А между тем это интересно, - сказал Габрио, откинувшись на спинку стула и как бы давая понять, что разговор окончен. - Удача может улыбнуться всякому, не случайно она женского рода, все дело в том, чтобы вовремя поймать ее. - Он встал, подошел и распахнул дверь. Как заметил Марчелло, Габрио действительно был маленького роста, коротконогий, с негнущимся туловищем, затянутым в зеленую куртку военного покроя. Габрио какое-то мгновение постоял неподвижно, глядя на Марчелло, и в лучах солнца его светлая, розовая кожа казалась еще прозрачнее, а потом сказал: - Полагаю, мы больше не увидимся. После Парижа вы возвращаетесь прямо в Рим?
- Да, почти наверняка.
Вам ничего не нужно? - вдруг с неохотой спросил Габрио. - Вас снабдили деньгами? У меня здесь с собой немного… но если вам что-нибудь нужно…
- Нет, спасибо, мне ничего не надо.
- Ну, тогда удачи и ни пуха ни пера.
Они пожали друг другу руки, и Габрио захлопнул за ним дверь домика. Марчелло направился к калитке.
Но когда он был уже в аллее фитосфор, то вспомнил, что во время своего яростного бегства из общей залы забыл там шляпу. Он поколебался, ему было противно возвращаться туда, где воняло обувью, пудрой и потом, кроме того, он опасался колкостей и приставаний женщин. Наконец он решился, вернулся назад, толкнул дверь, и снова раздался звон колокольчика.
На сей раз никто не появился - ни горничная с лицом хорька, ни девицы. Но из общей залы сквозь открытую дверь до него донесся знакомый густой, добродушный голос агента Орландо, и, приободрившись, он заглянул туда.
Зала была пуста. Агент сидел в углу у двери рядом с женщиной, которую Марчелло не видел, когда вошел сюда в первый раз. Агент неуклюже и доверительно обнимал ее за талию и не позаботился принять пристойный вид при появлении Марчелло. В растерянности, испытывая смутное раздражение, Марчелло перевел взгляд с Орландо на женщину.
Она сидела с суровым видом, словно хотела оттолкнуть или по крайней мере отдалить Орландо. Это была брюнетка, с высоким белым лбом, светлыми глазами, худым длинным лицом, большим ртом, оживленным темной помадой и сложенным в презрительную гримасу. Одета она была почти пристойно, в вечернее белое платье с вырезом, без рукавов. Единственной уловкой был разрез на юбке, начинавшийся чуть ниже талии и открывавший живот и скрещенные ноги, длинные, сухие, элегантные, целомудренно-красивые ноги танцовщицы. Она сжимала в пальцах зажженную сигарету, но не курила, рука ее лежала на подлокотнике дивана, и дым поднимался кверху. Другую руку она небрежно положила на колено агента, словно на голову большого верного пса. Но больше всего Марчелло поразил ее лоб, и не просто своей белизной. Напряженное выражение глаз загадочным образом освещало его, и чистота этого света напомнила Марчелло бриллиантовые диадемы, которыми женщины когда-то украшали себя на парадных балах. Изумленный Марчелло не мог оторвать от женщины глаз. Продолжая смотреть на нее, он испытывал мучительное чувство досады и сожаления. Тем временем, испугавшись этого настойчивого взгляда, Орландо встал.
- Моя шляпа, - сказал Марчелло.
Женщина не шелохнулась и теперь сама смотрела на него без всякого любопытства. Агент поспешно пересек залу и взял шляпу с дальнего дивана. И тогда Марчелло внезапно понял, почему при виде этой женщины у него возникло мучительное чувство сожаления: ему не хотелось, чтобы она ублажала агента, и то, что Орландо обнимал ее, заставило Марчелло страдать, словно при нем оскверняли святыню. Разумеется, женщина не подозревала о сиянии, исходившем от ее лба и ей не принадлежавшем, как обычно красота не принадлежит тому, кто красив. Тем не менее Марчелло показалось, что это почти его долг - помешать ей склонять свой сияющий лоб ради удовлетворения эротических прихотей Орландо. В какой-то момент он захотел воспользоваться своей властью и увести ее из залы: они бы немного поболтали, и, как только стало бы ясно, что агент выбрал себе другую женщину, Марчелло ушел бы. У него вдруг мелькнула безумная мысль забрать ее из дома терпимости и помочь ей начать новую жизнь. Но даже думая так, он понимал, что это чистая фантазия: она не могла быть иной, чем ее товарки, она была такой же непоправимо испорченной и пропащей. Он почувствовал, как его тронули за локоть: Орландо принес ему шляпу. Марчелло машинально взял ее.
Но у агента было время поразмыслить над необычным поведением Марчелло. Он сделал шаг вперед и, указывая на женщину, как указал бы на блюдо или напиток почетному гостю, сказал:
- Доктор, если хотите, если она вам нравится… я могу и подождать.
Вначале Марчелло не понял. Потом увидел, как Орландо улыбается, почтительно и вместе с тем лукаво, и покраснел до корней волос. Итак, Орландо не отказывался, он только из дружеской вежливости и чувства дисциплины уступал начальнику очередь, как у стойки бара или стола в буфете. Марчелло торопливо ответил:
- Да вы с ума сошли, Орландо… занимайтесь своими делами, мне надо уходить.
В таком случае, доктор… - с улыбкой произнес агент и сделал женщине призывный знак.
Марчелло с болью увидел, как она, повинуясь этому зову, сразу встала - высокая, прямая, с диадемой из света на лбу - и, не колеблясь и не протестуя, с профессиональной покорностью подошла к Орландо.
Доктор, мы скоро, увидимся, - сказал Орландо и отстранился, чтобы пропустить женщину.
Марчелло тоже, почти помимо воли, отступил назад, и она не спеша прошла между ними, с сигаретой в руке. Но поравнявшись с Марчелло, на мгновение остановилась и сказала:
- Если ты меня хочешь, меня зовут Луиза.
Как он и боялся, голос у нее оказался грубым, хриплым, лишенным всякой деликатности. Луиза сочла необходимым подкрепить свои слова завлекающим жестом: она высунула язык и облизала верхнюю губу. Марчелло показалось, что ее слова и жест отчасти успокоили в нем угрызения совести от того, что он не помешал ей пойти с клиентом. Тем временем женщина, идя впереди Орландо, подошла к лестнице. Она бросила на пол горящую сигарету, раздавила ее ногой, подобрала обеими руками юбку и стала быстро подниматься. Наконец они исчезли за углом лестничной площадки. Кто- то, возможно одна из девиц и ее клиент, болтая, спускались вниз. Марчелло поспешно вышел из дома.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Поручив портье гостиницы соединить его с Квадри, Марчелло уселся в углу холла. Гостиница была большая, и холл был просторным, с колоннами, поддерживавшими свод, с креслами, с витринами, где были выставлены предметы роскоши, со столами, обычными и письменными. Многочисленные посетители сновали взад и вперед: от входа - к клетке лифта, от конторки портье - к столику дирекции, от ресторана - к салонам, находившимся за колоннами. Б ожидании Марчелло был бы не прочь поразвлечься происходящим в холле, оживленном и многолюдном, но мысли его, словно увлекаемые в глубины памяти нынешней тревогой, помимо воли вернулись к первому и единственному визиту, который он нанес Квадри много лет назад. Марчелло был тогда студентом, а Квадри - его профессором. Марчелло отправился в дом Квадри, старое красное здание, находившееся рядом с вокзалом, чтобы посоветоваться с ним по поводу диплома. Едва войдя, Марчелло был поражен огромным количеством книг, скопившихся в каждом углу квартиры. Уже в прихожей он заметил старые занавески, за которыми как будто скрывались двери, но, отодвинув их, он увидел множество книг, выстроившихся рядами в нишах. Горничная повела его по длиннейшему извилистому коридору, казалось, огибавшему двор дома, и коридор по обеим сторонам тоже был заставлен шкафами, набитыми книгами и бумагами. И стены в кабинете Квадри, где наконец оказался Марчелло, от пола до потолка были тесно уставлены книгами. Над письменным столом, между двумя стопками книг, как в бойнице, виднелось бородатое лицо профессора. Марчелло сразу заметил, что у Квадри было странно плоское и асимметричное лицо, похожее на маску из папье-маше с глазами, обведенными красным, и треугольным носом; в нижней части к маске второпях приклеили бороду и усы. Слишком черные и как бы влажные волосы на лбу также походили на плохо прилаженный парик. Между щеткой усов и подозрительно черной метелкой бородки блестел ярко-красный рот с бесформенными губами, и Марчелло невольно подумал, что вся эта растительность скрывает какой-нибудь недостаток, например полное отсутствие подбородка или ужасный шрам. В общем, в этом лице не было ничего подлинного, настоящего, оно казалось фальшивым.
Профессор встал, чтобы встретить Марчелло, и при этом обнаружилось, что он маленького роста и у него горб, точнее, какой-то дефект левой лопатки, придававший некоторый комизм его излишне слащавым и любезным манерам. Протянув Марчелло руку, Квадри близоруко глядел на посетителя поверх толстых стекол, так что на мгновение у Марчелло создалось впечатление будто его изучают не два, а четыре глаза. Он заметил также старомодный черный сюртук с шелковыми лацканами, черные же брюки в полоску, белую рубашку с накрахмаленным воротничком и манжетами, золотую цепочку на жилетке. Марчелло не испытывал к Квадри никакой симпатии: он знал, что профессор - антифашист. И все вместе - то есть убеждения, уродливая внешность, эрудиция, книги Квадри - как раз и создавало образ презренного интеллектуала-нигилиста.
Необыкновенная любезность Квадри была противна Марчелло, ему казалось невозможным, чтобы человек вел себя так, будучи искренним и не преследуя тайных целей.
Квадри принял Марчелло с обычными изъявлениями почти слащавой сердечности. Часто вставляя словечки вроде "дорогой мальчик", "детка моя", "мой миленький", всплескивая над книгами маленькими белыми ручками, он задал Марчелло кучу вопросов - вначале о его семье, а затем и о нем самом. Узнав, что отец Марчелло помещен в клинику для душевнобольных, профессор воскликнул:
- Ах, бедный мой мальчик, я не знал! Какое ужасное несчастье… и наука ничего не может сделать, чтобы вернуть ему разум? - проговорил он и тут же перешел на другую тему.
У него был горловой, благозвучный, нежнейший голос, в котором звучала робкая забота. Однако, странным образом, именно сквозь эту столь явную и приторную заботливость, подобно водяным знакам на бумаге, проступало полнейшее равнодушие. Марчелло догадывался, что Квадри не только не интересуется им, но даже не видит его. Он был также поражен отсутствием оттенков и переходов в речи Квадри: тот все время говорил одним и тем же ровным, сентиментально-ласковым тоном, о чем бы ни шла речь. Наконец, в заключение многочисленных вопросов, Квадри спросил, является ли Марчелло фашистом. Получив утвердительный ответ, он, не меняя тона и никак не показав своего отношения, как бы между делом объяснил, как трудно ему, чьи антифашистские взгляды хорошо известны, продолжать при фашистском режиме преподавать такие дисциплины, как философия и история. Тут смущенный Марчелло попытался было вернуть разговор к цели своего визита. Но Квадри сразу же перебил его:
- Возможно, вы задаетесь вопросом, зачем я все это вам говорю… дорогой мальчик, это не пустые слова, они сказаны не для того, чтобы излить душу, - я не позволил бы себе заставлять вас терять время, которое вы должны посвятить занятиям… я говорю вам это для того, чтобы некоторым образом объяснить тот факт, что я не могу заниматься ни вами, ни вашим дипломом, - я оставляю преподавание.
- Вы оставляете преподавание? - удивленно переспросил Марчелло.
Да, - подтвердил Квадри, привычным жестом проведя рукой по рту и усам. - Хотя и с болью, с настоящей болью, ибо до нынешнего времени всю свою жизнь я посвятил вам, студентам, а теперь вынужден оставить это занятие. - Затем, вздохнув, профессор вполне серьезно добавил: - Вот так, я решил перейти от размышлений к действию. Возможно, фраза эта не покажется вам оригинальной, но она верно отражает мое положение.
Тут Марчелло едва не улыбнулся. Ему в самом деле показалось смешным, что профессор Квадри, этот маленький человечек в сюртуке, горбатый, близорукий, бородатый, сидящий в кресле среди груды книг, объявляет о том, что собирается перейти от слов к делу. Между тем смысл фразы не оставлял сомнений: Квадри, столько лет бывший пассивным оппозиционером, замкнутым в круг своих мыслей и занятий, решил перейти к активной политике, может, даже принять участие в заговоре. Марчелло, почувствовав внезапный прилив антипатии, не удержался и предупредил с угрожающей холодностью:
- Вы напрасно говорите мне об этом… я фашист и могу донести на вас.
Квадри ответил нежнейшим голосом, переходя на "ты":
Я знаю, что ты, сынок, честный и добрый мальчик и никогда не сделаешь ничего подобного.
"Черт бы тебя побрал!" - раздраженно подумал Марчелло. И откровенно сказал:
Я мог бы так поступить: честность для нас, фашистов, состоит как раз в том, чтобы разоблачать таких людей, как вы, и мешать им приносить вред.
Профессор покачал головой:
- Милый мой, ты говоришь и сам знаешь, что это неправда… ты это знаешь, точнее, знает твое сердце… ведь на самом деле ты, будучи чистым юношей, захотел предупредить меня… Знаешь, что сделал бы настоящий доносчик? Он притворился бы, что поддерживает меня, а когда я скомпрометировал бы себя каким-нибудь действительно неосторожным высказыванием, он бы на меня донес… ты же меня предупредил.
Я предупредил вас, - жестко произнес Марчелло, - потому что не верю, что вы способны на то, что называется действием. Почему вы не довольствуетесь своей профессорской деятельностью? О каком действии вы говорите?
- Действие? Да неважно какое, - ответил Квадри, пристально глядя на Марчелло. Тот при этих словах невольно поднял глаза к стенам, к шкафам, полным книг. Квадри на лету перехватил этот взгляд и прежним сладчайшим тоном прибавил: - Тебе кажется странным, что я говорю с тобой о действии? Среди всех этих книг?.. В эту минуту ты думаешь: "Да о каком действии болтает этот плюгавенький человечек, горбатый, кривой, близорукий, бородатый?" Скажи-ка правду, ты ведь так думаешь? Газетенки твоей партии столько раз изображали интеллектуала как человека, который не умеет и не может действовать, что ты невольно сочувственно улыбнулся, узнав меня в этом образе… Не так ли?
Удивленный такой проницательностью, Марчелло воскликнул:
- Как это вы догадались?
О, мой дорогой мальчик, - ответил Квадри, вставая, - я понял это сразу. Нигде не сказано, что для того, чтобы действовать, надо непременно иметь золотого орла на фуражке и нашивки на рукавах. До свиданья, во всяком случае, до свиданья, до свиданья и удачи. - Приговаривая так, он ласково и неумолимо подталкивал Марчелло к двери.
Теперь, вспоминая о той встрече, Марчелло понимал, что в его опрометчивом презрении к Квадри - горбатому, педантичному бородачу было много юношеского нетерпения и неопытности. Кстати, сам Квадри на фактах продемонстрировал Марчелло его ошибку: бежав несколько месяцев спустя после их разговора в Париж, он очень быстро стал там одним из руководителей антифашистского движения, быть может, самым ловким, самым подготовленным, самым агрессивным. Кажется, его специальностью стало проповедничество. Используя преподавательский опыт и знание юношеской психологии, он умел обращать в свою веру равнодушных к политике, а то и имеющих противоположные убеждения молодых людей и подталкивать их на рискованные действия, почти всегда гибельные для неискушенных исполнителей. Вовлекая своих сторонников в подпольную борьбу, он вовсе не руководствовался соображениями гуманности, которые окружающие, зная его характер, были склонны ему приписывать. Ради безнадежных акций, которые могли быть оправданы только при наличии долгосрочных планов, он легко жертвовал людьми. В общем, Квадри обладал некоторыми редкими чертами настоящих политических деятелей: он был хитрецом и энтузиастом, интеллектуалом и в то же время абсолютно безразличным к человеческой жизни, наивным, циничным, рассудочным и одновременно опрометчивым. Марчелло, по служебным обязанностям много занимавшийся Квадри, который в полицейских донесениях значился как опаснейшая персона, всегда поражался сложному, двойственному характеру профессора, соединявшем в себе столько противоречивых черт. Так постепенно, благодаря тому, что Марчелло удалось разузнать о Квадри, презрение сменилось уважением, к которому примешивалась досада. Неизменной, однако, оставалась первоначальная антипатия, к тому же Марчелло был убежден, что Квадри недоставало мужества, о чем, по мнению Марчелло, свидетельствовал следующий факт: подвергая своих последователей смертельной опасности, профессор никогда не рисковал сам.
Погрузившись в эти размышления, Марчелло вздрогнул, услышав свое имя, выкрикиваемое служащим гостиницы, который быстро шел по вестибюлю. В какой-то момент он даже подумал, из-за французского произношения его фамилии, что зовут не его. Однако "мсье Клэриси" относилось к нему, и Марчелло стало противно, когда он, притворяясь, будто поверил, что ищут кого-то другого, попытался представить себе этого другого: его лицо, облик, одежду. Тем временем служащий, удаляясь по направлению к залу, где стояли письменные столы, продолжал звать его. Марчелло встал и направился к телефонной кабине.
Он взял трубку, лежавшую на полочке, и поднес ее к уху. Звонкий, слегка певучий женский голос спросил по- французски, кто говорит. Марчелло ответил тоже по-французски:
Я итальянец… Клеричи, Марчелло Клеричи… я хотел бы поговорить с профессором Квадри.
- Он очень занят… не знаю, сможет ли он подойти… Вы говорите, вас зовут Клеричи?
- Да, Клеричи.
- Погодите минутку.
Было слышно, как трубку положили на стол, потом донесся шум удаляющихся шагов, и наступила тишина. Марчелло ждал долго, полагая, что новый шум шагов известит о возвращении женщины или появлении профессора. Но неожиданно в трубке зазвучал голос Квадри, возникнув без предупреждения из глубочайшей тишины:
- Квадри слушает… кто говорит?
Марчелло торопливо объяснил:
Меня зовут Марчелло Клеричи… я был вашим студентом, когда вы преподавали в Риме… мне бы хотелось повидаться с вами.
Клеричи? - в сомнении повторил Квадри. Потом, через мгновение, решительно: - Клеричи… не знаю.
Да нет же, профессор, - настаивал Марчелло, - я приходил к вам за несколько дней до того, как вы оставили преподавание… хотел посоветоваться с вами по поводу диплома.
Погодите, Клеричи, - сказал Квадри, - я совсем не помню вашего имени… но это не значит, что вы не правы… и вы хотите увидеться со мной?
- Да.
- Почему?
Без всяких причин, - ответил Марчелло, - просто я был вашим учеником и в последнее время много слышал о вас… я хотел повидать вас, вот и все.
Ну что ж, - сказал Квадри, уступая, - приходите ко мне домой.
- Когда?
Да хоть сегодня… днем… после обеда… приходите выпить кофе, около трех.
Я должен сказать вам, - произнес Марчелло, - я в свадебном путешествии… можно мне привести жену?
- Разумеется… конечно… до скорого.
Профессор положил трубку, и Марчелло, после минутного размышления, сделал то же самое. Но не успел он выйти из кабины, как тот же служитель, только что разыскивавший его в холле, подошел к нему и сказал:
- Вас просят к телефону.
- Я уже поговорил, - ответил Марчелло.
- Нет, вас просит кто-то другой.
Он опять снял трубку. Сразу же грубый, добродушный и радостный голос прокричал ему в ухо:
- Это доктор Клеричи?
Марчелло узнал голос агента Орландо и спокойно ответил:
- Да, это я.
- Хорошо доехали, доктор?
- Да, прекрасно.
- Как себя чувствует синьора?
- Великолепно.