с которыми он привык делить ложе.
"Цезарь одобрит мой выбор, - думал он, - лучше иметь постоянную любовницу, чем временных простибул из фамилий нобилей и всадников".
Эрато подружилась с Лицинией, и Сальвий был отправлен отдыхать и лечиться в сицилийскую виллу Оппия. Эпистолы его, редкие и лаконические, не удовлетворяли жену, и она писала ему, заклиная богами чаще извещать о здоровье.
Однажды виллик, приехавший к Оппию с отчетом о хозяйственных делах, передал Лицинии маленькую табличку, на которой были нацарапаны два слова: "Приезжай, умираю".
Лициния разрыдалась.
- Не плачь, - шепнула спартанка, - мы поедем вместе…
Вызванный виллик подтвердил, что Сальвий очень плох, и прибавил, покачав головою:
- Он весь высох… не ест и не пьет… кашляет кровью…
Оппий не препятствовал поездке, и обе женщины, в сопровождении виллика, выехали на другой же день.
Вилла Оппия находилась у подножия Этны и белела мраморными колоннами сквозь зелень виноградников. Этна дымилась на голубом безоблачном небе, и ливень жарких солнечных лучей лобзал плодородные поля.
Сальвий, задыхаясь, медленно шел по дорожке, усыпанной морским песком. Он опирался на палку - длинный, бронзовый, тощий, как жердь.
Лициния бросилась к нему:
- О Сальвий, Сальвий!..
В ее крике была такая скорбь и мука, что виллик и Эрато отвернулись.
- Ничего, ничего, - шептал Сальвий, пошатываясь, и улыбка мелькнула по бескровным губам, - сядем… вот здесь, на траву… Я устал…
Виллик и Эрато удалились. Муж и жена молча сидели. О чем говорить?
Наконец Сальвий взглянул на Лицинию:
- Жена, столько лет борьбы - и все напрасно… Я все отдал - силы, здоровье, жизнь… А чего мы добились? Чего?.. Долабелла боролся, а популяр Цезарь, - хрипло засмеялся он, - частично утвердил его законы… чтобы задобрить плебеев…
Он закашлялся, голова поникла.
- Сальвий, мы доживем до лучших дней! Разве ты не веришь?..
- Верю, но не мы увидим эти дни… не мы поразим злодеев.. А как хотелось, Лициния, дождаться новой жизни!..
Слезы покатились по худому бронзовому лицу.
- Если не мы дождемся охлократии, дождутся наши дети…
- Дети? - вскричал он. - Но у нас с тобой, Лициния, нет детей!..
Да, у них не было детей. И жена подумала, что если бы у них был хотя бы единственный сын, жить было бы, возможно, легче.
"Он скрасил бы нашу трудную жизнь, а выросши, продолжал бы наше святое дело… О боги! Зачем вы послали нам голодное существование, вынуждавшее вытравливать плод?"
- Да, детей у нас нет, Сальвий, но они есть у других… И они будут бороться, как боролись их деды и отцы!
Сальвий молчал, голова его свесилась на грудь, а тело мягко повалилось на бок.
- Сальвий, Сальвий? - с ужасом закричала Лициния. - Что с тобою?
Она повернула его навзничь и смотрела в помутневшие глаза: тяжелое дыхание вырывалось со свистом из полураскрытого рта, что-то булькало в горле и клокотало в груди, и Лициния шептала:
- Сальвий, взгляни… Ты меня видишь, слышишь?. Но глаза мужа были такие же мутные, невидящие.
Он открывал рот и жадно ловил воздух, хрипя и задыхаясь, а в горле и груди все настойчивей и настойчивей булькало и клокотало… Вдруг он широко раскрыл рог, хотел захватить воздух, поперхнулся, силясь закашляться, - лицо посинело, хрип вырвался из груди.
Сальвий не шевелился, и Лициния, рыдая, целовала его руки и лицо.
Когда к ней подошла Эрато, Лициния всхлипывала, дрожа всем телом.
- Госпожа, позволь мне похоронить его, - вымолвила она, - и я последую за тобой, куда прикажешь, как верная служанка…
Эрато не ответила. Она впервые видела такое сильное горе и думала, что не богачи, а бедняки способны бескорыстно любить и искренно оплакивать своих близких. "Богачи ждут и желают смерти родных, чтобы получить наследство, и кого могут растрогать их притворные слезы на похоронах? А эта плебеянка, которой муж не оставил ничего, оплакивает его как друга и человека"…
Она искоса взглянула на труп и медленно направилась к вилле, - оттуда доносилось тоскливое пенье невольниц, работавших на огороде.
В вилле они пробыли неделю вместо трех дней. Похороны отдалили отъезд. Эрато уводила Лицинию в поля, на пчельник, в сад и на речку, стараясь рассеять черные мысли о смерти.
- Зачем грустить? - говорила Эрато. - Смерть неизбежна, и все мы уйдем в землю, но душа останется жить, вселится, как учил Пифагор, в другое тело, и так будет продолжаться вечно… Мы бессмертны, Лициния, и только безумец готов оспаривать истину, которую чувствует сердцем каждый человек…
Однажды, когда Лициния понесла цветы на могилу Сальвия, а Эрато дремала в траве пчельника под жужжание пчел, в виллу приехал Оппий. Он был раздражен долгим отсутствием вольноотпущенницы и, узнав от рабов, где она, быстро направился к пчельнику, поклявшись проучить зазнавшуюся девушку.
Она лежала раскинув руки, и косые лучи клонившегося к западу солнца алели на ее щеках. Грудь ее мерно вздымалась под хитоном, и крепкие обнаженные ноги с мясистыми икрами утопали в траве. На сонном лице ее застыла улыбка.
Оппий тихо опустился на колени. Чувство радости, охватив сердце, разметало гневные мысли.
Эрато вскочила в испуге, протирая глаза, и, узнав его, засмеялась.
- Это ты… ты, господин?!. А я… прости, что задержалась в вилле…
Она лепетала полуиспуганно, целуя его руки, а глаза ее смеялись, и Оппий видел в них любовь и преданность.
Когда они вышли в сад, Эрато, не отнимая своей руки, заглянула ему в глаза:
- Господин мой, хочешь - мы останемся здесь еще на день?
Оппий подумал, что дела могут подождать, и - согласился.
Вместо одного дня они прожили целую неделю. Накануне отъезда он сказал Эрато, лаская ее в беседке:
- Вижу, тебе понравилась эта вилла… И я дарю тебе этот дом с полем, садом, виноградником и пасекой, с рабами, невольницами и хозяйственными орудиями…
Эрато упала к его ногам и, целуя колени, шептала:
- Господин мой, ты снизошел до белой рабыни, возвысил ее и приблизил к своей особе… Чем я могу отблагодарить тебя за доброту и милость? Увы, нет ничего у меня, кроме этого тела и верной души!..
Она ударила себя в грудь и, всхлипнув, прибавила:
- Как была твоей невольницей, так и останусь до самой смерти!
Он поднял ее, усадил рядом с собою.
- В Риме я составлю дарственный акт и введу тебя во владение поместьем! А теперь пойдем к виллику, чтобы он собрал рабов: они должны знать новую госпожу…
Эрато шла за ним, как пьяная. Госпожа! Возможно ли такое счастье? Она подумала, что это имение приносит доход, она будет приезжать сюда со своим господином (он - гость, а она - хозяйка), и радость ее была так велика, что она сказала Оппию:
- Сердце мое преисполнено благодарности, но для того, чтобы счастье мое было полнее, обещай, господин, приехать ко мне в гости со своими друзьями!..
Оппий улыбнулся. Радость Эрато была его радостью.
- Приедешь? - с беспокойством заглянула она ему в глаза, боясь, что он откажется.
- Приеду с нашим властелином, когда он вернется из Африки.
Смотрела на него с недоумением.
- С кем? Я не понимаю…
- Узнаешь позже.
XII
Высадившись в Африке с малочисленным войском (буря рассеяла корабли, на которых находилось шесть легионов), Цезарь попытался взять Гадрумет, но это ему не удалось. А когда корабли, бросив поблизости якорь, высадили три легиона, император двинулся во главе войск в глубь страны.
В бою при Рупсине, где помпеянская конница, под начальствованием Лабиена, едва не разбила легионы Цезаря, стало ясно, что враг сильнее.
- Отступать, - приказал полководец, - будем ждать ветеранов, иначе мы погибли.
Но Лабиен не давал покоя: он тревожил Цезаря днем и ночью, отбивал обозы и лошадей во время водопоя, жег сено и солому, снимал часовых и караулы. Цезарь думал, что делать. Решив наконец разослать надежных людей в соседние города, он приказывал им:
- Склоняйте города на нашу сторону, работайте над тем, чтобы население восставало против Юбы, не жалейте золота на подкуп, раздавайте оружие бедноте и недовольным…
Недели бежали за неделями.
Сам Цезарь не бездействовал: он объехал мавританских царей - Богуда из Тингиса, Бокха из Иола и старого пирата Ситтия, а затем и вождей кочующих гетулоа, подстрекая их выступить против Юбы и прислать подкрепления. Бокх, Ситтий и вожди гетулов, соблазненные богатыми подарками и обещаниями Цезаря, согласились; колебался один Богул, но Цезарь, тайно увидевшись с царицей Эвноей, маленькой грудастой мавританкой, лестью и хитростью уверил ее в своей любви и просил повлиять на супруга.
Он покинул Тингис, узнав о восстании против нумидийского царя и измене нескольких городов.
"Прибудут ветераны, - радостно подумал полководец, - дадим решительную битву!"
Войска помпеянцев, состоявшие из десяти римских и четырех нумидийских легионов, ста двадцати слонов и большой конницы под общим начальствованием Метелла Сципиона, находились в окрестностях Гадрумета, Рупсины и Тапса.
Два месяца спустя прибыли ветераны, и Цезарь немедленно двинулся к Тапсу.
Стоя на холме, император наблюдал за боем. Зоркими глазами различил он Афрания и Марка Петрея, победителя Катилины, царя Юбу во главе слонов и нумидийской конницы, старого Метелла Сципиона, стоявшего в центре, видел Лабиена и Фавста Суллу, объезжавших его конницу, сыновей Помпея, рубившихся в передних рядах. А потом всё внезапно смешалось - помпеянцы дрогнули.
Цезарь вскочил на коня и, выхватив меч, бросился в гущу рубившихся воинов.
- Враг бежит, - кричал Цезарь, хотя неприятель еще держался, - воины, бейте, рубите злодеев!
Он охрип от криков и, работая мечом, наблюдал за боем. И вдруг увидел побежавшие толпы помпеянцев, услышал рев убиваемых слонов, перед глазами мелькнули Афраний и Фавст Сулла, окруженные всадниками: они бились с мужеством отчаяния. Афраний пал, пораженный в грудь, а Фавст еще держался. Лицо его было окровавлено, лошадь под ним убита. Теперь он сражался, укрываясь за лошадью и за горой трупов.
"Кровь Суллы", - подумал Цезарь, залюбовавшись на мгновенье его храбростью, и крикнул:
- Убить!
Страшное бегство неприятеля окрылило его гордостью: "Легионы Цезаря непобедимы"…
Мчался за бегущими, поражая их и крича воинам не щадить пленных. Искал глазами Лабиена, Юбу, Петрея и сыновей Помпея… Где они? Убиты? Ранены?
Остановил коня.
Поле на большом протяжении было покрыто трупами. Стоны раненых доносились со всех сторон, прерываемые проклятиями на римском, галльском, нумидийском и мавританском языках. Жалобно ржали сбитые с ног, 6к-ровавленные лошади, и надрывно трубили, издыхая, стоны с распоротыми брюхами.
Император повернул шарахнувшегося коня, - раненый помпеянец, привстав, метнул копье: оно пролетело мимо груди полководца.
Цезарь подъехал к упавшему в изнеможении воину. Рука легионария шарила по земле и, найдя меч, сжала его.