Действительно, огонь, похожий на красный цветок, пылал посредине темного окна. Марчелло ответил: "Кто знает?" - и опустил окно. Зеркальное сияние стекла исчезло, и холодный ветер дохнул ему в лицо, но красный цветок не исчез, было непонятно, где он находится - далеко или близко, низко или высоко, таинственно подвешенный во мраке. Марчелло долго глядел на огненные лепестки, которые, казалось, двигались и трепетали, а потом перевел взгляд на откос железнодорожного полотна, по которому вместе с тенями его и Джулии бежали слабые огоньки поезда, и вдруг испытал острое чувство потерянности. Зачем он ехал в этом поезде? Кто была сидевшая рядом с ним женщина? Куда он едет? Кто он сам? И откуда он? Марчелло не страдал от этого чувства, напротив, оно нравилось ему, ибо было знакомо и составляло, быть может, глубинную основу его существа. "Вот, - подумал он холодно, - я как этот огонь там, в ночи, вспыхну и погасну без причины, без следа - кусочек разрушения, подвешенный во мраке".
Он вздрогнул от голоса Джулии, предупреждавшей его: "Смотри-ка, они, должно быть, уже приготовили постель", и понял, что для нее, пока он был погружен в созерцание далекого огня, самым главным продолжала оставаться их любовь, или, точнее, скорое соединение двух их тел: в общем, то, что происходило в данный момент, а не что-либо иное. Она уже направилась со скрытым нетерпением к их купе, и Марчелло последовал за ней на небольшом отдалении. Он задержался на пороге, чтобы дать пройти проводнику, и вошел вслед за женой. Джулия стояла перед зеркалом и, не обращая внимания на открытую дверь, снимала блузку, расстегивая ее снизу вверх. Она сказала Марчелло, не оборачиваясь:
- Ты ляжешь на верхнюю полку… а я на нижнюю.
Марчелло закрыл дверь, взобрался на полку и начал раздеваться, складывая одежду в сетку. Голый, он сидел на покрывале, обхватив колени руками, и ждал. Он слышал, как Джулия двигалась, как позвякивал стакан в металлическом подстаканнике, как туфля упала на ковер, лежавший на полу, слышал другие звуки. Потом с сухим щелчком погасли яркие лампы, загорелся лиловый свет ночника, и голос Джулии сказал:
- Ты идешь?
Марчелло свесил ноги, повернулся, поставил одну ногу на нижнюю полку и согнулся, чтобы спуститься вниз. И тогда он увидел голую Джулию, она лежала на спине, закрыв глаза рукой и вытянув ноги. В слабом неверном свете ее тело отливало холодной белизной перламутра; с черными пятнами в паху и подмышках, темно-розовыми на груди, оно казалось бездыханным не только из-за мертвенной бледности, но и абсолютной неподвижности. Но когда Марчелло оказался на ней, она вдруг вздрогнула так, словно с резким щелчком внезапно захлопнулся капкан, привлекла его к себе, обняв за шею, раскинула ноги и соединила их у него за спиной. Позже она оттолкнула его, свернувшись калачиком у стенки, вся уйдя в себя, прижавшись лбом к коленкам. И Марчелло понял, что то, что она с такой яростью вырвала у него, а затем так ревниво замкнула и сохранила в своем чреве, больше ему не принадлежит, а станет расти в ней. И он подумал, что сделал это ради того, чтобы хотя бы однажды сказать: "Я такой же человек, как и все. Я любил, я познал женщину и зачал другого человека".
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как только ему показалось, что Джулия заснула, Марчелло поднялся, опустил ноги на пол и начал одеваться. Комната была погружена в прохладную, прозрачную полутень, позволявшую догадываться о ярком свете июньского дня в небе и на море. Это была типичная комната в гостинице на Ривьере: белая, с высоким потолком, украшенная голубой лепниной в форме цветов, стеблей и листьев, со светлой деревянной мебелью в том же цветочном стиле, с большой зеленой пальмой в углу. Одевшись, Марчелло на цыпочках подошел к окну, раздвинул жалюзи и выглянул наружу. Перед его взором раскинулось улыбающееся море почти лиловой голубизны, оно было бескрайним из-за ослепительной чистоты горизонта. При легком бризе казалось, что на каждой волне вспыхивает сверкающий солнечный цветок. Марчелло перевел глаза на набережную: она была пустынна, на скамейках, расположенных в тени пальм и обращенных к морю, никого не было, никто не прогуливался по серому чистому асфальту. Марчелло долго смотрел на этот пейзаж, затем сдвинул жалюзи и обернулся, чтобы взглянуть на Джулию, лежавшую на кровати. Голая, она спала. Положение лежавшего на боку тела подчеркивало округлость и пышность бледного бедра, переходившего в туловище, казавшееся дряблым и безжизненным и свисавшее, словно стебель увядшего в вазе растения. Марчелло знал, что спина и бедра были единственной крепкой и прочной частью этого тела. С другой стороны угадывалась невидимая глазу, но знакомая мягкость полного живота в нежных складках, грудей, оттянутых вниз собственной тяжестью и лежащих одна на другой. Головы, скрытой плечом, видно не было, и у Марчелло, всего несколько минут назад соединявшегося с женой, возникло ощущение, что перед ним не живой человек, а машина из плоти, красивая и привлекательная, но жестокая, созданная для любви и больше не для чего. Словно пробудившись от его безжалостного взгляда, Джулия вдруг зашевелилась, глубоко вздохнув, и произнесла ясным голосом: "Марчелло". Он быстро подошел к ней и ласково ответил: "Я здесь". Она повернулась, вслепую потянулась к нему, обвив руками его бедра. Волосы упали ей на лицо. Зарывшись лицом ему в пах, она медленно и настойчиво терлась об него носом и ртом. Потом поцеловала туда мужа со страстным и смиренным преклонением, на какое-то время застыла неподвижно, обнимая его, и упала на кровать, побежденная сном. Она снова заснула в том же положении, что и прежде, только теперь на другом, левом, боку. Марчелло снял с вешалки пиджак, подошел на цыпочках к двери и вышел в коридор. Он спустился по широкой лестнице, переступил гостиничный порог и оказался на набережной. Солнце, отражаясь в море сверкающими искрами, на мгновение ослепило его. Он закрыл глаза, и тогда, словно явившись из темноты, ему в ноздри ударил резкий запах лошадиной мочи. Экипажи стояли поблизости, за гостиницей, в полоске тени, по три-четыре в ряд, кучера дремали на козлах, сиденья были покрыты белыми чехлами. Марчелло подошел к первому экипажу, сел и громко назвал адрес: "Улица Глициний". Кучер бросил на него быстрый, многозначительный взгляд, а затем, не говоря ни слова, стегнул лошадь кнутом.
Коляска довольно долго катила вдоль набережной, потом въехала в короткую улицу с виллами и садами. В конце улицы возвышался засаженный виноградниками, залитый солнцем холм, помеченный серыми оливами. На самом склоне стояло несколько высоких красных домов с зелеными окнами. Дорога вела прямо к холму. Тротуары и асфальт вдруг кончились, уступив место заросшей травой тропинке. Экипаж остановился, и Марчелло поднял глаза: в глубине сада виднелось серое трехэтажное здание с черной чешуей шифера на крыше и мансардой. Кучер сухо сказал: "Это здесь", взял деньги и поспешно повернул лошадь. Марчелло подумал, что тот, наверное, оскорблен тем, что пришлось ехать в такое место, но, толкая калитку, решил, что, вероятно, приписывает кучеру испытываемое им самим отвращение. Марчелло зашагал по аллейке между двумя рядами пыльных фитосфор, направляясь к двери с цветными стеклами. Он всегда ненавидел эти дома и был там всего два-три раза в юности, всякий раз унося с собой чувство отвращения и раскаяния, словно совершал нечто недостойное, чего не следовало бы делать. Испытывая тошноту, он поднялся на несколько ступенек и толкнул стеклянную дверь; тут же зазвонил колокольчик. Марчелло оказался в вестибюле перед лестницей с деревянными перилами. Он узнал приторный запах пудры, пота и мужской спермы. Дом был погружен в тишину и оцепенение летнего дня. Пока он оглядывался, невесть откуда появилась горничная, одетая в черное, в белом фартучке, завязанном на талии, маленькая, проворная, с острым личиком хорька, оживленными блестящими глазами, и поприветствовала его звонким, радостным голосом.
Мне надо поговорить с хозяйкой, - сказал Марчелло, снимая шляпу, быть может, с излишней вежливостью.
Хорошо, красавчик, ты с ней поговоришь, - ответила девица на деревенском наречии, - а пока иди в залу… хозяйка сейчас придет… заходи.
Марчелло, оскорбленный тыканьем и случившимся недоразумением, тем не менее дал подтолкнуть себя к притворенной двери. Он увидел длинный затененный зал, где никого не было; по стенам стояли диванчики, обитые красной материей. Пол был пыльный, словно в зале ожидания на вокзале. Потрепанная грязная обивка подчеркивала убогий характер общественного заведения, соединенного с интимностью и скрытностью домашней жизни.
Марчелло неуверенно присел на один из диванов. В ту же минуту, подобно тому, как в животе, бывает, заурчит и после долгой неподвижности кишечник вдруг освобождается от переполняющего его груза, во всем доме вдруг началось движение, послышались шум, стук, стремительный топот ног по деревянной лестнице. И то, чего он боялся, случилось. Дверь распахнулась, и нахальный голос горничной объявил:
- А вот и синьорины! Все для тебя.
Лениво, не торопясь, вошли две брюнетки и три блондинки, одни полуголые, другие - более или менее одетые. Трое были среднего роста, одна - крохотная и одна - гигантша. Она как раз села рядом с Марчелло, рухнув на диван и вздохнув с усталым удовлетворением. Сперва он отвернулся, но потом, зачарованный, скосил глаза и посмотрел на нее. Она действительно была огромна, пирамидальной формы, с бедрами шире талии, с талией шире плеч, на могучих плечах покоилась маленькая головка с приплюснутым носом, окрученная черной косой. Желтый шелковый бюстгальтер спеленывал ее надутую низкую грудь. Под пупком красная юбка, словно занавес, широко распахивалась, обнажая черный треугольник лобка и массивные белые ляжки. Увидев, что за ней наблюдают, она с намеком улыбнулась своей подруге, сидевшей у стены напротив, испустила вздох, потом провела рукой между ног, словно раздвигая их, чтобы ей было не так жарко. Марчелло, оскорбленному этим ленивым бесстыдством, так и хотелось схватить ее за руку, которой она почесывала себя внизу живота, но у него не было сил двинуться.
В этом животном женского пола его особенно поразил непоправимый характер деградации, тот же самый, что заставлял Марчелло трепетать от ужаса перед наготой матери и безумием отца, именно он лежал в основе его почти истерической любви к порядку, покою, ясности, размеренности. Наконец толстуха спросила шутливо и благожелательно, повернувшись к нему:
- Ну, как тебе нравится твой гарем? Ты решился?
Тогда, охваченный неистовым отвращением, он вскочил и выбежал из зала, сопровождаемый, как ему показалось, смешками и непристойностями, сказанными на деревенском наречии. В ярости он бросился к лестнице, решив подняться на верхний этаж в поисках хозяйки, как в этот момент за его плечами рассыпался звон колокольчика и, обернувшись, он увидел показавшегося ему в данных обстоятельствах почти родным агента Орландо.
- Здравствуйте, доктор. Куда вы идете? - воскликнул агент. - Вам надо совсем не наверх. В самом деле, - сказал Марчелло, остановившись и сразу успокоившись, - я думаю, они приняли меня за клиента.
- Глупые бабы, - покачал головою агент. - Пойдемте со мной, доктор… я вас отведу… вас.
Агент первым вышел через стеклянную дверь в сад. Идя гуськом, они прошли аллею фитосфор, обогнули виллу. Солнце палило нещадно, и в этой части сада стоял сухой, резкий запах пыли и одичавшей растительности. Марчелло заметил, что все жалюзи закрыты, словно вилла необитаема, да и сад, заросший сорняками, казался заброшенным. Агент направился к низкой белой постройке, располагавшейся в глубине сада. Марчелло вспомнил, что похожие домишки в саду за такими же виллами он видел на морских курортах: летом, сдавая виллу в наем, хозяева удалялись туда, теснясь из-за любви к наживе в двух комнатах. Агент, не стучась, открыл дверь, заглянул внутрь и объявил:
- Доктор Клеричи.
Марчелло прошел вперед и оказался в маленькой комнате, обставленной как кабинет. Воздух был насыщен дымом, за столом, скрестив руки, лицом к Марчелло, сидел человек. Он был альбиносом. Лицо его светилось прозрачной розовостью алебастра и было усеяно веснушками. Ярко-голубые, отдающие краснотой глаза в белесых ресницах были похожи на глаза зверей, живущих в снегах на полюсе. Привыкнув к разительному контрасту между подчеркнуто бюрократическими замашками и жестокими занятиями большинства своих коллег по секретной службе, Марчелло не мог не отметить, что уж альбинос-то был на своем месте. В его лице, похожем на лицо призрака, сквозила не просто жестокость, это была безжалостная ярость, сдерживаемая, однако, безукоризненной армейской выправкой. Поначалу смутив Марчелло своей неподвижностью, человек вдруг резко встал, и оказалось, что он маленького роста.
- Габрио, - представился он. Потом тут же сел и проговорил с иронией: - Вот наконец и вы, доктор Клеричи.
Голос у него был металлический, неприятный. Марчелло, не дожидаясь приглашения, тоже сел и сказал:
- Я приехал сегодня утром.
- Я вас и ждал сегодня утром.
Марчелло заколебался: напомнить ли ему, что он в свадебном путешествии? Решил, что не стоит, и сказал миролюбиво:
- Я никак не мог прийти раньше.
Вижу, - сказал человек. Он пододвинул Марчелло коробку сигарет, бросив нелюбезное: "Курите?", потом, склонив голову, принялся читать лежавший на столе листок. - Они держат меня здесь, в этом доме, быть может, гостеприимном, но никак не секретном, без информации, без директив, почти без денег… вот как. - Он еще долго читал, затем, подняв голову, спросил: - В Риме вам было сказано найти меня, не так ли?
- Да, агент, который привел меня сюда, предупредил, что я должен прервать путешествие и явиться к вам.
Именно так. - Габрио вынул сигарету изо рта и осторожно положил ее на край пепельницы. - В последний момент, кажется, у них там все поменялось, они изменили программу.
Марчелло и глазом не моргнул, но почувствовал, как его захлестнула неведомо откуда пришедшая волна облегчения и надежды, заполняя душу: возможно, ему позволят свести путешествие к его видимой причине: свадьба, Париж. Тем не менее он спросил звонко:
- То есть?
То есть план изменен и, следовательно, ваша миссия тоже, - продолжал Габрио. - За Квадри должны были следить, вам надлежало завязать с ним отношения, внушить ему доверие к себе, добиться от него какого-нибудь поручения. В последней же депеше из Рима Квадри назван персоной, причиняющей неудобства, его предстоит убрать. - Габрио взял сигарету, затянулся, снова положил ее на пепельницу. - В сущности, - объяснил он менее официальным тоном, - ваша миссия почти сводится к нулю, вы ограничитесь тем, что войдете с ним в контакт, ссылаясь на ваше прежнее знакомство, и покажете его агенту Орландо, который тоже отправляется в Париж. Вы можете просто пригласить Квадри в какое-нибудь общественное место, где будет находиться и Орландо: в кафе, в ресторан - достаточно, чтобы Орландо увидел вас с ним в удостоверился в его личности - это все, что от вас требуется. Потом вы можете посвятить себя свадебному путешествию и делать, что вам заблагорассудится.
Значит, и Габрио знал о свадебном путешествии, подумал пораженный Марчелло. Но он тут же заметил, что это удивление было лишь маской, под которой душа его пыталась скрыть собственное смятение. На самом деле Габрио открыл ему нечто гораздо более важное, нежели свою осведомленность о свадебном путешествии: окончательное решение убрать Квадри. С невероятным усилием Марчелло заставил себя проанализировать объективно эту невероятную и роковую новость. И тут же сделал главный вывод: убрать Квадри они могли и без его помощи. Агент Орландо мог прекрасно сам найти и опознать свою жертву. В действительности, как он думал, его хотели связать реальным, хотя и ненужным соучастием, скомпрометировать его окончательно, раз и навсегда. Что касалось перемен в плане, не было сомнений, что они были только кажущимися. Разумеется, в момент его визита в министерство план, изложенный только что Габрио, был уже принят и определен во всех деталях, и мнимые изменения были вызваны характерной заботой о разделении ответственности. Ни он, ни, вероятно, Габрио не получили письменного приказа, таким образом, при неблагоприятном развитии событий министерство всегда смогло бы заявить о своей непричастности к делу, и вина за убийство легла бы на него, на Габрио, на Орландо и других непосредственных исполнителей.
Марчелло поколебался, но затем, чтобы выиграть время, возразил:
Мне кажется, я не нужен Орландо, чтобы найти Квадри, по-моему, его имя есть далее в телефонном справочнике.
- Таков приказ, - сказал Габрио с поспешной готовностью, словно предвидел возражение.
Марчелло склонил голову. Он понимал, что его заманили в ловушку, что он протянул палец, а теперь с помощью уловок у него хотят оттяпать руку. Но странно, когда первое удивление прошло, он заметил, что изменение плана не вызывает у него никакого отвращения, а только чувство упрямой и печальной покорности: долг, который ему предстояло выполнить, стал более неблагодарным, но он был неизменным и неизбежным. Агент Орландо, в отличие от него, возможно, не понимал внутреннего механизма этого долга, вот и вся разница. Но ни он, ни Орландо не могли не подчиниться тому, что Г абрио называл приказом и что на самом деле было их личным выбором, в котором они утвердились и за пределами которого были только беспорядок и произвол. Наконец, подняв голову, Марчелло произнес:
- Хорошо, а как я в Париже разыщу Орландо?
Бросив взгляд на лежавший на столе обычный листок бумаги, Габрио ответил:
- Оставьте адрес - Орландо найдет вас.
Таким образом, подумал Марчелло, они совсем не доверяют ему, во всяком случае, не считают нужным сообщить ему адрес агента в Париже. Он назвал гостиницу, в которой собирался остановиться, и Габрио сделал пометку внизу страницы. Потом добавил более приветливым тоном, словно желая показать, что официальная часть визита закончилась:
- Вы никогда не были в Париже?
- Нет, это в первый раз.
Я был там за два года до того, как осесть в этой дыре, - сказал Габрио с чиновничьей горечью. - Стоит побывать один раз в Париже, и Рим вам покажется деревней, такой же, как эта. - Он прикурил сигарету от окурка и добавил с жалким хвастовством: - В Париже я катался как сыр в масле: квартира, машина, друзья, женщины… Знаете, что касается женщин, Париж - идеальное место.
Марчелло, хотя ему было противно, решил, что должен откликнуться на любезный тон Габрио, и сказал:
Однако, имея такой дом по соседству, вам, должно быть, не приходится скучать.
Габрио покачал головой:
Пфу, какое развлечение с этими коровами, нет, единственная отдушина здесь - казино. Вы играете?
- Нет, никогда.