Он уже собирался выйти в коридор, когда дверь отворилась и вошла Джулия. На ней были только юбка с блузкой, пиджак она сняла и несла на руке. Цветущая, пышная грудь оттопыривала белый лен блузки, окрашивая его в розовый цвет наготы. Лицо было освещено радостным удовлетворением, и только глаза, усталые, томные, казавшиеся больше, чем обычно, выдавали трепет желания, смятение, почти испуг. Марчелло с удовлетворением отметил все эти детали: Джулия действительно была супругой, готовящейся отдаться в первый раз. Она повернулась немного неуклюже (он подумал, что она всегда двигалась неуклюже, но это была милая неповоротливость здорового и невинного животного), чтобы закрыть дверь и задернуть занавески, а затем, стоя прямо перед Марчелло, попыталась повесить пиджак на крючок багажной сетки. Но поезд мчался с большой скоростью, при переезде одной из стрелок вагон неудержимо качнуло, и Джулия упала на Марчелло. Она весьма ловко воспользовалась падением, усевшись ему на колени и обвив его шею руками. Марчелло ощутил на своих худых ногах всю тяжесть ее тела и машинально обнял жену за талию. Она спросила тихо:
- Ты любишь меня? - и склонилась к нему, ища ртом его губы.
Они целовались долго, а поезд продолжал мчаться вперед, и скорость была, если можно так выразиться, сообщницей их поцелуев, ибо при каждом толчке они ударялись зубами, а нос Джулии прямо-таки впивался в лицо Марчелло. Наконец они оторвались друг от друга, и добросовестная Джулия, не сходя с колен мужа, достала из сумки носовой платок и вытерла ему рот, приговаривая:
- У тебя на губах по меньшей мере килограмм помады.
Марчелло, у которого все онемело, воспользовался очередным толчком поезда и тихонько спихнул тяжелое тело Джулии на сиденье. Она сказала:
- Противный, ты меня не хочешь?
- Они должны еще прийти приготовить постели, - сказал слегка смущенный Марчелло.
- Представляешь, - сказала она без всякого перехода, оглядевшись вокруг, - я в первый раз путешествую в спальном вагоне.
Марчелло, не удержавшись, улыбнулся ее наивности и спросил:
- Ну и как? Тебе нравится?
- Да, очень. - Она снова огляделась вокруг. - А когда они придут застилать кровать?
- Скоро.
Они замолчали. Потом Марчелло взглянул на жену и увидел, что она тоже смотрит на него, но теперь уже по-иному, почти с робостью и опаской, хотя лицо ее по-прежнему хранило недавнее пылкое и счастливое выражение. Она заметила, что он смотрит на нее, и улыбнулась ему, словно извиняясь, и, не произнеся ни слова, сжала его руку. Затем из нее нежных влажных глаз закапали слезы, потом еще и еще. Джулия плакала, продолжая смотреть на Марчелло, и жалко пыталась улыбнуться ему сквозь слезы. Наконец во внезапном порыве она склонила голову и принялась неистово целовать его руку. Слезы Джулии сбили Марчелло с толку: она отличалась веселым характером, вовсе не была сентиментальна, он впервые видел ее плачущей. Джулия, однако, не дала ему времени выдвинуть какое-нибудь предположение, потому что, выпрямившись, сказала торопливо:
Прости, что я плачу… но я подумала, что ты настолько лучше меня, и я тебя недостойна.
Ну вот, ты начинаешь говорить, как твоя мать, - улыбнулся Марчелло.
Она высморкалась и спокойно ответила:
Нет, мама говорит это просто так, сама не зная почему… у меня же есть на то причина.
- Какая?
Она долго смотрела на него, потом решилась:
Я должна сказать тебе одну вещь, после чего, возможно, ты больше не будешь любить меня, но сказать ее я должна.
- Что именно?
Она ответила медленно, внимательно глядя на него, словно хотела сразу же уловить выражение презрения, которого боялась:
- Я не такая, как ты думаешь.
- То есть?
- Я не… словом, я не девушка.
Марчелло посмотрел на нее и вдруг понял, что нормальности, которую он до сих пор приписывал жене, на самом деле не существовало. Он не знал, что скрывается за началом ее исповеди, но теперь был уверен, что Джулия, как она сама сказала, не такая, как он думал. Он почувствовал, что ему заранее неприятно то, что предстоит услышать, и у него едва не возникло желание отказаться от ее признаний. Но прежде всего следовало ее успокоить, ему это было легко, потому что пресловутая девственность не имела для него никакого значения. Он ответил ласково:
Не беспокойся… я женился на тебе, потому что люблю тебя… а не потому, что ты была девственницей.
Джулия сказала, тряхнув головой:
Я знала, что у тебя современные взгляды… и что ты не станешь придавать этому значения… но все равно я должна была тебе об этом сказать.
"Современные взгляды", - почти забавляясь, подумал Марчелло. Фраза была похожа на Джулию и возмещала недостающую девственность. Фраза была невинна, но невинность была иной, нежели он себе представлял. Взяв жену за руку, он сказал:
Давай не будем больше об этом думать, - и улыбнулся ей. Джулия улыбнулась ему в ответ. Но одновременно глаза ее снова наполнились слезами, которые потекли по щекам. Марчелло запротестовал: - Ну же… что с тобой такое? Ведь я же сказал тебе, что для меня это не имеет значения!
Джулия повела себя необычно. Она обняла его за шею, но, спрятав лицо у него на груди, нагнулась так, что Марчелло не мог ее видеть.
- Я должна сказать тебе все?
- Что "все"?
- Все, что со мной случилось.
- Но это неважно.
Прошу тебя… это будет проявлением слабости… если я не скажу тебе, мне будет казаться, что я что-то от тебя скрываю…
Да зачем же? - спросил Марчелло, гладя ее по волосам. - У тебя был любовник, кто-то, кого, как тебе казалось, ты любила или кого действительно любила. Зачем мне это знать?
Нет, я его не любила, - вдруг ответила она почти возмущенно, - я никогда не считала, что люблю… мы были любовниками почти до дня нашей с тобой помолвки… но это был не молодой человек, как ты… это был шестидесятилетний старик: отвратительный, жестокий, злой, требовательный… друг семьи, ты его знаешь.
- Кто это?
- Адвокат Феницио, - коротко сказала она.
Марчелло подскочил:
- Но он был одним из свидетелей!
Он силой настоял на этом… я не хотела, но не могла отказать… хорошо еще, что он позволил мне выйти замуж…
Марчелло вспомнил, что адвокат Феницио, которого он часто встречал в доме Джулии, всегда был ему несимпатичен: маленький блондинчик, лысый, в золотых очках, с безгубым ртом и остроконечным носом, который морщился, когда адвокат смеялся. Как помнилось Марчелло, это был человек спокойный и холодный, но за спокойствием и холодностью скрывались агрессивность и неприятная наглость. Феницио был физически крепок, в жаркий день он как-то снял пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив белые сильные мускулистые руки.
- Но что ты в нем нашла? - невольно воскликнул Марчелло.
- Это он что-то нашел во мне… и очень рано… я была его любовницей не месяц, не год, а шесть лет.
Марчелло быстро посчитал в уме: Джулии был сейчас двадцать один год или чуть больше, значит… Он повторил изумленно:
- Шесть лет?
- Да, шесть лет… мне было пятнадцать, когда… ты понимаешь?
Марчелло заметил, что, хотя Джулия и говорила о вещах, по всей видимости, причинявших ей душевную боль, она сохранила свою обычную тягучую, добродушную манеру, словно речь шла о ничего не значащих сплетнях.
- Он воспользовался мною, можно сказать, прямо в день смерти бедного папы… если не в тот самый день, то очень скоро. Кстати, я могу назвать тебе точную дату: едва прошла неделя после похорон отца… заметь, он был папиным близким другом и доверенным лицом. - Она помолчала, словно для того, чтобы молчанием подчеркнуть подлость адвоката, а затем продолжала: - Мама только и делала, что плакала и, разумеется, часто ходила в церковь. Он пришел как-то вечером, я была дома одна, мама куда-то ушла, а прислуга была в кухне… я сидела в своей комнате за столом и делала уроки… я была в пятом классе гимназии и готовилась к аттестату. Он вошел на цыпочках, подошел ко мне сзади, склонился над заданием и спросил, что я делаю… я ответила ему, не обернувшись… у меня не возникло ни малейших подозрений, во-первых, потому, что я была невинна - тут ты можешь мне поверить, - как двухлетняя девочка. Во-вторых, потому, что для меня он был почти как родственник… я звала его дядей, представь себе… итак, я сказала ему, что готовлю задание по латыни, а он знаешь, что сделал? Взял меня за волосы, одной рукой, но крепко… он часто делал так, в шутку, потому что у меня были великолепные волосы, длинные, вьющиеся, он говорил, что у него руки так и чешутся… Почувствовав, как он тянет меня за волосы, я и тогда подумала, что это шутка, и сказала: "Пусти меня, ты мне делаешь больно…" - но он заставил меня встать и, продолжая держать за волосы, повел к кровати, стоявшей, вот как сейчас, в углу у двери. Я, представляешь, была так невинна, что все еще не понимала, и, помню, сказала ему: "Оставь меня… я должна делать уроки". В этот момент он выпустил мои волосы… нет, не могу тебе сказать.
Марчелло хотел было попросить ее продолжать, думая, что ей стало стыдно, но Джулия остановилась только ради постепенного нагнетания эффекта и чуть погодя заговорила снова:
- Хотя мне еще не было пятнадцати лет, я уже была хорошо развита как женщина… я не хотела говорить тебе об этом, потому что, как только я начинаю вспоминать, мне становится плохо… Он отпустил мои волосы и схватил меня за грудь, да с такой силой, что я не могла даже кричать и почти потеряла сознание… Может, я и в самом деле упала в обморок… потом не знаю, что случилось: я оказалась распростертой на кровати, а он был на мне, и я все поняла, но силы покинули меня, я была словно вещь в его руках, пассивная, неподвижная, безвольная. Поэтому он сделал со мной все, что хотел. Потом я плакала, а он, чтобы утешить, сказал, что любит меня, что он от меня без ума - знаешь, то, что говорят обычно… На тот случай, если ему не удалось убедить меня, он запретил мне рассказывать о случившемся маме, если я не хочу, чтобы он разорил нас - кажется, в последнее время у папы было несколько неудачных дел, и наше материальное благополучие зависело теперь от этого человека. Потом он приходил еще несколько раз и всегда неожиданно. Он входил в мою комнату на цыпочках, склонялся надо мной, спрашивал строго: "Сделала уроки? Нет? Тогда пойдем делать их со мной…" - а потом обычно брал меня за волосы и тащил к кровати. У него была просто страсть хватать меня за волосы. - Она рассмеялась от души, вспомнив об этой привычке бывшего любовника, как смеются над характерной и милой чертой. - Так продолжалось почти год. Он по-прежнему клялся, что любит меня, и, не будь у него жены и детей, он бы женился на мне. Не могу сказать, что он был неискренен. Но если бы он действительно любил меня, доказать это можно было бы единственным способом: надо было оставить меня в покое. В общем, через год, в отчаянии, я попыталась освободиться от него: я сказала ему, что не люблю его и никогда не любила, что так продолжаться не может, что я ничего не делаю, что я мучаюсь, что не сдала экзамены, и, если он не оставит меня в покое, я буду вынуждена бросить гимназию. Тогда он, представь себе, отправился к маме и заявил ей, что понял мой характер и убедился, что я не создана для учебы, а поскольку мне уже шестнадцать, работа подошла бы мне больше. Для начала он предложил мне место секретарши в своем кабинете, ты понимаешь? Разумеется, я сопротивлялась как могла, но бедная мама сказала мне, что я неблагодарная, что адвокат сделал и продолжает делать нам столько добра, что я не должна упускать подобный случай, и в конце концов я вынуждена была согласиться. В его конторе мы оставались с ним целый день, можешь себе представить? И в конце концов я перестала сопротивляться, мне казалось, что для меня больше нет надежды, я стала фаталисткой… но когда год назад ты сказал мне, что любишь меня, я сказала ему, что на сей раз все кончено. Он, будучи к тому же трусом, запротестовал и стал угрожать, что пойдет к тебе и все расскажет. Тогда знаешь, что я сделала? Я схватила острый нож для бумаги, лежавший у него на столе, приставила острием ему к горлу и сказала: "Если ты это сделаешь, я убью тебя", а потом еще добавила: "Он узнает о нашей связи… как положено… но скажу ему об этом я, а не ты… с сегодняшнего дня ты для меня больше не существуешь… и если только ты попытаешься встать между мной и им, я убью тебя… пойду на каторгу, но убью…" Я сказала это таким тоном, и он понял, что я не шучу. И с тех пор - молчок, вот только, чтобы отомстить, написал анонимное письмо, где говорилось о твоем отце.
- Ах, так это он прислал! - не удержавшись, воскликнул Марчелло.
Разумеется, я сразу узнала бумагу и пишущую машинку. - Она помолчала, потом, с внезапной тревогой взяв Марчелло за руку, добавила: - Теперь я тебе все рассказала, и мне кажется, я чувствую себя лучше. Но может быть, мне не следовало говорить тебе об этом, может быть, теперь ты не сможешь выносить меня и возненавидишь?
Марчелло не ответил и надолго замолчал. Рассказ Джулии не пробудил в его душе ни ненависти к человеку, обесчестившему ее, ни жалости к его жертве. Сама бесстрастная и рассудительная манера ее рассказа, хотя и проникнутого отвращением и негодованием, исключала такие сильные чувства. Так что и сам он, словно заразившись от нее, был склонен к похожей, снисходительной реакции. Он испытывал только чисто физическое изумление, свободное от каких бы то ни было оценок, словно падал в неожиданную пустоту. Рассказ жены отозвался в нем всплеском печали, ибо неожиданно подводилось правило всеобщего упадка, из которого, как он надеялся, Джулия являлась исключением. Но странно, его убежденность в глубокой нормальности личности Джулии ничуть не пострадала. Нормальность, как он вдруг понял, состояла не столько в том, чтобы держаться подальше от определенного жизненного опыта, сколько в том, как его оценивать. Случилось так, что и ему, и Джулии было что скрывать, а значит, было в чем сознаваться. Но тогда как он чувствовал себя не в состоянии говорить о Лино, Джулия, напротив, не колеблясь рассказала ему о своих отношениях с адвокатом, выбрав для этого наиболее подходящий, по ее мнению, момент - первую брачную ночь, которая, в ее понимании, должна была покончить с прошлым и открыть перед ней совершенно новую жизнь. Эта мысль доставила Марчелло удовольствие, потому что, несмотря ни на что, подтверждала нормальность Джулии, заключавшуюся как раз в способности достичь искупления с помощью обычных и таких древних способов, как религия и чувства.
Увлекшись своими размышлениями, он смотрел в окно и не замечал, что его молчание пугает жену. Потом он почувствовал, что она пытается обнять его, и услышал, как она спрашивает:
- Ты молчишь? Значит, это правда… я тебе противна… скажи правду: ты не можешь выносить меня, я тебе противна?
Марчелло хотел было успокоить Джулию и сделал движение, чтобы повернуться к ней и тоже обнять, но поезд качнуло, и он нечаянно ударил ее локтем в лицо. Джулия восприняла этот невольный удар как жест отвращения и вскочила на ноги. Поезд в это время, издав длинный жалобный свист, въехал в туннель, и за оконными стеклами сгустилась тьма. В грохоте, усиленном на поворотах эхом, Марчелло почудилось, что это плачет Джулия, которая, вытянув перед собой руки, качаясь и спотыкаясь, пробиралась к выходу из купе. Он позвал: "Джулия!" Она, не отвечая и все так же горестно пошатываясь, открыла дверь и исчезла в коридоре.
Какое-то время он сидел не двигаясь, затем, внезапно встревожившись, поднялся и тоже вышел. Купе находилось по средине вагона, и Марчелло вдруг увидел жену, торопливо направлявшуюся по пустому коридору к тому концу вагона, где находилась входная дверь. Когда он увидел, как она бежит по мягкому ковру вдоль стен из красного дерева, ему вспомнилась фраза, сказанная ей бывшему любовнику: "Если ты скажешь ему, я убью тебя", и он подумал, что, быть может, не знал некоторых черт ее характера, принимая доброту за леность и вялость. В ту же минуту он увидел, как она нагнулась, пытаясь справиться с ручкой двери. Одним прыжком он настиг ее и схватил за руки, заставив выпрямиться.
- Что ты делаешь, Джулия? - спросил он тихо, хотя поезд грохотал. - Что ты вообразила? Это из-за поезда… я хотел повернуться к тебе, а вместо этого сделал тебе больно.
Она застыла в его объятиях, словно собираясь сопротивляться. Но услышав его голос, такой спокойный и искренне удивленный, казалось, сразу же успокоилась. Помолчав, она проговорила, склонив голову:
Прости меня, я, должно быть, ошиблась, но мне показалось, что ты меня ненавидишь, и тогда мне захотелось покончить все разом. Это не пустая угроза: если бы ты не пришел, я бы так и сделала.
- Но почему?.. Что тебе пришло в голову?
- Так… чтобы не мучиться больше… для меня замужество значит гораздо больше, чем ты думаешь. Когда мне показалось, что я тебе противна, то подумала, что не выдержу. - Она снова пожала плечами и добавила, подняв наконец к нему лицо и улыбнувшись: - Подумай, ты стал бы вдовцом, едва женившись.
Марчелло молча посмотрел на нее. Разумеется, как он и думал, Джулия была искренна: она на самом деле придавала замужеству гораздо больше значения, чем он мог себе представить. И он с изумлением понял, что случившееся означало, что в отличие от него Джулия, как и должно, всем своим существом участвовала в свадебном ритуале. Поэтому неудивительно, что после того, как она столь страстно и самозабвенно поклялась ему перед алтарем, первое же разочарование толкнуло ее на самоубийство. Он подумал, что со стороны Джулии это был почти шантаж: или ты меня прощаешь, или я покончу с собой. И он вновь испытал облегчение от того, что она так похожа на ту, какой он хотел ее видеть. Джулия снова отвернулась и, казалось, смотрела в окно. Он обнял ее за талию и прошептал ей на ухо:
- Ты же знаешь, что я люблю тебя.
Она тут же повернулась к нему и поцеловала с такой пылкой страстью, что Марчелло почти испугался. Он подумал, что именно так некоторые верующие целовали в церквях статуи святых, кресты, мощи. Тем временем грохот туннеля постепенно затих, сменившись привычным быстрым перестуком колес поезда, вырвавшегося на свободу, и они отпрянули друг от друга.
Потом они сидели рядышком, у окна, рука в руке, глядя в ночную темноту.
Посмотри, - наконец сказала Джулия обычным своим голосом, - посмотри вниз. Что там такое? Пожар?