2
- А, черт! - сказал Фредди, потрясенный до глубин души.
Другие откликнулись иначе, но все - пылко. Галли воскликнул: "Погляди!", Пруденс, забыв об Офелии, произнесла: "Вот это да!..", леди Гермиона спросила: "Вероника, откуда у тебя это прелестное ожерелье?"
Вероника ворковала, как горлица по весне.
- От Фред-ди, - объяснила она. - Какой ты ми-и-лый! Я никогда не думала, что ты мне подаришь…
Рыцарственному человеку очень трудно отнять чашу радости от уст красоты. Но Фредди не колебался. Хирургический нож, думал он, и больше ничего.
- Я и не дарил, - сказал он. - Еще чего! Бери кулон.
- Кулон?
- Да. Он скоро прибудет. Вот и бери.
Вероника растерялась.
- Мне больше нравится это, - сказала она. - Нет, правда!
- Очень возможно, - сказал добрый, но твердый Фредди. - Как и многим. Но это ожерелье принадлежит моей жене. Долго рассказывать и не совсем почтительно, отец выступает не в лучшей роли. В общем, я попросил отослать эту штуку в Париж, а тебе привезти кулон. Заявляю официально: больше я его ни о чем просить не буду. Если его пошлешь за яблоками, он приведет слона.
Леди Гермиона зашипела, как жир на сковороде.
- Кларенс, как вылитый! - сказала она, и брат ее с этим согласился. - Я часто думаю, не вызвать ли психиатра.
Фредди кивнул. Сыновнее почтение не позволило ему воплотить мысль в слово, но она была. Иногда и ему казалось, что девятому графу самое место в психиатрической лечебнице.
- Такая жалость, дорогая! - сказала дочери леди Гермиона.
- Просто ужас, - сказал Галли.
- Не повезло, - сказала Пруденс.
- Я тебя понимаю, - сказал Фредди. - Жуткие муки.
Вероника еще далеко не все поняла. Волна сочувствия подстегнула мыслительный процесс.
- Значит, - спросила она, - это не мое ожерелье?
Фредди кивнул.
- А можно, я надену его на бал?
Леди Гермиона приободрилась.
- Конечно, - отвечала она. - Оно тебе очень пойдет.
- Это мысль, - вставил Галли. - Никто не обижен. Надевай на бал, потом верни, и Фредди его отошлет.
- Я тебя не увижу, - дополнила Пруденс, - я уже утону, но будет очень красиво.
Фредди снова решил прибегнуть к хирургии.
- Прости, старушка, - сказал он с мужественной жалостью, которая была ему к лицу, - прости, но об этом и речи быть не может. Твой бал недели через две, Агги его ждет немедленно. Она прислала четыре телеграммы, завтра жду пятую. Подумать страшно, что будет, если я его задержу.
Галли гневно фыркнул. Он не был женат и счел племянника трусом. Как далеки друг от друга семейный человек и холостой!
- Ты мужчина или мышь? - спросил он. - Она тебя не съест.
- Съест, - ответил Фредди. - Ты забыл, что Агги - дочь американского миллионера, а если ты их видел…
- Сотнями.
- …ты знаешь, что их дочери ждут от мужей кротости. Лет в шесть Агги поняла, что ее слово - закон. Она истинный ангел, но если бы меня спросили, нет ли в ней властности, я честно ответил бы: "Есть". Если мне предложат выбрать: нарушь ее волю или ударь полисмена по каске, я твердо предпочту полисмена. И не называй меня подкаблучником, - обратился он к Галли, - мне нравится такая жизнь. Я понимал, на что иду, когда регистратор делал свое дело.
Все помолчали. Потом Вероника посоветовала:
- А ты бы мог сказать Агги, что одолжил его мне.
- Мог бы, - согласился Фредди, - и сказал бы, если бы соскучился по землетрясению. Вы все упускаете важное обстоятельство, весьма деликатное, но здесь все свои. Какой-то кретин сообщил Агги, что мы были помолвлены.
- Смешно! - заметила леди Гермиона. - Детские глупости.
- Сколько лет прошло! - прибавил Галли.
- Несомненно, - сказал Фредди. - Но вы послушайте Агги, и вам покажется, что это было вчера. Так что я его тебе не одолжу, Ви. Как ни жаль, попрошу вернуть.
- О Фред-ди!
- Прости, ничего не поделаешь. Такова жизнь.
Вероника протянула руку. Губы ее задрожали, глаза моргали, но руку она протянула. Когда оратор, прошедший школу Доналдсона, покажет свое мастерство, всякая ее протянет.
- Спасибо, - сказал Фредди.
Он поторопился. То ли Веронике явилось видение бала (и она сама, практически обнаженная без этого колье), то ли что еще, но губы ее сжались, глаза засверкали опасным блеском. Руку она убрала.
- Не дам, - сказала она.
- Что? - сказал Фредди.
- Не дам, - повторила Вероника. - Это твой подарок, и я его не верну.
- Не вернешь? Ты что, навсегда его взяла?
- Конечно.
- Да оно не твое!
- Купи другое.
Такое удачное решение успокоило леди Гермиону.
- Как умно, дорогая! - похвалила она. - Странно, что ты сам не догадался, - обратилась она к Фредди.
- Прекрасный выход, - одобрил Галли. - Вот, выкрутиться можно всегда!
- Да что вы, не понимаете? - вскричал Фредди. - Я же вам говорил: Агги оторвет мне голову! Подарить Веронике - нет, Веронике! - ее ожерелье! Она со мной разведется.
- Чушь.
- Разведется, вы уж мне поверьте. Американки, они такие. Чуть что, и - бамц! Спросите Типпи. Его мать развелась с отцом, потому что он привез ее в десять ноль семь к поезду семь десять.
Галахад оживился.
- Это напоминает мне, - сказал он, - одну занятную историю…
Но ее никто не узнал. Сестра его натянуто кашлянула, оповещая о том, что входит Типтон Плимсол.
3
Типтон сиял, опровергая предположения хозяйки, что он утомлен после долгой дороги. Очки сверкали; сам он, по всей вероятности, летел.
Реклама настойчиво рекомендует лекарства, которые обеспечат дивный полет, высокую отрешенность, истинную цельность, изгонят же ту раздражительность, из-за которой мы барабаним пальцами, скрежещем зубами и притоптываем ногой. По видимости, Типтон Плимсол давно принимал что-то такое; и поэт Колридж, окажись он здесь, сказал бы, указывая на него: "Вот, теперь понимаете, что я имел в виду, когда писал: "Питается медвяною росою, пьет воду райскую".
- Гип-гип! - крикнул счастливец, несколько забывшись.
Хорошо кто-то сказал, что только решишь: мир и безопасность - и, пожалуйста, пагуба! Не успел Типтон пролететь полдюжины футов, как увидел Веронику с ожерельем, и ему показалось, что его стукнули чем-то тяжелым.
- Что это? - воскликнул он, еще не грозно, но и не без того. - Кто это подарил?
Леди Гермиона всполошилась. Она помнила тот первый вечер, когда будущий зять так бурно откликнулся на невиннейшую сцену. Увидев очами души, как фактический владелец типтонских магазинов разрывает помолвку и уезжает домой, она на секунду едва не потеряла сознание.
Только она пришла в себя, чтобы подумать, как увести Веронику в угол и уговорить меньше чем за сорок минут, необходимость эта отпала.
- Фредди, - ответила Вероника.
Типтон издал низкий, глухой, душераздирающий звук. Если бы здесь был лорд Эмсворт, он бы его узнал - именно такой звук издавала Императрица, тщетно пытаясь достать картошку, выкатившуюся из свинарника.
Он все понял. Теперь, когда сердце его спускалось до самых носков, он увидел, что Фредди играл, радуясь его счастью. Это не друг - это змий, из самых неверных. Неудивительно, что Типтон пошатнулся: кто тут не пошатнется!
И какая наглость, какое бесстыдство! Ну, подари простой кулон, никто и слова не скажет - подарок брата. Но бесценное ожерелье… Братья их не дарят. Дарят их змии.
Фредди тем временем сильно побледнел. Все, о чем думал Типтон, он видел четко, как верхнюю строку у окулиста, и сам думал о том, что, если ничего не предпринять, концессии не будет.
- Это моей жены! - крикнул он.
Лучше бы он молчал. Такого цинизма Типтон вынести не мог. Как это ни трудно, мы простим змия, который соблазняет невинную жертву на свои средства. Но если он еще и крадет - нет слов.
- То есть я…
Бормотание это прервал мягкий, но властный голос - голос человека, сотни раз мирившего жучков на скачках и разнимавшего лотошников:
- Минуточку, Фредди.
Галахад Трипвуд был добр. Он любил, чтобы все радовались. Заметив, что сестра его отрешенно и неприязненно на все это смотрит, он решил, что самое время вмешаться разумному человеку.
- Фредди пытается сказать, что эта штука принадлежала его жене, - объяснил он. - Она ей надоела, и теперь он волен делать с ней что хочет. Почему не отдать сестре такую безделушку?
- Безделушку? - выговорил Типтон. - Она стоит тысяч десять.
- Десять тысяч? - искренне удивился Галли. - Дорогой мой, что с вами? Нет-нет, я не поверю, что вы обманулись! Неужели человек с таким вкусом, с таким чувством приличия подарит десятитысячное колье чужой невесте? Есть вещи, которых просто не делают, Агги купила это в галантерее. Я не спутал?
- Все правильно, дядя Галли.
Типтон мучительно наморщил лоб:
- В галантерее?
- Вот именно.
- Шутки ради?
- Конечно! Женский каприз.
Это Типтон понял. Он знал своих соотечественниц. Скажем, Дорис Джимсон купила как-то двенадцать воздушных шаров, и они по дороге домой протыкали их сигаретой. Лицо его посветлело, да и сам он расслабился.
Как на беду, Вероника сочла уместным сказать свое слово.
- Тип-пи! - воскликнула она. - Я его надену на бал.
Типтон опять потемнел.
- Да? - спросил он. - Вот как, на бал? А я разрешу моей будущей жене носить всякую галантерею? Ха-ха. Все, что нужно для этого бала, куплю я сам. Я!
И левой рукой он указал на себя, правой - схватил ожерелье. Оглядев комнату, он остановился на Пруденс, которая пробиралась к дверям, поскольку все эти споры мешали ей думать об озере.
- Уходите? - осведомился он.
- Да, - призналась она.
Типтон остановил ее властным мановением руки:
- Минутку! Вы говорили, вам нужно что-нибудь для базара. Прошу!
- Спасибо, - ответила Пруденс и вышла, оставив по себе напряженное молчание.
4
Комната ее, соседняя с комнатой Типтона, выходила не в парк, а на луга. Туда она и смотрела со своего балкона, пытаясь обрести утешение в этом мирном пейзаже. От перелесков и кущ она ждала того, чего ее сосед некогда ждал от уток.
Но когда дух сломлен, толку от них мало; с усталым вздохом вернулась она к себе - и тут же взвизгнула. В кресле кто-то сидел.
- Не хотел беспокоить, - приветливо сказал Галли. - Ты размышляла, дорогая. Тебе показалось, что я вор?
- Мне показалось, что это Фредди.
Галли поправил монокль и заметил, серьезно на нее глядя:
- Тебе повезло, что это не он. Ожерелье валялось на столе. Да, ты могла все испортить! Я его взял. Дорогая моя, неужели ты не поняла, что оно для тебя значит?
Пруденс устало махнула рукой, как христианская мученица, которой приелись львы:
- Ничего оно не значит. Мне на все наплевать, если со мной нет Генри.
Галли встал и погладил ее по голове, хотя для этого пришлось покинуть кресло. Однако смотрел он на нее озадаченно. Он думал, что она умнее.
- Будет и Генри, - сказал он. - У нас в руках талисман. Мы можем диктовать оппозиции любые условия.
Он вынул монокль, протер носовым платком, вставил обратно.
- Давай я расскажу, что было после твоего ухода. Плимсол увел Веронику в сад, мы остались. Слово взял Фредди. Он прекрасно описал нам, что сделает с ним Агги. Гермиона приняла это холодно, заметив, что у него болезненное воображение. Мой острый ум все спас: вот и хорошо, больше ее ничего не интересует. На ее взгляд, инцидент исчерпан.
- А разве это не так?
- Было бы так, если б не Фредди. Америка что-то с ним сделала. Мастер! Мы слушали как зачарованные.
- Что же он сказал?
- Сейчас, сейчас. Он сказал: если мы не вернем ожерелье, он все откроет Типтону, мало того - признает, что это его подарок. Вероятно, при этом он потеряет концессию, но Бог с ней, один он страдать не хочет. Успех был огромный. В жизни не видел Гермиону такой синей.
Пруденс восторженно глотнула воздух.
- Ох! - сказала она. - Кажется, понимаю.
- Так я и думал. На Гермиону больно смотреть. Заглянул Кларенс и заметил для верности, что он сказал Плимсолу насчет этой помолвки, Эгберт просил. Зашел и Эгберт и утверждал, что он просил не говорить.
Пруденс глядела в потолок, видимо, благодаря небо за такую благосклонность к деве в беде.
- Дядя Галли, это же очень хорошо!
- Еще бы.
- Они разрешат мне выйти за Генри!
- Именно. Это наша цена.
- Мы не уступим!
- Ни на йоту. Подлезет к тебе - посылай к своему поверенному.
- Они вас замучают.
- Дорогая моя, я немолод, меня мучили люди и почище. Но не преуспели. Меня минуют просьбы, словно это легчайший воздух.
- Шекспир?
- Очень может быть. Уж он скажет. Великий человек.
Пруденс радостно вздохнула:
- Нет, это вы великий человек, дядя Галли. Повезло Генри с крестным!
- Я тоже так думаю. Есть и другая школа. Ну, я пошел, спрячу его получше. Придумал прекраснейшее место, ни кто не догадается. А потом погуляем.
- Я бы рада, но придется написать Генри. - Вдруг ее поразила новая мысль: - Фредди жалко!..
Мысль эта посетила и Галахада.
- Да, немного, - признал он. - Что ж, не разбив яиц, не сделаешь яичницы. Это не Шекспир. Кажется, я. А может, слышал где-то. И потом, ему недолго мучиться. Гермиона сложит оружие, ты уж мне поверь.
Глава 10
1
Если бы Пруденс лучше слышала - или, точнее, если бы она не приоглохла с горя, - она бы уловила с балкона какой-то короткий крик. Если бы она пристальней глядела на луга и кущи - точнее, если бы она не приослепла от слез, - она бы заметила, что издал его Генри Листер, сидевший на пеньке у второй кущи справа.
Но она не увидела его, не услышала, хотя он кричал и махал руками словно семафор, и ему пришлось смотреть, как она исчезает в доме. Теперь ему оставалось запомнить, где ее окно, и пойти на поиски лестницы.
Предположив, что он понуро ушел из гостиной, Фредди не ошибся. Задержавшись лишь для того, чтобы свалить кресло и еще один столик, он покинул комнату. О багаже он мог не беспокоиться, так сказала сама хозяйка.
Чувства человека, приехавшего надолго, а изгнанного через двадцать минут, по необходимости хаотичны, но одно Генри знал - времени у него бездна. Шел шестой час, день растягивался до бесконечности. Чтобы занять его, он пошел побродить, инстинктивно избегая лужаек перед замком, и добрался наконец до упомянутой кущи, где и присел поразмышлять о том, как бы увидеть Пруденс.
Судьба настолько причудлива, что он увидел ее в первые же минуты. Да, она больше напоминала кукушку в часах, но он ее видел. И, как мы уже говорили, пошел раздобыть лестницу.
Ничего удивительного в этом нет. Ромео подумал бы о том же, и даже Чет Типтон, если Галли не ошибся. Чем Генри хуже их? Ничем. Любой влюбленный, увидев на балконе возлюбленную, захочет присоединиться к ней.
В английских усадьбах то хорошо, что лестницу где-нибудь да найдешь. Генри попалась прислоненная к дереву. Лестница, даже средних размеров, - нелегкое бремя. Он нес ее легко, едва ли ею не играя.
Он прислонил ее к стене, поставил потверже и начал взбираться вверх. Любовь окрылила его. Легко, как перышко, достиг он балкона, вбежал в комнату - а снизу на все это смотрел полковник Уэдж, решивший прогуляться, чтобы усмирить разум, кипящий после встречи с лордом Эмсвортом.
Если бы подошли к нему и спросили: "Полковник Уэдж, испил ли ты горькую чашу?" - он бы резонно ответил: "Уж кто-кто, а я ее испил". Но нет, его ожидало еще одно испытание - какой-то взломщик без зазрения совести лезет в дом, не дождавшись ночи!
Вот почему давление его очень огорчило бы Э. Дж. Мергатройда. Ночью - да, рано утром - лезь, бывает. Но когда обитатели замка еще не переварили пятичасовые бутерброды… Полковник содрогнулся от негодования и дернул лестницу.
Она растянулась на траве - он побежал на генеральные квартиры, просить подкрепления.
2
После дядиного ухода Пруденс не сидела в комнате. Влюбленная девушка, терзаемая совестью, пишет так же быстро, как писал лорд Эмсворт на вокзальном телеграфе. Кончив письмо и пометив: "Г. Листеру, эскв.", она лизнула конверт и запечатала задолго до того, как сам эсквайр подошел к лестнице.
Теперь надо было найти горничную, с которой она успела завязать нежную дружбу, и подкупить ее; так что она пошла на поиски.
Вот почему, войдя в ее комнату, Генри никого не обнаружил. Точнее, так ему показалось, но вскоре он понял, что главное есть. На столе лежало письмо, которое автор благоразумно оставил до конца переговоров. При нынешнем положении в замке опасно носить с собой письма, когда выходишь на линию противника.
Генри Листер дрожащими пальцами открыл конверт и прочитал слова: "Мой дорогой, золотой, миленький Генри!" Почувствовал он примерно то, что чувствовал на футбольном поле, когда откормленные члены другой команды вставали с его живота. Разум подсказал ему, что, если девушка тебя не любит, она так не напишет.
Письмо было просто прекрасное - ни прибавить, ни убавить. Оно было настолько лестным, что кто-нибудь, скажем - леди Гермиона, решил бы, что речь идет о ком-то другом. Даже сам он, перечитав его сорок раз, удивлялся, что богоподобное создание - это он и есть.
Правда, к концу тон немного менялся. От чистой лирики он сворачивал к сводке военных действий. Речь заходила об ожерелье, но Генри Листер читал дивную сагу с не меньшим восторгом, признавая, что случилось самое истинное чудо. Он тоже пожалел было Фредди, который нечаянно превращался в футбольный мяч судьбы; но утешился той же мыслью, что и Галахад, а именно - насчет яичницы. Мало того, он тоже решил, что леди Гермиона скоро сдастся. Казалось бы, ничто не омрачало его радости.
Однако кое-что ее омрачило. За дверью послышались голоса, один из них - вышеупомянутой леди Гермионы.
- Ты уверен? - говорила она.
Ответил ей голос незнакомый, ибо Генри Листер еще не имел чести познакомиться с Эгбертом Уэджем.
- Да, старушка. Прислонил огромную лестницу и лезет, как фонарщик. Сам видел. Вон она, пойдем, посмотришь.
Какое-то время было тихо - видимо, говорившие смотрели из коридорного окна. Потом заговорила леди Гермиона:
- Поразительно! Да, это лестница.
- Полез на балкон, - сказал полковник, словно один из Капулетти, увидевший Ромео.
- А слезть не может.
- То-то и оно. Если бы он спускался по лестнице, мы бы его встретили. Значит, он в одной из комнат. Обыщем.
- Эгберт, не надо!
- Э? Что? Револьвер при мне.
- Не надо! Подожди Чарльза и Томаса. Что-то их нет.
- Хорошо, старушка. Спешить некуда. Мерзавец от нас не уйдет.
Когда беды обступили со всех сторон, рано или поздно наступает мгновение полной загнанности. Вспомним кабанов. Бывает это у индейцев. Пришло и к Генри.