- Остин, право, вы поступите разумно, если женитесь, необходимо, чтобы кто-то вывозил девушку в свет, заботился о ней. И кто еще это сделает? Она же образчик безвкусицы - неужели не видите? Убожество! И так жаль - ведь она прехорошенькая, а в руках умелой женщины стала бы очаровательной!
Отец воспринял выходку кузины Моники с удивительным добродушием. Она всегда, думаю, пользовалась особыми привилегиями, и мой отец, перед которым мы все трепетали от страха, относился к ее веселым выпадам, как, наверное, в старину какой-нибудь мрачный барон Фрон-де-Беф{17} - к дерзкой болтовне шута.
- Я должен принять сказанное за нащупывание почвы? - обратился отец к говорливой кузине.
- Да, именно, но речь не обо мне, Остин… не о моей недостойной особе. Вы помните крошку Китти Уиден, на которой я вам советовала жениться двадцать восемь лет назад, - за ней было сто двадцать тысяч фунтов? Теперь ее состояние значительно возросло, а сама она - приятнейшая старушка, и, хотя вы тогда не пожелали сделать ее женой, она, как я знаю, похоронила уже второго мужа.
- Рад, что не стал все-таки ее первым… - вставил отец.
- Говорят, состояние просто огромное. Ее последний муж, русский купец, завещал ей все, что имел. У нее родных - ни души. Принадлежит к высшему кругу.
- Вы всегда готовы сватать, Моника, - прервал кузину отец, мягко опустив на ее руки свою. - Но ни к чему это. Нет, нет, Моника, надо позаботиться о малышке Мод как-то иначе.
Я почувствовала облегчение. Обычно мы, женский пол, инстинктивно страшимся повторных браков и считаем, что любого вдовца подстерегает эта опасность. Помню, всякий раз, когда отец уезжал в город или с каким-нибудь визитом - что случалось крайне редко, - миссис Раск говорила мне: "Не удивлюсь - да и вы, моя дорогая, не удивляйтесь попусту, - если он привезет с собой молодую жену".
Отец, поглядев с добродушием на кузину и очень ласково на меня, отправился, как это было у него заведено в вечерние часы, в библиотеку.
Я не могла не вознегодовать на леди Ноуллз - за то, что она вмешивалась в нашу жизнь с матримониальными планами. Больше всего на свете я боялась мачехи в доме. Добрая миссис Раск и Мэри Куинс, каждая по-своему, случайно рассказанными историями и часто повторяемыми рассуждениями внушили мне, что это была бы ужасная катастрофа. Я думаю, они не желали революции со всеми ее последствиями в Ноуле и считали, что мне не повредит бдительность.
Но на кузину Монику было невозможно долго сердиться.
- Вы же знаете, моя дорогая, ваш отец - чудак, - сказала она. - Я его не принимаю всерьез - никогда не принимала. И вам не советую. Помешанный, моя дорогая, помешанный… решительно помешанный!
И она постучала себя по лбу с таким озорным и комичным видом, что я бы непременно расхохоталась, не будь высказывание столь чудовищно непочтительным.
- Хорошо, дорогая, как там наша модистка?
- Мадам так страдает из-за боли в ухе, что, по ее словам, для нее совершенно невозможно удостоиться чести…
- Честь? Вот уж вздор! Я хочу посмотреть, что это за женщина. Боль в ухе, вы говорите? Бедняжка! Думаю, дорогая, я излечу ее в пять минут. У меня самой временами бывает… Идемте в мою комнату, возьмем пузырьки.
В холле она зажгла свою свечу и легким быстрым шагом стала подниматься по ступенькам наверх, я следовала за ней. Найдя лекарства, мы вместе направились к комнате мадам.
Наверное, мадам услышала нас еще в другом конце галереи и догадалась, что мы идем к ней, ведь ее дверь внезапно хлопнула, началась возня с замком, но он был неисправным.
Леди Ноуллз постучала в дверь со словами:
- Простите, мы войдем. У меня лекарства, которые, я уверена, вам помогут.
Ответа не последовало, она отворила дверь, и мы обе вошли. Мадам, завернувшись в голубое одеяло и спрятав лицо в подушку, лежала в кровати.
- Может быть, она спит? - произнесла леди Ноуллз, подошла к лежавшей и склонилась над ней.
Мадам в кровати притаилась как мышь. Кузина Моника поставила свои два пузыречка на столик, опять склонилась над мадам и стала тихонько приподымать край одеяла, скрывавший лицо. Мадам застонала, будто во сне, еще глубже зарылась лицом в подушку и изо всех сил потянула на себя одеяло.
- Мадам, здесь Мод и леди Ноуллз. Мы пришли, чтобы лечить ваше ухо. Позвольте взглянуть… Она не спит - она так крепко уцепилась за одеяло… О, позвольте же я взгляну!
Глава XI
Леди Ноуллз видит лицо
Возможно, скажи мадам: "Прекрасно - дайте, прошу, поспать", - она вышла бы из затруднения. Но, играя расслабленность до дремоты, она не могла говорить связно; впрочем, не годилось и силой удерживать одеяло на голове. Присутствие духа покинуло мадам - и кузина Моника сорвала покров. Едва кузина разглядела профиль страдалицы, как добродушное лицо ее вытянулось и потемнело от изумления, даже потрясения. Выпрямившись у кровати - уголки ее плотно сжатых губ, выражая омерзение и возмущение, опустились, - она неотрывно смотрела на больную.
- Значит, это мадам де Ларужьер? - наконец воскликнула леди Ноуллз с высокомерным презрением.
Кажется, никогда я не видела, чтобы кто-то был настолько шокирован. Мадам села, совершенно пунцовая. Ничего удивительного - так плотно закутаться в одеяло! Она не смотрела на леди Ноуллз, но устремила взгляд прямо перед собой и в пол - чудовищно мрачный взгляд.
Я очень испугалась, я чувствовала, что вот-вот расплачусь.
- Значит, мадемуазель стала замужней женщиной с тех пор, как я в последний раз имела честь видеть ее? Поэтому-то новое имя мадемуазель мне ни о чем не сказало.
- Да, я замужем, леди Ноуллз, все, кто меня знает, я думаля, слишали… Очень достойный брак, принимая во внимание мое положение. Нет необходимости далее слюжить в гувернантках. В этом ничего плохого, надеюсь?
- Надеюсь, нет, - сухо произнесла чуть побледневшая леди Ноуллз, все еще гладя с брезгливым изумлением на красное, до края парика на лбу, лицо гувернантки, которая по-прежнему, в замешательстве, мрачно высматривала что-то перед собой на полу.
- Я полагаю, вы все убедительно объяснили мистеру Руфину, в чьем доме я вас нахожу? - спросила кузина Моника.
- Да, разюмееться… все, что его интересовало… хотя, в сущности, нечего объяснять. Я готова ответить на любой вопрос. Пускай мистер Руфин спрашивает.
- Прекрасно, мадемуазель.
- Мадам - с вашего позволения.
- Забыла. Мадам… Я осведомлю его обо всем.
Мадам устремила на леди Ноуллз злобный взгляд и криво усмехнулась - с затаенным презрением.
- Мне нечего скривать. Я всегда испольняля свои обязанности. О, какая сцена неизвестно из-за чего! Прекрасное лекарство для больной… ma foi! Очень признательна за вашу заботу.
- Насколько я вижу, мадемуазель… мадам, я хочу сказать… в лекарствах вы не нуждаетесь. Ваши ухо и голова, кажется, не беспокоят вас в настоящее время. Я думаю, ссылку на боли нужно отбросить.
Леди Ноуллз говорила теперь на французском.
- Миледи отвлекля меня на миг, но я страдаю чьюдовищно. Конечно, я всего лишь бедная гувернантка, а таким болеть не полягается, по крайней мере, не полягается обнаруживать свои страдания. Нам позволено умереть, но - не болеть.
- Пойдемте, Мод, дорогая, дадим больной покой и предоставим действовать природе. Я думаю, больная сейчас не нуждается в моем хлороформе и опии.
- Миледи сама способна поднять с постели и сильнейшим образом воздействует на ухо. Но я тем не менее желяю и смогля бы уснуть в тишине - с позволения миледи.
- Пойдемте, дорогая, - сказала леди Ноуллз, больше не глядя в мрачно ухмылявшееся лицо. - Оставим вашу учительницу исцеляться привычными ей средствами. - Несколько резко прикрыв за нами обеими дверь, леди Ноуллз обратилась ко мне: - Дорогая, у нее ужасно пахнет бренди… Она пьет?
Мой вид, несомненно, выражал крайнее изумление, ведь я никак не могла поверить в приписываемое мадам пьянство.
- О маленькая простушка! - воскликнула кузина Моника, с улыбкой взглянув на меня и быстро поцеловав в щеку. - Пьющей леди не было места в вашем представлении о мироздании! Но с возрастом мы многое узнаем. Давайте выпьем по чашке чая в моей комнате, джентльмены, наверное, уже удалились, каждый к себе.
Я конечно же согласилась, и мы пили чай, уютно расположившись в ее спальне возле камина.
- Как давно у вас эта женщина? - неожиданно спросила кузина Моника, выдержав, по ее мнению, должную паузу.
- С начала февраля… уже почти десять месяцев.
- И кто прислал ее?
- Я не знаю. Папа так мало говорит мне, он сам, наверное, все устроил.
Кузина Моника звучно сомкнула губы и кивнула, переведя хмурый взгляд на каминную решетку.
- Очень странно! - сказала она. - И как люди могут быть такими глупцами! - Кузина помолчала. - А эта женщина - она вам нравится?
- Да… то есть я к ней привыкла… Вы не скажете? Вообще-то я боюсь ее. У нее нет умысла пугать меня, я уверена, но я ее очень боюсь.
- Она не бьет вас? - спросила кузина Моника. Лицо ее выдавало закипавшую в ней ярость, что меня еще больше расположило к кузине.
- О нет!
- Не обращается с вами жестоко?
- Нет.
- Можете поклясться, Мод?
- Да.
- Что бы вы ни открыли мне, я ей не передам, я только хочу все знать, чтобы пресечь непозволительное.
- Я вам очень благодарна, кузина Моника, но это действительно так - она не обращается со мною жестоко.
- Дитя, она не угрожает вам?
- Нет… не угрожает.
- Но как же - право слово, не понимаю - как она вас пугает?
- Ну… мне стыдно говорить вам, вы посмеетесь… и я не могу утверждать, что она намеренно пугает меня… однако в ней - не правда ли - есть что-то от привидения?
- От привидения?.. Не знаю, но что-то дьявольское в ней точно есть - я хочу сказать, что-то жуликоватое. И я убеждена, что простуда и боли - выдумка; она притворилась больной, чтобы со мной не встречаться.
Мне было ясно, что нелестное мнение кузины Моники о мадам связано с какими-то относившимися к прошлому событиями, о которых кузина не собиралась рассказывать.
- Вы знали мадам прежде? - спросила я. - Кто она?
- Она утверждает, что она мадам де Ларужьер, и французским оборотом сама себя характеризует{18}, - ответила леди Ноуллз со смехом, впрочем, скрывая, как мне показалось, некоторое замешательство.
- О дорогая кузина Моника, скажите, она… она очень скверная? Я так боюсь ее!
- Откуда я знаю, Мод? Но мне памятно ее лицо, и она мне не нравится. Можете рассчитывать - я непременно поговорю о ней с вашим отцом завтра утром, но, дорогая, не задавайте больше вопросов, мне особенно сказать нечего, и я о ней говорить не желаю - вот так!
Кузина Моника рассмеялась, потрепала меня по щеке, а потом поцеловала.
- Ну скажите об одном только…
- Ну не скажу… ни об одном, ни о другом - ни о чем, маленькая любопытная леди. Дело в том, что рассказывать почти нечего, и я намерена вести разговор с вашим отцом, а он, думаю, поступит надлежащим образом. Поэтому больше не спрашивайте меня о ней, давайте поговорим о приятном!
Какое-то непередаваемое обаяние было в кузине. Несмотря на годы, она казалась мне удивительно молодой в сравнении с медлительными, безупречно воспитанными юными леди, с которыми я знакомилась, изредка отправляясь в гости к соседям. Я уже не смущалась и доверяла ей полностью.
- Вы многое знаете о мадам, кузина Моника, но не хотите открыть.
- Открыла бы с превеликим удовольствием, будь я вправе, маленькая вы плутишка. Но, в конце концов, я ведь не говорила, знаю я о ней или нет и что́ знаю. А вот вы уверяете, будто в ней есть что-то от привидения, - разъясните!
Я подробно пересказала все случаи, а кузина Моника не только не посмеялась надо мной, но слушала с необыкновенной серьезностью.
- Она часто получает и отправляет письма?
Я замечала, как она писала письма, и предполагала, что и ей приходит достаточно, хотя могла точно припомнить всего два-три.
- А вы - Мэри Куинс? - обратилась леди Ноуллз к Мэри, которая, войдя в спальню гостьи, опускала шторы.
Горничная повернулась и присела в реверансе.
- Вы служите моей маленькой кузине, мисс Руфин, - так ведь?
- Да, мэм, - ответила самым вежливым тоном Мэри.
- Кто-нибудь спит в ее комнате?
- Да, я, мэм, если вам будет угодно.
- И больше никто?
- Нет, мэм, если вам будет угодно.
- А гувернантка - иногда?..
- Нет, мэм, если вам будет угодно.
- Никогда? Это так, моя дорогая? - Леди Ноуллз переадресовала вопрос мне.
- О нет, никогда, - ответила я.
Кузина с серьезным видом размышляла, не отводя встревоженного взгляда от каминной решетки. Потом помешала, чай и отпила, все еще глядя на веселое пламя.
- Мне нравится ваше лицо, Мэри Куинс, я уверена, вы добрая натура, - сказала она, вдруг обернувшись к горничной и приятно улыбнувшись ей. - Счастье, что она служит вам, моя дорогая. И, интересно, Остин уже улегся в постель?
- Я думаю, нет. Я уверена, что папа в библиотеке или в своей комнате… Он часто читает, молится в уединении, ночью, и… и не любит, чтобы его беспокоили.
- Нет, нет, конечно… Подождем до утра!
Леди Ноуллз, как мне показалось, что-то обдумывала.
- Значит, вы боитесь призраков, моя дорогая, - наконец промолвила она с мимолетной улыбкой, обернувшись ко мне. - Но я бы… я бы знала, что делать. Я бы, оставшись в спальне с доброй Мэри Куинс и готовясь ко сну, расшевелила дрова в камине, чтобы огонь был ярок, и заперла бы дверь. Вам ясно, Мэри Куинс? Заперла бы дверь и держала бы свечу всю ночь зажженной. Вы будете к ней очень внимательны, Мэри Куинс, - да? Она не слишком крепкого здоровья, ей следует беречь нервы. Поэтому рано отправляйтесь в постель и не оставляйте ее одну - вам ясно? И… и запирайте дверь, Мэри Куинс. Я буду присылать маленькие рождественские посылочки моей кузине и не забуду о вас. Спокойной ночи!
Поблагодарив леди Ноуллз учтивым реверансом, Мэри быстро покинула комнату.
Глава XII
Любопытный разговор
Мы выпили еще по чашке чаю, немного помолчали.
- Нам не следует говорить сейчас о привидениях. Вы - суеверная маленькая леди, и пугаться вам ни к чему.
Кузина Моника опять замолчала, взгляд ее между тем быстро обежал комнату и задержался на маленьком овальном портрете, прелестном, колоритном, во французском стиле, - портрете, изображавшем хорошенького мальчика с роскошными золотистыми волосами, большими нежными глазами, тонкими чертами и с каким-то необыкновенно робким выражением лица.
- Удивительно, я помню этот чудесный портрет издавна. Кажется, с самого детства. Но платье, прическа настолько старомодные, что я нигде подобных не видела. Мне сейчас сорок девять. О да, конечно, его писали задолго до того, как я появилась на свет. Какой странный прехорошенький мальчик… таинственный незнакомец. Интересно, был ли правдив портрет? Какие роскошные золотистые волосы! Прекрасная работа… Французский мастер, наверное. И кто же он, этот мальчик?
- Я не знаю. Наверное, кто-то из прошлого столетия. Но внизу есть портрет, о котором я очень хотела бы вас расспросить.
- Да? - пробормотала леди Ноуллз, все еще задумчиво глядя на изображение.
- Портрет - в полный рост - дяди Сайласа. Я хотела бы расспросить вас о нем.
При упоминании этого имени кузина так неожиданно обратила ко мне взгляд, да такой странный, что я вздрогнула.
- Портрет вашего дяди Сайласа, дорогая? Поразительно, но именно о нем я и думала. - Она коротко рассмеялась. - А может, этот мальчик и есть он? - Энергичная кузина тут же вскочила на стул со свечой в руке и тщательно осмотрела портрет, пытаясь отыскать имя или же дату. - Возможно, на обороте? - проговорила кузина.
Она сняла портрет. И действительно, на обороте - не рисунка, но столь же изящной, потускневшей от времени деревянной рамки - мы с трудом различили сделанную чернилами надпись… округлые буквы с наклоном:
Сайлас Эйлмер Руфин. Восьми лет от роду. Мая 15 в году 1779
- Очень странно, что мне не говорили… что я не помнила, чей это портрет. Наверное, если бы говорили, я б не забыла. Но портрет я видела, я почти уверена. Какое неповторимое детское личико!
И кузина склонилась над портретом, освещенным с двух сторон свечами. Заслонившись рукой, она будто пыталась прочесть тайну прелестного лица, на котором еще только проступал будущий характер.
Тайна, наверное, не поддавалась разгадке, ведь кузина, хотя и не сразу, подняла голову, все еще не отводя глаз от детского личика, и вздохнула.
- Необыкновенное лицо, - проговорила она мягко - как говорят глядя в гроб. - Но не лучше ли вернуть портрет на место?
И изящная миниатюра в овальной рамке - бледный непостижимый сфинкс с чудесными золотистыми волосами и большими глазами - заняла свое место на стене. Дитя прекрасное… дитя funeste будто многозначительно улыбалось, потешаясь над нашими домыслами.
- Лицо на большом портрете тоже совершенно необыкновенное… даже, наверное, необыкновеннее этого… и красивее. Здесь - хрупкое дитя, но там, на портрете, лицо такое мужественное, хотя тонкое, прекрасное. Дядя всегда казался мне загадочным героем, но никто в доме не хочет рассказать о нем, и я только фантазирую и задаюсь вопросами.
- Не одну вас заставил он задаваться вопросами, моя дорогая Мод. Не знаю, что о нем думать. Он вроде кумира для вашего отца, и, однако, ваш отец, кажется, не многим помогает ему. Он был исключительно одаренным человеком и так же исключительно неудачливым, в остальном он не загадка и не герой. Совсем не много сверхлюдей… на земных дорогах.
- Вы должны рассказать мне о нем все, что знаете, кузина Моника. Пожалуйста, не отказывайте на этот раз!
- Но зачем вам это? Вы не услышите ничего приятного.
- Вот поэтому мне и хочется услышать его историю. Просто приятная, она была бы банальной. Я люблю слушать о приключениях, опасностях, несчастьях и, главное, люблю тайну. Папа ни за что не расскажет, да я и не осмелюсь просить - не потому, что он недобрый, нет, но я отчего-то боюсь. Миссис Раск, Мэри Куинс тоже не говорят, хотя, подозреваю, многое знают.
- Право, не вижу, дорогая, хорошего в том, чтобы вы узнали эту историю, но и большой беды - тоже.
- Да, совершенно верно… что за беда, если я узнаю… ведь я должна узнать историю когда-нибудь, и лучше сейчас и от вас, чем, возможно, от человека постороннего и не столь благосклонно настроенного.
- О мудрая маленькая леди! В самом деле, это разумно.
И мы опять наполнили чашки. С удовольствием попивали мы свой чай у камина, и леди Ноуллз рассказывала, а ее выразительное лицо по ходу странного рассказа непрестанно менялось.
- Не много, в сущности, я расскажу. Ваш дядя Сайлас жив - вы знаете?
- Да. Он живет в Дербишире.