- Ты кто? - спросил Цезарь, вглядываясь в искаженное ненавистью лицо.
Помпеянец молчал. Император повторил вопрос.
- Проклятье врагу республики! - хрипло ответил воин, пытаясь приподняться.
Цезарь пожал плечами и, ударив бичом коня, помчался к лагерю, не разбирая на пути убитых и раненых.
Вечером Саллюстий доложил, что Метелл Сципион и Манлий Торкват бросились на меч, а Катон, Лабиен, Петрей, Юба и сыновья Помпея бежали.
- Я узнал, - говорил Саллюстий, - что Катон бежал в Утику, Петрей и Юба - в Заму, а Лабиен и сыновья Помпея - в Испанию.
- Диохар! - закричал Цезарь, - поезжай в Рим с эпистолой к сенату и римскому народу, - и прибавил, обращаясь к Саллюстию: - Победа при Тапсе отдает в наши руки Африку…
"Пока жив Катон - борьба не кончена, - думал он, диктуя письмо скрибу, - и, пока живы Лабиен и сыновья Помпея, я не могу жить спокойно".
На другой день легионы двинулись по дороге в Утику. Цезарь ехал впереди, беседуя с друзьями об одержанной победе. Лицо его было весело.
"Гай Юлий Цезарь, проконсул - благородной Сервилии.
Милостью богов одержана мною победа над помпеянцами. Часть неприятельских вождей погибла, а часть бежала. Но война еще не кончена. Иду на Утику, где старый волк Катон засел в своем логовище. По полученным сведениям Юба и Марк Петрей бежали в Заму, где дикий нумидиец хотел сжечь себя на костре вместе с сокровищами и гражданами, которых решил умертвить. К счастью, Зама заперла перед ними ворота. Тогда свирепый африканец, остановившись в своей вилле, приказал приготовить роскошный обед, желая превратить смерть в опьяняющий пир. После обеда он заставил Петрея драться с ним на мечах и, убив его, повелел любимому рабу заколоть себя. Так кончили свою жизнь убийцы Катилины и жестокий царь, ненавидимый согражданами.
Что нового в Риме? Говорят, Цицерон пишет историю римского красноречия в форме диалога между Брутом, Аттиком и собою. Узнай у нашего Брута, какие мысли он проводит, и сообщи мне. Прощай".
Находясь в нескольких стадиях от Утики, Цезарь получил эпистолу, привезенную эфиопом, которая чрезвычайно обрадовала его:
"Египетская царица Клеопатра из великого рода Лагидов - Гаю Юлию Цезарю, римскому диктатору, императору и проконсулу - горячий привет, лучшие пожелания счастливой жизни и славы во веки веков!
Радостную весть, что ты находишься в Африке, узнала я случайно и спешу сообщить тебе, возлюбленный супруг, величайший муж и владыка мира, что я благополучно родила сына, зачатого от тебя в Александрии, и жажду увидеться с тобой и показать тебе младенца! Помнишь часы, проведенные в моих объятиях? Я отдала тебе всё, что имела, а ты сказал: "Когда стану римским царем, ты будешь римской царицею". А сын? Конечно, он унаследует от тебя корону и власть над Римом. Напиши о своем здоровье. А мы с сыном поручаем тебя покровительству богов и умоляем их о даровании тебе славы, побед и могущества".
Цезарь был растроган.
- Клеопатра, - шепнул он, - о, если бы я был простым человеком, а ты простой женщиной!
На привале он написал краткую эпистолу, припечатал перстнем-печатью Помпея и велел эфиопу мчаться в Александрию.
Известия об успехах Цезаря следовали одно за другим - смерть Катона, присоединение к Риму восточной части царства Юбы под именем "Новая Африка" (западная часть была отдана Бокху), занятие Утики, преследование остатков помпеянских войск, - всё это вызвало в Риме радость одних и злобу других.
Сторонники Цезаря, расценивая эти победы как укрепление своего могущества, потребовали для него в сенате десятилетнюю диктатуру, цензорское достоинство и право предлагать кандидатов в народные трибуны и эдилы. Аристократы и помпеянцы с ужасом шептались о наступающих временах Суллы.
Цицерон, полулежа в таблинуме, слушал Тирона, который читал эпистолу, полученную от сына Катона. Слова вольноотпущенника мерно падали в тишину опустевшего дома, - Теренция, с которой Цицерон поссорился, уехала в виллу, испуганная разводом, которым он ей пригрозил.
Тирон читал:
- "Отец мой, Марк Катон, получив приказание защищать Утику, немедленно отправился в город, хотя понимал, что сопротивление бесполезно. Стоик Аполлопид, перипатетик Деметрий, философ Статилий и я не покидали его. Разведчики доносили, что Цезарь приближается к Утике.
Катон был спокоен. Be время обеда беседа велась о философии. Отец защищал с жаром парадоксы стоиков и остановился на самом любимом: "Свободен только честный человек, все негодяи - рабы". Деметрий возражал: "Часто человек, считающий себя честным, нечестен и - наоборот. Где же мерило честности? В признании граждан? Но каждый гражданин судит согласно своему мнению, а мнение одного и многих может быть ошибочно, следовательно, честность - понятие относительное, а потому свобода несоизмерима с нею; а если это так, то и рабство - понятие относительное". Но Катон был не согласен и привел в доказательство честность Сципиона Эмилиана. Чем кончился спор - не знаю, потому что я, вызванный по делу, принужден был выйти из-за стола. Когда я вернулся, собеседники прогуливались в саду, обсуждая диалог Платона "О бессмертии души". Вдруг отец приказал принести меч. Нас охватил ужас. Побеседовав с нами, Катон удалился в дом и стал читать Федона. Потом опять потребовал меч. Вольноотпущенник умолял его не делать себе зла. Но отец, рассвирепев, ударил его в зубы и поранил себе руку; врач тут же перевязал ее. Взглянув на меня, Катон сказал: "Принеси меч. Неужели ты хочешь, сын мой, чтобы я пережил республику и стал рабом Цезаря?" Повесив меч над ложем, отец лег и заснул. Пели петухи, когда он проснулся. Мы слышали, как он ходил, и вдруг шум упавшего тела охватил нас ужасом. Вбежав к нему, мы увидели его на полу полуобнаженного, в крови: живот был вспорот, внутренности вывалились. Он был еще жив и тихо стонал. Врач старался вложить в живот выпавшие внутренности, но Катон оттолкнул его и стал разрывать их. Вскоре он умер… Статилий хотел тоже покончить самоубийством, но мы не допустили"…
Цицерон заплакал.
Тирон молчал. Скорбь господина была его скорбью: Катона он уважал и преклонялся перед ним.
- Что делать? - говорил Цицерон. - Отовсюду сыплются удары: Катон погиб, Туллия ушла от Долабеллы, который позорил ее изменами, Теренция обобрала меня с вольноотпущенником и уехала; а друзья, друзья! Сколько их погибло! И Катон, Катон!..
В Африке люди сражались и умирали, а он, старик, обласканный цезарьянцами, бывал на обедах у Гиртия и даже у Долабеллы, опозорившего его дочь! "Что это - подлость? Долабелла добился у меня прощения лестью, ласковым обхождением, притворными слезами. А Туллия, Туллия! Беременная, она оплакивает свою поруганную любовь, а я и Долабелла…"
Но о ком бы он ни думал, что бы ни делал - перед глазами стоял суровый Катон; казалось, глаза строгого республиканца смотрят с укором: "Продался Цезарю, стал рабом!", а рука подымается, чтобы наградить презрительной пощечиной. Это было невыносимо. - Подай манускрипт "Брут", - тихо вымолвил он.
Когда Тирон проворно развернул свиток пергамента, Цицерон принялся перечитывать похвалы Брута первому консулу республики, уничтожившему монархию, и Доказательства Аттика, что от этого консула происходит род Брута-современника.
"Да, - думал он, - если один Брут уничтожил монархию, то другой Брут должен пресечь в корне возникновение ее. Но о таких вещах не пишут. Сопоставление двух Брутов само собой напрашивается на выводы, и кто поймет их, тот сделает, что нужно".
Стал быстро писать, не отделывая слога, торопясь; знал, что кое-что исправит Тирон, кое-что Аттик при издании книги. Видел, она становилась мрачной, но где было искать радость, когда его земное странствие кончалось в этой "ночи республики"?
Прибытие Цереллии оторвало его от работы. Надушенная, оживленная, она вбежала в атриум, и, протягивая руки оратору, воскликнула:
- Друг мой, бедный друг! Я узнала о вашей ссоре и хочу вас примирить! Такая примерная супружеская чета - и ссориться! Я не узнаю тебя, Марк Туллий!..
Она опустилась в биселлу и слушала Цицерона, который жаловался на Теренцию, на ее жадность к деньгам и темные сделки с торговцами и публиканами.
- Я не могу ее видеть! - кричал пискливым голосом Цицерон. - Она опротивела мне, как старая грязная калига… Она, сварливая, не ладила с Квинтом и его женой Помпонией, поссорила меня с Клодием, впутала в грязные дела, презрительно относилась к моей литературной славе. А своей набожностью, верой в чудеса и преклонением перед прорицателями ставила меня в глупое положение…
- Тридцатилетняя супружеская жизнь не может быть расторгнута глупым стечением обстоятельств, - перебила Цереллия, - вспомни, друг мой, что Теренция - хорошая и заботливая хозяйка, любящая порядок в доме; она из знатной богатой семьи, ты получил за ней в приданое сто двадцать тысяч драхм, дома в Риме и лес в окрестностях Тускулума. И можешь ли ты обвинять ее в том, что она вздумала увеличить ваше состояние?
Цицерон вспыхнул.
- Неужели ты на ее стороне? Клянусь Юпитером, я не ожидал от тебя…
- Друг мой, сейчас ты раздражен и потому так говоришь, но ты любишь ее: она показывала мне твои страстные письма из изгнания, эпистолы из Каликии, в которых ты называл ее нежно-любимой и желанной. Цицерон побледнел.
- Она ревновала меня к Туллии, - выговорил он, задыхаясь, - она, мотовка, занималась ростовщичеством с хитрым Филотимом, который, имея рабов и вольноотпущенников…
- Не сердись, - перебила Цереллия, - но и ты, друг мой, пользовался его услугами. Вспомни имения Милона, скупленные по дешевой цене!..
Цицерон побагровел. Он не мог спокойно слушать, когда напоминали об этом постыдном деле.
- Замолчи! - крикнул он. - И это говорит Цереллия, которая величает себя моим другом! - обратился он к
Тирону.
Однако Цереллия не смутилась и продолжала беспощадно наносить ему удар за ударом:
- Конечно, честность Филотима сомнительна, тем более, что он, управляя твоими виллами, оставлял себе прибыль, особенно с имущества Милона, а потом предъявил тебе счет, требуя с тебя же денег.
- Филотим - вор, - прервал Цицерон, - но и Теренция тоже воровка: она взяла шестьдесят тысяч сестерциев из приданого Туллии, а сегодня я узнал, что она утаила две тысячи из денег, которые должна была мне возвратить…
Цереллия продолжала спорить. Взбешенный оратор взглянул на нее дикими глазами.
- Молчи! - крикнул он. - Я не ожидал от тебя такой наглости.
Они расстались врагами.
Вечером Цицерон послал Теренции разводное письмо и, приступая к обработке манускрипта "Paradoxa stoicorum", поручил Тирону внимательно просмотреть сочинение "Orator", которое посвятил Бруту.
XIII
Цезарь возвратился в Рил в конце квинтилня.
Празднование четырех триумфов - галльского, египетского, боспорского и нумидийского - продолжалось четыре дня. В первом триумфе была осмеяна в картинах и изображениях галльская знать и Верцингеториг, который шел - тень прежнего вождя - с цепями на руках и ногах, за колесницей императора, чтобы погибнуть потом, по обычаю, в Мамертинской тюрьме. А воины пели, осмеивая, по обычаю, победителя:
Галлию покорил Цезарь, а Цезаря - Никомед.
Празднует триумф Цезарь, покоривший Галлию.
Нет триумфа Никомеду, покорившему Цезаря.
Эта песня вызвала всеобщий смех, шутки, но, когда грянула вторая песня, лица оптиматов вытянулись, глаза с беспокойством обратились к женам и дочерям.
Воины пели:
Граждане, жен берегите: везем лысого развратника.
Во втором триумфе осмеивались Потин и сварливые александрийцы, в третьем - Фарнак, а в четвертом - Катон, Сщипион Метелл, Афраний, Фавст Сулла, Марк Петрей и Юба.
После пиршеств полководец отправился на форум.
Стоя на ораторских подмостках, он говорил сенату и толпившемуся народу:
- Квириты, в неустанных заботах о благе дорогого отечества вел я без отдыха кровавые войны с варварами, готовившими второе нашествие кимбров и тевтонов, сражался с Помпеем и его приверженцами, посягавшими на порабощение римского народа, и должен объявить, что сам Юпитер Капитолийский помогал мне своей мощью, а Беллона и Венера - советами. В самом деле, разве Галлия и Британия не завоеваны? Разве не распространяется романизация на варварские страны? Разве в Египте боги не поразили Помпея, которого я разгромил при Фарсале? Разве не усмирена Александрия и не возведена на трон Лагидов дружелюбная нам царица? Разве не усмирена Азия и не разбит Фарнак, сын Митридата Эвпатора? И, наконец, разве не очищена Африка от помпеянцев громкой победой при Тапсе, где противник потерял убитыми пятьдесят тысяч? Всё это сделано, квириты, для блага дорогого отечества и римского народа, и будет сделано еще больше, если нам помогут боги и вы, квириты, владыки мира!..
Рев голосов прервал его речь:
- Да здравствует Цезарь!
- И вот, квириты, - продолжал император, когда шум утих, - мы имеем области, завоеванные в Африке: плодородные, они изобилуют хлебом, в котором вы не будете больше терпеть недостатка… Думая об этих землях, я согласен с идеей Гая Гракха, который хотел основать колонии для пролетариев. Ибо забота о неимущих - лучшее украшение правителя, хотя помпеянцы распространяют ложные слухи, будто я стремлюсь к тирании… Не так ли, квириты, погибли братья Гракхи, несправедливо обвиненные нобилями? Не так ли были умерщвлены Сатурнин, Главция и Сафей, Катнлина и
Клодий?..
- Проклятье богатым! - кричала толпа, угрожая сжатыми кулаками сенаторам и всадникам, которые, бледнея, с ужасом смотрели на Цезаря.
- Скажите: может ли популяр, годы боровшийся за плебс, стать тираном? Никогда! Поэтому, квириты, я, вождь народа, отказываюсь от предложенной за мои заслуги десятилетней диктатуры, боясь, что она вызовет злобные нападки врагов…
- Долой помпеяниев!
- Будь диктатором!
Крики толпы усиливались. Теперь гремел весь форум, и даже сенаторы, подняв руки, умоляли триумфатора принять диктатуру.
- Я благодарен квиритам и отцам государства за почетную награду, но сейчас не могу ее принять… Достаточно будет, если я сохраню за собой консулат, цензуру и избирательную власть.
Довольный народ выражал громкими криками радость и расположение к Цезарю. А когда полководец объявил, что готов исполнить обещание, данное три года назад, буря приветственных криков потрясла форум.
- Квириты, из Африки, я привез шестьсот миллионов сестерциев и драгоценные металлы, - громко звучал голос императора, - и хочу распределить их между вами, легионариями и военачальниками: каждый квирит получает триста сестерциев, легионарий - восемьдесят тысяч, центурион - сто шестьдесят тысяч, военный трибун - триста двадцать тысяч… А на днях начнутся публичные пиршества и бесплатная раздача хлеба и оливкового масла…
Народ неистовствовал. Десятки мускулистых рук овладели Цезарем, когда он сходил с ростры, и понесли его по улицам. С крыш и с балконов сыпались на него цветы и зеленые листья.
И все-таки он не пользовался таким могуществом, как Сулла. Кровавый диктатор, имя которого внушало ужас и напоминало о славе титанических побед, спас отечество от гибели и избавил аристократию от политического уничтожения, - а он, Цезарь? Знал, что из триумвиров он способнее всех не потому, что победил Помпея Великого, а оттого, что готовился создать новое правительство, провести законы, упорядочить магистратуры и начать завоевательные войны, которые способствовали бы романизации захваченных стран.
"Неужели я должен возвратиться к завоевательной политике прежних лет? - думал он, шагая взад и вперед по таблинуму. - Да, да, отомстить за смерть обоих Крассов, которые были ко мне расположены, завоевать Парфию и дойти до Индии по примеру Александра Македонского…"
Кликнул скриба и велел записать для памяти намеченные законы и мероприятия.
Ходил по таблинуму в глубокой задумчивости.
- А теперь запиши: закончить исправление римского календаря, начатое в прошлом году.
Отпустив скриба, стал собственноручно писать эпистолу:
"Гай Юлий Цезарь - божественной Клеопатре.
Чем больше думаю о тебе и сыне, тем больше жажду увидеться с тобою. Боги свидетели, что, воюя с помпеянцами в Африке, я не мог отправиться в Египет, - спешные военные и государственные дела заставили меня торопиться в Азию, а затем в Рим. Но желание увидеться с тобой преследует меня день и ночь. Поэтому прошу тебя: приезжай с сыном в Рим. Заодно привези с собой лучших египетских астрономов, которые могли бы помочь нам исправить римский календарь. Буду рад, если согласится тебе сопутствовать знаменитый астроном Созиген… Думаю, что ты, божественная, сделаешь всё, о чем я тебя прошу. Прощай".
Вспомнив, что на конец сентября было назначено освящение храма Венеры Родительницы, он приказал высечь из мрамора статую Клеопатры и поставить ее к этому дню в храме.
В сенате Цезарь говорил о своих планах. Слыша одобрение непримиримых аристократов, ненавидевших его за смерть Катона и Помпея, он сказал:
- Надеюсь, отцы государства, вы поддержите меня ради блага дорогого отечества.
Сенат рукоплескал.
Когда император выходил из курии, подошел Цицерон.
- Слава Цезарю, - сказал он вместо приветствия. - С большой радостью и удовлетворением я слушал речь, в которой ты открыл перед нами свои замыслы… Законы, задуманные тобою, укрепят и вознесут государство на недосягаемую высоту… Но ты умолчал о форме правления…
- Форма правления? - удивился Цезарь. - Разве она не осталась прежней?
Цицерон молчал.
"Лжет и притворяется, - думал он, удаляясь. - Со смертью Катона республика почти умерла, и мы должны бороться за восстановление гражданского правительства".
Цезарь занимался государственной деятельностью, не щадя сил.
Эдикт о роспуске коллегий, учрежденных Клодием, и уменьшении хлебных раздач вызвал бурю в комициях. Популяры понимали, что Цезарь, подкупая плебс деньгами, бесплатной раздачей хлеба и масла, пиршествами и зрелищами, одновременно старался умалить его мощь. А выселением пролетариев из столицы в колонии наносил удар ядру пролетариев, одновременно освобождаясь от недовольных, которые могли бы злоумышлять против него. И народ резкими криками выражал свое негодование.
- А свободные союзы для взаимопомощи и профессиональных нужд? - крикнул кто-то.
- Упраздняются, - сказал Цезарь, - они не нужны; обо всем и о всех будет заботиться государство. - И, возвысив голос, прибавил: - Квириты, когда мы боролись с олигархами, коллегии были необходимы, а теперь, когда аристократия сломлена и ей больше не подняться; когда во главе народа стоит популяр, ваш вождь и сподвижник Каталины, - чего вы боитесь? Я буду на- страже ваших дел, и никто не посмеет посягнуть на ваши права… Возобновляя идеи Гракхов о колониях, я, популяр, желаю вам блага. Сначала будут основаны колонии в Кампании и иных местах Италии, затем выведем колонии в Лампсак, Эпир, Синопу, Гераклею, на берега Понта Эвксинского, в Нарбоннскую Галлию… Отстроим Коринф и Карфаген…
Не слушая возражений, он произвольно распустил комнции и удалился с Марсова поля.
Пообедав в обществе Кальпурнии, Оппия, Бальба, Фаберия и Долабеллы, Цезарь позвал друзей в таблинум.
- Что же Антоний, - спросил он, - так и отказывается заплатить за дворец и имущество Помпея?