- Самара! В ней воеводы да бояра - мать их в каленую печь, - ворчит казак в синей куртке, синих штанах, в сапогах, запыленных и рыжих. Казак у того же костра кипятит воду в деревянном ковше. У огня калит камни и, накалив, осторожно опускает в ковш.
- Ты чего это, станишник?
- А вот согрею воду да толокна ухлебну.
- Тебе дольше кипятку добыть, чем нам баранины укусить.
- Я скоро!
Казак, нагревая камни, взглядывает на гору. На двойном фоне, снизу желтом, сверху ярко-голубом, на горе, над берегом, видна конная фигура: лошаденка мохнатая, на ней татарин, подогнувши ноги, без стремян, за спиной саадак, обтянутый верблюжиной, набит стрелами, и лук - рыжеет шапка островерхая, опушенная мохнатым мехом. Изредка казак кричит одно и то же:
- Кизилбей-мурза, гляди коня!
И так же однообразно отвечает татарин:
- Кардаш урус! Ту коня, ту…
Казацкий конь стоит смирно, лишь мотает хвостом, к его седлу приторочены узел и ружье с саблей.
В кабаке все слышнее шум и ругань. Пьяные солдаты играют в карты, сидя на грязном полу в кругу. Кабацкий ярыга, служка в дерюжном фартуке, в опорках на босу ногу, пристает к солдатам:
- Заказано, служилые, на царевых кабаках лупиться в кости, в карты тож!
- Крою! Ядрена с паволокой!
- А не лжешь? Во он - туз!
- Туз не туз - крою червонным пахлом!
- В кои веки пахол идет выше туза?
- Эй, служилые!
- Ты поди! Б…ня тож заказана, а их вон - ну-ко всех? Умаешься!
Ярыга идет к целовальнику.
- Гонил я, Иван Петрович, да неймутся солдаты.
За прочной темной стойкой целовальник теребит широкую бороду, не слушает ярыгу, кричит на баб:
- Эй, стервы! Кто такой удумал казну государеву убытчить? За приставы возьму!
Бабы носят худым котлом с Волги воду, полощут винные бочки и, опрокинув посудину, лежа на животах, пьют. Одна, озорная, пьяная, шатаясь, идет к целовальнику, повернувшись к стойке, задрав лохмотья, показывает голый зад:
- Эво-ся, борода, твои напойные деньги - зри-кось!
- Гони ее, стерву, в хребет - дуй! - кричит целовальник.
Ярыжка хватает бабу, не дав ей поправить подол, волокет на воздух.
Два солдата вскакивают на ноги, из кучи играющих кричат целовальнику:
- Мы те покажем, как жонок из кабака!
- Не гони баб, коли бороду жаль!
Целовальник кричит слуге:
- Кинь ее, Федько, не трожь! Поди ко мне.
Ярыга подходит, нагибается к целовальнику через стойку, целовальник косит глазом на солдат, шепчет:
- Бона стрельцы! Може, уймут солдат - скажи…
Ярыга идет к стрельцам. Рыжие кафтаны в углу за столом пьют пенное, бердыши кучей приставлены в угол, лица красны, шапки сдвинуты, говорят стрельцы вполголоса, оглядываясь:
- Век и служи… Побежал - имают, бьют кнутом на торгу, в тюрьму шибают…
- Из тюрьмы да битой сызнова служи, а отощал - ни земли тебе, ни торга, ни жалованья…
- В старости за собаку пропадай!
- Эх, в черной обиде, браты, жисть волочим.
- А что, коли щастье изведать, как лопухинцы?
- Во, во - сказывают, на Иловле Лопухин приказ весь сшел к Разину.
- Гляди, робяты, много слухов идет, нюхать надо…
- Оно и то - може, слух ложной? Ярыга, тебе чего? К нашим словам причуеваешься?
- Я? Нет! Я, государевы люди, на солдат - унять бы картеж?
- Не мы начальники! У их маэр.
- Не трожь, парень! На то кабак, чтоб, значит…
- Драка заваритца.
- Сойдут подобру. Худче будет, как погонишь: кабацкое питье изольют, изобьют и целовальника…
Ярыга отошел. К целовальнику с вестями сунулся приказчик с волжских насад: длинный, перегнулся через стойку и, чтоб не замочить узкую, мочалкой, русую бороду, забрал ее в кулак.
- Тебе ба, царев слуга, Иван Петров сын, наладить малого, - кивнул на ярыгу, - к воеводе…
- Пошто, Клим Митрич?
- А вот - тут, за кабаком, на горе, поганой в справе стоит с двумя коньми, с поганым заедино казак, да у огня трое гольцов барана жарят… Народ, по всему, пришлой, воровской. Пожога бы, грабежа какого ради упреждение потребно… У гольцов же рубы худы, портки кропаны, обутки нет. Барана жарят! Не укупной баран, сквозит грабеж.
- По ряду сказываешь, да вишь мой муравельник: без слуги меня затамашат. Я же пуще головы берегу казну государеву! С кого, Клим Митрич, - с меня ведь сыщут пропойные деньги, пропажа - лишь отвернись… Людей у тебя немало, выбери, за мое спасибо, верного кого, да и к воеводе… а?
- Правду баю, Иван Петров сын, судовые казаки теи ж гольцы, народ с Волги - почесть все были в тюремных сидельцах до Волги-т!.. Шепни-кось - головы не сыщешь. Про воеводу - беда…
Подошедший солдат стукнул кулаком по выгнутой спине приказчика.
- Спрямься, жердь! Душа пенного ищет, а ты застишь…
Приказчик отскочил от стойки:
- Без причины хребет ломишь, разбойник! Ужо начальству доведу…
- Доводи. По доскам ходишь? Волга-т глубока, не мерил?
- Грозить? Утоплением грозить? Ужо вот целовальник в послухи, я тя укатаю… - Крича, махая валеной шляпой, приказчик выбежал из кабака.
- Ярыги, робяты-и, пихни вашего захребетника в Волгу-у! - крикнул солдат из дверей кабака, а в ответ с Волги послышался громовой голос:
- Вты-ы-кай челны, браты!
В кабаке стрельцы, схватив бердыши, кинулись на берег Волги.
- Разин!
- С пожогом ли, с грабежом?
- Гуляй, народ! У черного люда крест да вошь - и живот весь…
С Волги голос, какого не было окрест, прогремел:
- Не бежи, пропойной люд! Без худа в гости идем!
Целовальник перекрестился и бестолково засевался у стойки, бормоча под нос:
- Ой, матушка, казна государева, - быть мне биту кнутом. Смерть моя, ой!
Ярыжка вбежал за стойку, приткнулся к бороде целовальника.
- К воеводе? В город?
- Подожди ты - уловят!
Солдаты спрятали игру, привалились к стойке, стуча кулаками.
- Пожжем бороду - или бочонок пенного ставь!
- Приехали гости - пить зачнем!
- К черту маэра!
За солдатами лезли бабы, пьяные, растрепанные, рваные, голые руки тянулись к солдатам.
- Не обходи чаркой! Нам питья, питья!
Золотился желтый атласный зипун, черный кафтан висел на одном плече. Разин вошел в кабак. Солдаты и бабы от стойки хлынули в сторону.
- Столы на середь кабака!
Столы мигом передвинули. Кабацкий ярыга обтер фартуком верх столов, приставил скамьи.
- На скамьях питухи, а мы - соколы!
Разин сел на стол. На другой, рядом, поставили бочонок с водкой и железные кружки.
- Гей, стрельцы! Пейте.
Стрельцы по очереди подходили, принимали из рук Разина кружку с водкой, пили и, кланяясь, отходили, уступая другим место. Когда выпили все, старший из стрельцов выступил вперед, поклонился:
- А вот мы, атаман-батько! Я за всех своих сказываю: надоела неволя боярам служить, воли занадобилось спытать… Хотим с тобой головы положить - бери нас! Мы твои. Служить зачнем, не кривя душой.
- Будете мне служить, то еще пейте. А солдаты? Или с нами бою хотят? Гей, солдаты!
- А нет, атаман! Зорю мы прогуляли, и ныне, если к полку придем, будут нам батоги…
- Так не пойму: воли вы иль батогов норовите?
- Воли хотим, атаман! С тобой идем! Стрельцы по тебе, и мы по ним…
- Добро - пейте и вы!
С Волги казаки привели троих парней, поставили к атаману.
- Куда ваш путь, браты?
- Куда глаза и ноги ведут… Шли искать работы - не сошли ее… Голодно, съели с себя все!
- А нынче?
- Нынче на наше счастье пало - ты пришел, возьми с собой: к пищали не свычны, в греби гожи.
- В греби сядете - пищали обучим. Ну, гуляй!
Пришел казак с берега Волги.
- Ты отколь слетел, куркуль?
- Сам ты куркуль - я с Дона, сокол! Мне к батьку.
- Вот он - батько!
- Ты отколь?
- От Ивана Серебрякова, атаман. С мирным мурзой все за тобой по берегам гоняли - лошадей умаяли, и оводно местом - беда!
- Ну?
- Погнал нас за тобой, батько, Иван Серебряков, наказать велел: "Донской-де голутьбы верховиков с тыщу под Царицын привел", да Мишка Волоцкой в верхних городках набрал столь же и больши охотников, ведет… Под Царицыном челны и струги захватили… В островах на Волге тебя ждут…
- Пей, не зря гонил! У меня нехмельному место узко.
Разин сам налил казаку кружку водки.
- Пей и гони с мурзой в обрат - упредишь нас, скажи Серебрякову: "Кто конной, пущай гонит берегом на Черной Яр, да ордынским с конями ходить днем не можно - ночью ладнее: озер много, овод, изрону в конях немало будет".
- Чую. Извещу по-твоему, батько, спасибо!
- Тебя как зовут?
- А Федько Шпынь!
- Ты завсегда в есаулах ходил с Васькой Усом?
- Тоже собирается к тебе!
Казак ушел.
Бабы, продираясь сквозь солдат, полезли к водке.
Атаман глянул на них через головы, сказал:
- Жонки в походе и нехмельные - навоз. Гоните этих, да чтоб ни одна из них в город до солнца не пошла!
- По слову справим, батько!
- А как дозор на дороге и в полях?
- Учинен… без отзыва никого…
Выступил один из стрельцов:
- А так что, батько, один из наших в город утек!
- Эге-ге! Когда?
- А так что, когда ты с Волги в челнах шел, он сидел на камени у кабака, а к берегу стал, ен и утек!
- Ну, я б его матку и бабу старую! Справится воевода - дадим бой… Нынь же пить, гулять - и за дело, по которое пришли.
- Какое укажешь!
- Поднять с кос кинутые струги, починить в ночь, оснастить, побрать муку с анбаров, рыбу, и в ход с песнями. А где приказчик?
- С насадов приказчик, батько, в Волге плавает. Как лишь ты в кабак сшел, ярыги того приказчика в петлю, да кончили и в воду… Лютой был с работной силой! Ярыги теи нынче у воды костры жгут, все к тебе ладят…
- Добро! Гуляйте, браты…
Разин иногда вскидывал глаза на целовальника, видел, как ярыжка сунулся к нему, и целовальник что-то сказал. Разин окинул кабак взглядом - ярыжки не было. Когда гнали баб, он исчез в суматохе.
- Гей, кабатчик! Пущай твой ярыга кружки сменит.
- Да где он? Не ведаю, вот те Христос.
- Христос у тебя в портках! Ты ярыгу угнал с поклепом?
Целовальник начал теребить себя за бороду и бормотать:
- Народ вольный, атаман… я не ведаю… слова не несет… наемной, едино слово - ярыга!
- Сатана! Жди суда, ежели окажется поклеп.
У кабака зашумели, плачущий голос ярыги взвыл:
- Да, казаки-браты, я за хлебом сшел в город!
Кабатчик задрожал и сел на ящик за стойкой.
Разин крикнул, когда втолкнули в кабак ярыгу:
- Перед кабаком накласть огню, еще сыщите железину!
- Батьке! - сказал один рабочий с Волги. - Мы тут барашка жарили на кольях и все тое жилизины добирались, потом-таки нашли - у костра лежит.
- Волоки!
Рабочий мигом сбежал с горы, вернулся с железным прутом. Казаки против дверей кабака, натаскав головешек, разожгли огонь. Железину кинули калить.
Ярыгу держали стрельцы.
- Скиньте ему портки! - приказал Разин. - Вот, парень, ежели ты не скажешь правды, пошто потек в город, мы тебе спалим то место, без коего мужик бабе негож.
- А-яяй-яй! - Ярыга начал сучить ногами.
- Стрелец, вот на рукавицы, сними с огня железо.
Ярыга метнул глазами на целовальника и закричал:
- Вот Иван Петров, атаманушко, меня с поклепом наладил!
- С каким?
- Молви-де воеводе скоро: "Пришли-де воровские казаки, сам Стенько Разин с ими, кабацкое-де питье пьют безденежно, не платя николи, да разбой, пожог чинить собираются".
- Киньте железо! Парень все сказал.
- Ты, сатана-кабатчик, чего дрожишь? Аль суда ждешь?
Целовальник выбежал из-за стойки, упал на пол перед столом, где сидел Разин, заговорил:
- Мутится разум, атаман вольный, разум мой помешался… Послал парня - мой грех! Потому государеву казну напойну беречь указано: хучь помереть, правду молвю - бьют за нее кнутом. Царю крест целовал беречь деньги, кабацкого питья в долг не отпущать и безденежно ни отцу, ни брату, ни родне какой не давать.
- Поди на свое место! Мы подумаем, как быть. Гей, товарыщи, за дело - струги волоки!
- Чуем, батько!
Кабак опустел, остались лишь Целовальник за стойкой, ярыга в углу, натягивавший крашенинные портки, да у двери в карауле два стрельца с бердышами. Ни кабатчик, ни ярыга не говорили ни слова. Стрельцы были угрюмы. Лишь один, закуривая трубку, не выдержал молчания, сказал:
- А надоть, брат, воли вольной хлебнуть. Ну его, вечное служилое дело - за нуждой к тыну, и то голова едва спущает.
Другой курил и молчал.
С высот за Самарой на Волгу понесло вечерней синевой, за высотами спряталось солнце. По воде широко и упорно запахло свежим сеном.
На косах против кабака около заброшенных стругов плещутся в воде люди.
- Ма-ма-ть!
- Тащи, закрой гортань.
- Под днище за-а-води-и!
- Подкрути вервю, лопнет!
- Ду-у-бину-шка-а!
Трещит гулко дерево.
- Не ломи-и!
- Все одно - починнвать!
- Гей-гей, товарищи, справляй!
Один из стругов подведен недалеко от берега к насаду, через насад по сходням ярыжки таскают из анбара обратно на Волгу мешки с мукой, иные катают бочки с рыбой. Треск и уханье.
- Берегись - ты-ы!
- Размать твою, по ногам, черт!
- Подбирай, на чем ходишь!
Волны бьют в берег. Струг под стуком и хлопаньем тяжестей дрожит. Синяя Волга серебрится просветами, посылает к далекому и ближнему берегам белесые волны. Волны, наскакивая одна на другую, торопясь, шумом своим как бы повторяют тревожный говор питухов кабака.
- Ра-а-зин!
- Ра-а-зин при-шо-о-л!
Еще из-за круч самарских не встала утренняя заря, а струги, снятые с отмелей, законопаченные, подшитые по смоляным бокам белыми заплатами дерева, уходили оснащенные. На корме переднего рыжела шапка, чернел кафтан и слышался голос:
- Береги, собака, цареву каз-ну-у.
Многоголосым уханьем ответила Волга грозному голосу атамана. Рассвело. На одной из отмелей сидел на зеленом сундуке, набитом медными деньгами, голый человек с железным ошейником; через ошейник к сундуку была привязана веревка.
Человек с широкой рыжеватой бородой дрожал и крестился. На сундуке сбоку виднелась надпись:
"Тот вор и пес, кто убытчит казну государеву, питий не пьет на кабаке, а варит на дому без меры".
8
Потный, уперев локти в отвислый на стороны живот, воевода лежа читал издержечную записку старосты:
- "Июлия во второй день воеводи Митрию Петровичу Хабарову несено свинины полтора пуда, рыбы осе-три-ны на десять а-лт-ын".
Записка упала на шелковую голубую рубаху вместе с пухлыми волосатыми руками - воевода всхрапнул.
Курная приказная изба была жарко натоплена, слюдяные окошки задвинуты плотно: иначе одолевали мухи. Солнце за окнами пекло. Жар улицы усиливал духоту прокопченной избы. В избе пахло потными волосами и еще чем-то кислым. За длинным столом на широкой лавке (к лавке была придвинута скамья) воевода лежал на двух бумажниках, положенных один на один. За дверями в сенях шептались дьяки, не смея ни ходить, ни двигать скамьи.
Что-то обеспокоило рыжебородого боярина, он замычал во сне, свесив с ложа бороду, почесался, вздрогнул. Еще почесался и, не открывая глаз, начал шарить рукой под рубахой. Пожевал толстыми губами, проворчал, проснувшись, подремывая:
- Продушили избу дьяки, клопы из поруба тож лезут.
Шлепнул себя по животу, кряхтя сел. С него сползли желтые шелковые портки, расшитые узорами, обнимая волосатые ляжки. Воевода залез руками в портки.
- Эк, жрут!.. - Нащупав клопа, оскалил зубы. - Я тя на пытку, дьявол… на, - и раздавил клопа.
На столе липовая чашка с квасом, козьмодемьянского дела - резная. Воевода отпил квасу и начал оглядывать ложе:
- Малая животина, а как пес, столь кусает… И с чего зародится? Даже удивление - от духу… Как же без духу быть? На корм просился у государя и обонял - от него шел тот дух. И коли же царь испущает, так нам как без оного? А, черт! Я те, а-а, на!
Воевода снова показал зубы и раздавил клопа. Поднял голову. В сенях становилось шумно. Крикнул:
- Эй, кто тамашится? Ведомо всем, что воевода почивает!
Дверь приоткрылась, просунулась взъерошенная, волосатая голова дьяка:
- Прости, отец воевода, тут я не пущаю, стрелец лезет к тебе.
- Пошто ему?
- С тайными-де вестями.
- А ну коли - пусти!
Вошел стрелец в малиновом, выцветшем на плечах кафтане, без бердыша, поклонился поясно:
- Челом бью воеводе.
- Ты пошто лез ко мне?
- С вестями, боярин.
- Величай полностью! Скажи, да не путай, не таи и не лги.
- Воевода, боярин-отец! Вчера рано к кабаку с Волги в челнах…
- Ну-у?
- …воровские казаки - Разин с товарыщи пристали.
- Ой, что ты?.. Эй, не лги, парень!
Воевода вскочил на ноги, портки с него сползли. Ширя ноги, боярин ходил по избе, портки волочились за красными сапогами, из-под рубахи свешивался низ сизого живота.
- Стервы, девки! Сколь приказано пугвицы отставить, опушку раздвинуть. Застегнешь - брюхо режет… Стрелец, на низ мой не гляди, сказывай…
- Только не все ведаю, боярин.
- Таить? Я-те порву твою сивую бороду - мотри!
Воевода шагнул к стрельцу, запутался в портках, покраснел, сгибаясь с трудом, натянул узорчатый шелк и не мог нащупать пуговиц.
- Стервы! Так молышь - Разин? А нынче где?
- Должно, уплыл вниз…
- Уплыл? Пошто пригребли к Самаре? Не зря воры пригребли! Пошто, сивая борода, не дознался, куда они сошли, а?
- А вот, боярин, был я у кабака на Камени…
- Сказываю, величай полностью.
- Воевода и боярин, был я у кабака на Камени, зрю на Волгу и вижу - плывут теи казаки…
- Воры!
- Плывут воры… Я в ход, чтоб упредить тебя, да не поспел: следом за мной на гору лезут, и по полям казачий дозор стал. Я в ров, уполз в траву, а слух вострю: что-де зачнут говорить?
- Что подслушал? Годи мало! Окаянные, скрутили совсем ноги - сдену портки, ты не баба. А там вон, на лавке, мой озям - дай!
Стрелец подал воеводе кафтан, узкий, длиннополый.
- Я, воевода-отец, лежу и чую: "Снимем с луды струги, починим - да к Царицыну". И мекаю я: Разин уведет с собой кинутые струги.
- Не велик изъян! Худче не чинили ли чего? Пожога, грабежа, не познал о том?
- Мекаю я, - сошли на Волгу, боярин…
- …и воевода-а! Сколько говорю! Сошли ежели, то нам без убытку, и отписки не надобно… не люблю отписок.