- Давай зажжем свечку, Пальчик, хорошо? Мне нравится любоваться, как рдеет портвейн при свете свечи.
- Сейчас, сейчас, зажигаю, Картоша. Ты сиди.
При свете свечи рдеет не только портвейн, но и румяное херувимское лицо Пальчика с блестящими глазками-наперстками.
- Удивительно, как от одной свечки сразу делается темно снаружи, - говорит она. - И видна эта дивная синева неба. И первые звезды.
- Мне говорили, в этом году оркестр пройдет по нашей улице вечером в сочельник, а утром на Рождество.
- Ой, неужели? А я еще не уложила коробку с гостинцами. Может, сбегать в дом и приготовить к их приходу, как ты думаешь?
- Нет, нет. Сиди. Мы их отсюда загодя услышим.
- Если только не заснем. Помнишь тот год, когда мы с тобой обе заснули? И проспали весь страшный налет? Спали себе как младенцы. А все говорили, какой был ужас.
При этом забавном, бодрящем воспоминании они опять смеются, и Пальчик снова разливает "по самой капельке". В сущности, война - это очень смешно, надо только уметь правильно смотреть на вещи.
- Что это? Уж не дождь ли пошел? - Пальчик подышала на оконце, протерла стекло рукавом меховой шубки и присмотрелась. - Нет, дождя, кажется, нет. - Она со щенячьей жадностью вгрызлась в кусок кекса. - А вот что есть, так это какой-то человек. Расхаживает по саду.
- Надеюсь, не архангел Гавриил? - спрашивает Картошка. - Он нам здесь не нужен. Пока еще.
И снова жизнерадостным дуэтом звучит их смех. Пальчик распахнула дверь убежища и кричит:
- Эй, кто это ходит? Кто там?
С огорода доносится ответ.
- А, так это вы, мистер Эккерли, - говорит Пальчик. - Мы здесь! В бомбоубежище!
- Что это с ним? - удивляется Картошка. - Он же всегда являлся в первый день Рождества. Все меняют свои привычки.
- Идите сюда, мистер Эккерли, - зовет Пальчик. - Забирайтесь к нам, если влезете. Посидим вместе.
- Да, да, - приглашает Картошка. - Присоединяйтесь к ликующим толпам.
Из сумерек за порогом появляется долговязый, понурый мистер Эккерли, похожий на жирафа-пессимиста в черном котелке. В руках у мистера Эккерли - обернутая папиросной бумагой бутылка.
- Какой приятный сюрприз! - приветствует его Картошка. - Мы не ждали вас в сочельник. Вы же всегда приходите завтра.
- Уж и не знаю. - Пессимизм исходит от мистера Эккерли подобно черному пару, вокруг свечи даже образуется нечто вроде облака. - Будет ли оно вообще, это завтра.
- Только не надо опять про Бомбу, - решительно возражает Картошка. - Рождественские праздники все-таки.
- Да-да, пожалуйста! Ну ее, Бомбу, - подхватывает Пальчик. - Выпейте самую капельку вина, сейчас сбегаю принесу вам рюмку.
- Право, не знаю, стоит ли мне…
- Конечно стоит, - заверяет его Картошка. - Сядьте. Мне не нравится, когда вы так возвышаетесь. При вашем росте, того и гляди, подымете на плечах наше милое старенькое убежище.
Пальчик, как шустрая собачонка, припустила по огороду в дом за рюмкой, а мистер Эккерли сел и, все больше мрачнея, огляделся вокруг. Милое старенькое убежище! Ну где это слыхано? Просто ужас. Что их сюда приводит каждый год? Милое убежище. И пахнет отвратно, как в катакомбах, какой-то могильной сыростью. Мистера Эккерли всего передернуло.
Свечи тоже всю жизнь наводят на него тоску. А тут у них свечка горит. Да еще эта Бомба. Перспективы крайне безрадостны. Он обводит скорбным взглядом и мисс Карто, и мерцающий язычок огня, и все эти дурацкие принадлежности, пережитки военного времени. Нет, он совершенно не в состоянии понять, что их сюда приводит. Мало им мрачного будущего, так они еще тянут за собой прошлое.
Жизнерадостно напевая себе под нос рождественский гимн, возвратилась мисс Пальмерстон с рюмкой.
- Только, пожалуйста, самую малость, - соглашается мистер Эккерли. - Это слишком много…
Глядя, как Пальчик наливает вино, он вдруг спохватывается, что ведь явился с дарами. И, испустив страдальческий вздох, опасливо, будто Бомбу, вручает Картошке бутылку.
- Мой традиционный скромный подарок вам обеим. - Это звучит в его устах как вступительные аккорды похоронного марша. - Советую выпить не откладывая. Если хотите знать мое мнение, у нас почти не осталось времени.
Пальчик закрывает дверь убежища, а Картошка нетерпеливо срывает бумажную обертку, словно ей подарили новую шляпку.
- Наше любимое виски! Вот добрая душа! - восклицает она. - Большое, большое спасибо. Дайте поцелую.
При вялом сопротивлении мистера Эккерли Картошка чмокает его в одну щеку, а Пальчик, следом за ней, - в другую.
- Как мило. Какая щедрость! - говорит Картошка. - Ну, за здоровье всех! И за Рождество! Желаю всем счастья на будущее.
- Видит Бог, оно нам очень понадобится, - вздыхает мистер Эккерли. - А впрочем, нет, ведь его не будет.
- Чего не будет? Будущего? - переспрашивает Картошка. - Ну что за глупости.
- В сороковом году тоже все так говорили, - подхватывает Пальчик, - и действительно, уж какие были мрачные времена…
- Э, нет, сейчас совсем другое дело, - качает головой мистер Эккерли. - Совсем, совсем другое.
Картошка опять рассмеялась, как валторна на басах, и протянула пустую рюмку:
- Еще самую капельку, пожалуйста, Пальчик. Мне необходимо подкрепить силы.
- Как и всем нам, - говорит мистер Эккерли. - Я потому и сказал, что советую выпить не откладывая. Осталось мало времени. Это яснее ясного.
- Я - за, - провозглашает Картошка. - А ты что скажешь, Пальчик? У меня как раз подходящее настроение.
- Ты же меня знаешь, - отвечает Пальчик. - За мной дело не станет. Тем более насчет "известно чего". Рождество как-никак.
В убежище опять раздался радостный, беззаботный смех на два голоса, еще глубже повергая мистера Эккерли в беспросветную печаль. Ну чему тут, скажите на милость, смеяться? Над людьми навис страшный черный коготь вечной погибели, а эти только и знают, что покатываются со смеху. Точно две школьницы дурачатся.
- Ну что, почнем бутылку? - не терпится Картошке. - Возражений нет?
И, допив третью рюмку, протягивает ее Пальчику, призывая мистера Эккерли последовать ее примеру. Пальчик не заставляет себя ждать и разливает виски.
- Да, кстати, - говорит она. - Напомните мне, когда будете уходить. У нас тоже есть для вас рождественский подарок. Маринованная тыква - ну просто объедение!
Маринованная тыква! Изумленный мистер Эккерли прямо онемел. Они намариновали тыкву! Милосердное небо! Ведь это все равно как во время ужасного, разрушительного землетрясения сидеть и вдевать нитку в игольное ушко. Или заряжать мышеловку на склоне извергающегося Везувия.
Частично придя наконец в себя после такой чудовищной несообразности, он стал подниматься.
- Если вы не возражаете, я, пожалуй, пойду.
- Э, нет, - отвечает ему Картошка. - Сначала выпейте виски. Как-никак идея ваша.
- Да, нельзя быть таким непоследовательным, - поддакивает Пальчик.
- Но мне в самом деле пора. Уже темно, а у меня еще столько…
- Темно? - удивляется Картошка. - Господи, да вы что, боитесь?
- Нет, нет. Я совершенно ничего не боюсь.
- Выпейте виски, прошу вас, - говорит ему Пальчик. Она сидит, понемножку прихлебывает из рюмочки, вся розово пламенея в свете свечи, и то и дело облизывается, как взволнованная собачка. - Вкусно необыкновенно.
- Я бы предпочел не смешивать, если можно, - уклоняется мистер Эккерли. - Я это плохо переношу.
- Поешьте вот кекса с сыром, - советует Картошка. - Кекс с сыром - превосходная закуска.
Мистер Эккерли отверг тошнотворную мысль о кексе с сыром и, покорившись, обреченно садится на место.
- Мы один раз напились совсем допьяну, помнишь, Картоша? - говорит Пальчик.
- Да, славно.
И так же славно, привольно раскатывается опять в убежище их дружный смех, повергая мистера Эккерли в совершенное недоумение.
- А когда проспались, смотрим, кинотеатра "Ритц" как не бывало, - вспоминает Картошка. - И одной стороны улицы Кромвеля, и всей фабрики Джонсона тоже как не бывало. И баптистской церкви. И железнодорожной станции. А мы даже и не слышали ничего. Верно, звезды нас в ту ночь хранили.
Мистеру Эккерли не приходит в голову ничего путного, что можно было бы сказать по поводу этого случая, рассказанного как эпизод из забавной рождественской пантомимы. В бомбоубежище снова звучит смех.
- Что я слышу? - вдруг встрепенулась Пальчик. - По-моему, это оркестр.
Все трое замолчали и прислушались. Пальчик открыла дверь, высунулась и замерла, как сеттер на стойке.
- Вызвездило, - докладывает она. - И да, это оркестр.
- Не закрывай дверь, - просит Картошка. - Мне нравится, когда слышно издалека.
При открытой двери в убежище холодно. По ступням мистера Эккерли и вверх до колен чувствительно тянет сквозняком. Не хватает только теперь простудиться насмерть. Чего проще.
- Играли "Шагайте с нами, воины Христовы", - говорит Пальчик. - А теперь перестали.
- Значит, идут сюда, - умозаключает Картошка. - Теперь, Пальчик, тебе, по-моему, как раз время сходить за подарками.
- Да-да, конечно. А сколько им дать? Пять шиллингов?
- Дай десять. Как-никак Рождество только раз в году.
Пальчик рысцой припустилась через темный сад, а Картошка осталась уютно и благодушно попивать виски в обще, стве мистера Эккерли, совсем сникшего под воздействием черных паров. Больше Рождества уже никогда не будет думает он. И нечего строить иллюзии. Нынешнее Рождест. во - последнее. Он уже собрался было поделиться с Кар. тошкой этой скорбной мыслью, но тут с улицы донеслись медные звоны духового оркестра: "Тихой полуночью в небе зажглась…" Картошка заслушалась, прихлебывая виски. Недолго ей осталось слушать рождественские песни, хочет внушить ей отчаявшийся мистер Эккерли. Но Картошка решительно не знает и не желает знать, о чем он толкует. От вина и виски ее благодушие неожиданно сменилось игривым весельем. Она начинает басовито хихикать.
- Не понимаю, как вы можете потешаться в самый зловещий, критический момент человеческой истории? - сердится мистер Эккерли. - Это ужасно. Вы проявляете бессердечие. И искушаете судьбу.
- Я вспомнила одного парня, который играет в оркестре на геликоне, - объясняет Картошка. - Фред Сандерс. Маленький такой, наденет трубу, его и не видно. Он в прошлом году учил Пальчика, как на ней играть. Понятно, только одну ноту.
- Не знаю такого.
- Он душка, - говорит она. Она выковырнула из кекса жирную изюмину и восторженно ее разглядывает. - С ним так весело.
Под освещенными окнами дома как будто бы мелькнул силуэт ее подруги. Картошка рассеянно отправляет изюмину в рот и, проковыляв к открытой двери бомбоубежища, кричит:
- Пальчик! Это ты? Кто собирает подарки в этом году? Не Фред?
Пальчик издалека весело прочирикала в ответ, что не чнает, оркестр сыграл всего одну песню, хотя, право же, за десять шиллингов не грех бы сыграть и две.
- Ну все равно, найди Фреда и приведи сюда угоститься.
В ожидании их прихода Картошка уговаривает мистера Эккерли выпить еще "самую капельку" вина. У него до того тяжело на душе, что просто нет сил отнекиваться, к тому же надо что-то предпринять, чтобы не простыть в этом погребе. Какая трагическая ирония - умереть от пошлой простуды, когда над тобой нависла кошмарная тень Бомбы. Жутко подумать. Полная безнадежность, куда ни глянь.
Оркестр в отдалении заиграл "Святую ночь" так красиво, так печально, что у мистера Эккерли на глаза навернулись слезы. Чтобы сдержать рыдание, он схватил рюмку и осушил одним звучным глотком. Картошка, не растерявшись, сразу же налила ему еще, а тут вернулась Пальчик, с ней Фред Сандерс, а с Фредом Сандерсом - геликон. Фред в темно-вишневой оркестрантской униформе, с галунами и эполетами, на макушке - островерхая вишневая фуражка и по околышу надпись: "Духовой оркестр об-ва трезвенности".
- Очень рада тебя видеть, Фред. С Рождеством тебя. Вина или виски?
- Я, правду сказать, с утра на одном виски, вот только перед выходом пару пива принял.
- Значит, так тому и быть, - заключает Картошка. - Однако милости просим в кабинет.
Фред прислоняет геликон к стене. Его смех звучит чуть надтреснуто, но не без приятности, как знакомый мотивчик на расстроенном рояле. Это вызывает у Картошки и Пальчика новый приступ веселья.
- С праздником тебя! Веселого Рождества сейчас и еще много-много раз! - благословляют они его.
- А мистер Эккерли у нас считает, что нынешнее Рождество последнее, - говорит Картошка.
- Надо же! С чего бы это?
- Из-за Бомбы.
- Да ну ее к черту в пекло, эту бомбу. Чихать нам на нее.
- Слышите, мистер Эккерли, что говорит Фред? Бомбу к черту в пекло.
- Едва ли таким способом мы сможем хоть сколько-нибудь помочь делу, - возражает мистер Эккерли. - Неужели вам не понятно? Наши дни сочтены.
- Ладно. Двум смертям не бывать, - говорит Фред.
- Верно-верно, - подхватывает Пальчик с легким смешком. Постепенно она тоже достигает высшей стадии веселья и начинает смеяться в голос, закатываясь и подвизгивая. Потом она спрашивает, не сыграет ли им Фред что-нибудь на своем геликоне, как в прошлом году.
- Ну пожалуйста, Фред!
- Это можно, только вот еще чуток бы глотку промочить, - отвечает он и в свою очередь разражается коротким арпеджио хриплого смеха.
- Правильно, давайте все промочим глотку, - говорит Картошка. - Мистер Эккерли, еще капельку стронция-девяносто?
Картошка, Пальчик и Фред дружно покатываются со смеху, но мистеру Эккерли упоминание стронция-девяносто в такой обстановке, когда это звучало бы смешно, если бы не было трагично, представляется ужасным, возмутительным кощунством. Он не в силах больше ни пить, ни спорить. Вино вызывает у него тошноту, холод от двери бежит по спине, точно омерзительный паук на длинных ножках.
Фред не знает толком, что это за стронции-девяносто, он с жадным предвкушением смотрит, как Пальчик наливает ему виски, а потом, поспешно выпив, спрашивает: какую они хотят? Песню, он имеет в виду.
- "Ближе к тебе, Господь!", да, мистер Эккерли?
- Ради Бога, прошу вас, пожалуйста, не шутите такими вещами!
- Сыграй ту, что в прошлом году, - просит Пальчик. - Ты говорил, она твоя любимая.
- Так ведь это не рождественская.
- Ну и что. Все равно она мне нравится. От нее так радостно на душе.
- Какая это? "Глиняный кувшинчик"? - спрашивает Картошка. - Да-да, помню.
Играть "Глиняный кувшинчик", когда над вами нависла тень Бомбы, это, по мнению мистера Эккерли, даже еще кощунственнее, чем, сидя в бывшем бомбоубежище, болтать о стронции-девяносто. Каково же ему, когда Картошка и Пальчик начинают подпевать надсадному реву геликона, а потом и вовсе, взявшись за руки, пускаются в пляс?
Жил я со своею женушкой-женой
В собственном домишке под горой.
Жена любила джин, а мне так дайте рому,
Мир и веселие нашему дому!
Ха-ха-ха! Ты всегда со мной,
Глиняный кувшинчик, мой дорогой! -
поют они. Внезапно Картошка громко кричит:
- Всем, всем счастливого Рождества! Не страшны нам вражьи силы! И к черту в пекло Бомбу!
- Гори она огнем! - подхватывает Пальчик. - Чихать нам на нее!
- Мы, да чтобы нос вешали? Ни в жизнь! - включается Фред, и старушки в один голос бойко повторяют:
- Ни в жизнь!
Нос повесил один мистер Эккерли. Он не в состоянии больше переносить это пение под гул геликона и, весь содрогаясь, выбирается наружу.
- Можно мне теперь подудеть в твою трубу, Фред? - спрашивает Пальчик. - Одну ноту, как в прошлом году.
- А чего же, - соглашается Фред. - Можно и подудеть в старую жестянку.
- Отлично, - говорит Картошка. - Превосходно. Пошли все выйдем.
Они выходят в сад, и Пальчик, любовно обхватив геликон, направляет раструб в небо. Какой вентиль нажимать, она уже не помнит, но Фред ей показывает, а потом командует:
- Все. Теперь валяйте дуйте со всей силы, мисс. Приготовились… Раз, два, три!
Пальчик дунула что было мочи, из глотки геликона вырваля резкий грубый звук: "Апчхи!" - и полетел как издевка и вызов в ночную тьму.
- Превосходно, - одобрила Картошка. - Сам архангел Гавриил не сумел бы лучше. Как вам наш новый трубач, мистер Эккерли?
- Мистера Эккерли тут больше нет, - говорит Фред Сандерс. - Вы его сдули отсюда в царствие небесное.
- Ах, какая обида! - огорчается Пальчик. - Ушел и забыл свою маринованную тыкву.
Внезапный, молчаливый уход мистера Эккерли послужил сигналом для нового тройного взрыва жизнерадостного смеха, а затем Фреду была налита еще одна "самая капелька" виски. Он поднял рюмку и пожелал хозяйкам "счастливого Рождества и здоровья на долгие годы". Они ответили ему тем же. И расцеловали его в обе щеки, особенно горячо - Пальчик, так что форменная оркестрантская фуражка сбилась набекрень и надпись про "об-во трезвенности" утратила свое центральное положение.
- Ну ничего не поделаешь, мне пора, - говорит Фред. - А то я их ввек не догоню.
- До свиданья, Фред. Рады были тебя повидать. Счастливого Рождества!
- До свиданья, Фред, - повторяет и Пальчик. - Как это у нас говорится?
- Не страшны нам вражьи силы, вот как у нас говорится. Геликон, словно серебряный призрак, проплыл по саду и исчез во тьме. Картошка и Пальчик остались стоять на освещенном пороге бомбоубежища. Они молча смотрели в небо. Время смеха прошло.
- Возблагодарим наши счастливые звезды, душечка Пальчик, как у нас с тобой заведено.
В молчании они подняли рюмки к звездам.
- Все-таки как-то жутко думать, что видишь своими глазами вечность, правда, Картоша?
Снова заиграл духовой оркестр, совсем далеко, и над городом разлился радостный рождественский благовест.
- Правда. Но ведь и мы с тобой тоже, по-моему, немножко принадлежим вечности.
ПЕЙ-ГУЛЯЙ
Он был всю жизнь перекати-поле. Поживет в одном месте, потом его потянет куда-нибудь еще; летом наймется в гостиницу на побережье подсобным рабочим на кухню, или кладовщиком, или коридорным, а зимой опять откочует в глубь острова.
Коренастый, маленького роста, он казался не то чтоб дурачком, а, как говорят, с придурью: на вид простоватый, молчаливый, но работник каких поискать, с сильными, ловкими, крепкими руками. Почти не брал в рот спиртного и один из немногих в среде бродяжьей братии сроду не играл на скачках: может быть, потому, что за всю свою жизнь так и не научился читать и писать и, конечно, сразу же запутался бы в кличках лошадей.