Было около полудня. Солнце пригревало, ветер пронизывал насквозь. Прислонясь к стене часовни предков, Януш теребил голубоватый листок бумаги. Запах пожарища долетал и сюда, хотя из-за часовни не видно было дыма над Маньковкой. Сжимая в руке письмо, Януш старался и не мог понять, что с ним происходит. Наконец его позвали.
Пленные австрийцы вырыли неглубокую могилу. В яме стоял солдат-возница, он вымерял и расширял ее. Тело Мышинского, совсем уже остывшее, стало очень тяжелым. Ганс и Карл с трудом подняли его. Старый солдат хотел было помочь, но у него не хватило сил. Билинская, опираясь на руку Спыхалы, рыдала, закрыв лицо ладонями; Алек на руках у Теклы проснулся и тоже заплакал, вернее, запищал, как котенок.
Януш подошел к австрийцам, чтобы помочь уложить тело отца в могилу. Он подложил руки под голову и шею отца и сквозь плед ощутил твердость его большого черепа, крепкий и, как ему сейчас казалось, сильный затылок.
Все, чем жил Януш в молодости и детстве - страх, уважение и холод неприязни, - все это ожило в нем снова. С этим он провожал отца в могилу.
"Отец! - думал Януш. - Как я боялся его… Или ненавидел? Да, наверное, ненавидел. Теперь я свободен: отец, Маньковка, дом - все пошло к дьяволу".
Так хотелось бы сейчас распрямить плечи, но тяжесть - мраморная голова отца - тянула книзу.
Солдат, стоявший в яме, помогал уложить покойника, но это оказалось не так легко. Тело накренилось и тяжело свалилось на бок. В эту минуту платок Бесядовской упал с головы покойника, и Януш еще раз увидел лицо отца - большое, желтое как воск, с приоткрытым ртом - и спутанные в беспорядке волосы, уже пересыпанные желтым песком могилы. Он невольно отступил от могилы, над которой склонилась его сестра, и закрыл лицо руками. На руках остался трупный смрад, а может, то был запах пожарища или запах платка Теклы, долгое время лежавшего в сырой кладовке.
Австрийцы быстро засыпали тело желтой глиной, и вскоре остался уже только коричневый холмик у самой стены часовни. Все уселись на телегу и тронулись в путь.
Недалеко от Сквиры им встретилась застрявшая в грязи санитарная машина. Вокруг нее хлопотали офицеры в чужих мундирах - они обратились к проезжающим за помощью, и, когда узнали, что те говорят по-французски, очень обрадовались. Общими усилиями машина была вытащена.
Бельгийская санитарка направлялась в Одессу, где стояли союзные корабли. Офицеры предложили княгине с ребенком ехать с ними. Билинская, не колеблясь, попросила взять также брата и Спыхалу. Бельгийцы согласились.
Телегу с солдатами они отослали, а австрийцев отправили в Сквиру, в дом, где должно было обитать семейство Ройских.
Спыхала вырвал листок из блокнота и написал несколько слов Оле:
Еду прямо в Одессу, надеюсь, что скоро там встретимся.
Казимеж.
VI
Когда после трехдневного путешествия поздно вечером Януш постучался в квартиру Шиллеров, ему открыл сам Эдгар. Он не сразу узнал Януша, а узнав, очень обрадовался. На примусе, стоявшем в его рабочей комнате, он вскипятил воду и принялся поить чаем Януша, падавшего с ног от усталости. У Эдгара была приятная особенность - он никогда не задавал лишних вопросов. Сейчас Януш оценил это вполне, он был бы просто не в состоянии рассказывать о последних своих переживаниях.
В нашем доме сейчас пусто, словно в костеле, - сказал Эдгар. - Отец остался в Петербурге, а мама спит.
Януш почувствовал, что Эдгар не хочет говорить об Эльжбете, и тоже не стал задавать ему никаких вопросов.
Опустевшая квартира Шиллеров показалась Янушу еще больше. Электричества не было, и, когда Эдгар медленно двигался по неосвещенным комнатам со свечой в руке, по стенам ползли длинные тени. В рабочей комнате Эдгара стоял раскрытый рояль, на пюпитре лежали ноты. Эдгар поставил свечу на подставку и занялся чаем. Усевшись в глубокое, удобное кресло, Януш прикрыл глаза. Ему казалось, что все это снится.
Наконец Эдгар спросил:
- Ты приехал один?
- Нет, с сестрой. Шурин убит. Сестра с ребенком остановилась у пани Мушки. Ну и еще Спыхала…
- Казимеж? Откуда он взялся?
- Собственно говоря, я даже не знаю. Он был в Молинцах, у Ройских.
- А Ройские?
- Остались в Сквире. Наверно, приедут сюда. Знаешь, Эдгар, спасибо тебе за твои письма. Только благодаря им я мог еще как-то жить в последнее время.
- Ну что-то ведь и кроме них было.
- Немногое, ты ведь знаешь. С отцом еще труднее стало, А знаешь, он все играл твою сонату.
- Неужели?
- На пианоле, конечно. Был однажды такой летний вечер, душный очень, потом настала ночь, собралась гроза, я не мог спать, лежал у себя наверху и ел сливы, а внизу отец играл твое анданте. Знаешь, так…
- Должно быть, это было ужасно.
- Мне нравилось.
Эдгар подал ему чай. Без сахара.
- Ты голоден? У меня тут есть два куска хлеба.
Януш жевал черствый хлеб и запивал чаем. Натуральный чай был теперь большой редкостью, он с наслаждением вдыхал аромат горячего темного напитка.
- Ну, что ты обо всем этом думаешь? - спросил Януш.
- О чем?
- Обо всех этих событиях.
- Что же, революция должна пройти через все свои стадии.
- А мы?
- А мы должны это переждать. Либо переждем, либо…
- Знаешь, ты просто несносен с этим своим эстетством.
- Минуту назад ты хорошо отзывался о моих письмах.
- Письма твои были очень хорошие. В них было мое спасение.
- А между тем они только утверждали мое эстетическое кредо. Я и сам искал в них спасения.
- От чего? От жизни?
- От такой вот жизни.
- А я, знаешь, думаю так… - продолжал Януш. - Отец мой умер…
- Я не знал…
- Отец умер, дом сгорел. Я свободен, свободен!
- Свободен! А может, тебе лишь кажется?
- Эдгар, оставь меня в покое, я хочу жить.
- Тебе это только кажется.
- Не отнимай у меня иллюзий. Ну а как Ариадна?
Наконец-то было произнесено это имя. Януш с нетерпением ждал ответа. Он смотрел на Эдгара, но тот сосредоточенно наливал чай. Видно, говорить об этом ему не хотелось.
Только на следующий день, в полдень, пришла Ариадна.
Странная это была встреча.
Все утро Эдгар говорил о музыке и показывал Янушу наброски своих новых вещей. В нетопленном доме было очень холодно. Из своей комнаты вышла пани Шиллер, она взволнованно требовала, чтобы Януш рассказал ей обо всем пережитом, особенно о смерти отца и Ксаверия Билинского; то и дело хватаясь за голову, она твердила: "Это ужасно, ужасно!" - что очень раздражало Януша.
Вообще он не мог рассказывать о том, что произошло. Все было слишком свежо в его памяти, и потому песни Эдгара были ему приятнее, чем сочувствие и соболезнования его матери.
Около полудня появился еще один обитатель этого дома - профессор Рыневич, довольно известный ботаник. Он тоже пришел послушать музыку Эдгара - песни на слова Лермонтова, в основе их лежали кавказские мотивы. Профессор Рыневич восторгался песнями, обнаружив великолепное знание современной музыки и вопросов композиции, он даже поправил Эдгара в двух местах. Янушу песни не понравились, раздражала их чрезмерная экзотичность; их ориентализм наводил скуку.
И тут вдруг произошло нечто невероятное. Украинские националисты, в руках которых находился город, явились реквизировать для армии квартиру Шиллеров, но старик дворник, поляк Вольский, не впустил их в дом, запер ворота и сказал, что не пустит - и все тут. Солдаты махнули рукой и ушли. Пани Шиллер задрожала от страха.
- Как это вы, Наполеон, - говорила она старику Вольскому, носившему это историческое имя, - как вы отважились на подобное? Как вы могли?
А старый дворник улыбался, стоя на пороге комнаты, где собрались сейчас все обитатели дома, и твердил:
- Не пустил, и все тут! Нечего этим хамам по дому шататься.
За спиной Вольского стояла его молоденькая дочь и удерживала отца за локоть:
- Я ведь говорила, папа, я ведь говорила, что пани Шиллер будет сердиться!
- Вас, Наполеон, еще, чего доброго, когда-нибудь застрелят! - патетически произнесла пани Шиллер.
- Пускай стреляют, - ответил Вольский, - а я таки их не пущу.
Пани Шиллер махнула рукой.
- Ладно уж, Наполеон, идите.
Дочка Вольского подошла к ней и поцеловала руку. Девушка была очень красива.
- Знаешь, Януш, - сказал Эдгар, когда дворник и Ганка ушли, - я даю этой девочке уроки пения. У нее прелестный голос.
- В самом деле? - равнодушно сказал Януш и в то же время с любопытством поглядел на Эдгара.
Сидя у рояля и пробегая пальцами по клавишам, композитор смотрел куда-то вдаль туманным, задумчивым взглядом. О чем он так внезапно задумался?
И тут вошла Ариадна.
Эдгар играл начало своей песни, Рыневич слушал, подперев голову рукой. Януш смотрел на улицу - и вдруг откуда-то из глубины дома, со стороны кухни появилась небольшая фигурка в военной шинели, в синем берете на вьющихся волосах. Она вошла незаметно, так что никто не обратил на нее внимания, села у самой двери, и Януш сперва даже не узнал ее. Он не видел ее три года, и за эти три года создал в своем воображении совсем иной образ. Ариадна в его памяти всегда оставалась в белом платье с лентой в волосах, читающая стихи. А сейчас вошла румяная с мороза, немного даже грубоватая девушка, словно совсем из другого мира.
- А Володя вернулся? - спросил ее Януш.
- Нет еще, но просил передать, что через несколько дней вернется.
- Я хотел бы увидеться с ним, - сказал Януш, - и поблагодарить его.
- За что? - спросила Ариадна.
- За письмо от вас.
- И за то, что он вас нашел.
- Довольно странным образом, между прочим.
- Мне рассказывал его посланец.
- Ну да, конечно.
- Ариадна, слушай, - прервал их Эдгар, - ты ведь любишь эту песню. - И, подпевая фальцетом, заиграл экзотическую, изобилующую мелизмами и украшениями мелодию.
Мелодия захватила Януша, он слушал, прикрыв глаза, и вдруг увидел страну любви, такую непохожую на то, что было вокруг. Где-то там, на юге, на солнце и в тепле, люди любят друг друга естественно, просто. Януш совсем закрыл глаза, он не хотел видеть эту девушку в шинели и в берете, от которой он в день смерти отца получил письмо, не хотел видеть ни корректного, рафинированного профессора, ни перепуганную и отчитывающую Наполеона Вольского пани Шиллер. Скользящие переходы мелодии вели его из одной солнечной долины в другую, от одной женщины к другой. И все было так просто.
- Ну, я пойду, - сказала Ариадна. - Мы с Володей живем вместе, - она сказала адрес, - приходите к нам… через несколько дней…
Не было ничего мучительнее, чем эти три дня ожидания, в течение которых Януш никуда не выходил из дому. К тому же Эдгар показывал ему свои сочинения, и они, по мнению Януша, до такой степени противоречили тому, что переживал он и все вокруг, что при своей бесспорной красоте наводили скуку и даже раздражали.
Однажды вечером к Шиллерам пришла Билинская. В тот день удалось достать немного керосина, и в комнате Эдгара зажгли большую лампу. Билинская сидела за круглым столом, опершись на локти, и лампа освещала ее красивое и, пожалуй, слишком удлиненное лицо. Щурясь, она смотрела на огонь лампы и равнодушно выслушивала жалобы мамаши Шиллер. Януш почувствовал, что мысли сестры далеко отсюда, и встревожился, хотя и не знал, о чем именно она думает.
Билинская осталась ужинать, за ней пришел Казимеж, и впервые Януш, раньше не обращавший на это внимания, заметил в разговоре сестры с Казимежем - в оттенках их голосов, в теплоте их взглядов - интимность, о которой до сих пор не подозревал. Правда, все это можно было объяснить тем, что им пришлось в последнее время часто бывать вместе, вместе пережить тяжелые дни. Оба поселились у пани Мушки и посмеивались над собравшимся там аристократическим обществом. Сейчас они с аппетитом, будто не было на свете ничего более вкусного, уплетали ленивые вареники. Януш с удивлением смотрел на сестру: она совсем не похожа была ни на вдову, недавно лишившуюся мужа, ни на безутешную дочь, потерявшую любимого отца.
Эдгар говорил только о музыке. Он был просто одержим ею. Пани Шиллер слушала сына, глядя ему в рот, боясь пропустить хотя бы слово. Постепенно Януша захватил этот отвлеченный мир музыки. Забыв обо всем на свете, он с интересом слушал Эдгара. Композитор говорил о "Тристане и Изольде", о том моменте, когда любовный дуэт во втором акте замирает и вдруг, вливаясь в рокот арф, звучит заботливое предостережение Брангены. Януш никогда не видел "Тристана", но живо представил себе, как возносится этот голос над заглядевшимися друг на друга любовниками, - неусыпный голос человечности. Всматриваясь в звезды, Брангена видит, как разверзается пропасть вечности, готовая поглотить эту любовь, и предостерегает влюбленных, хотя знает, что они все равно не послушают ее.
Профессор Рыневич то и дело вставлял свои никому не нужные реплики. Просто удивительно, как все, что говорил профессор, было правильно и умно и как все это было не к месту и только раздражало.
После ужина Билинская и Спыхала ушли, а Эдгар вернулся к своим песням на слова Лермонтова.
Вдруг, рассыпав фиоритуру, напоминающую "Анчара" Римского-Корсакова, Эдгар, оторвавшись от рояля, сказал:
- А знаешь, твоя сестра очень интеллигентна.
Януш пожал плечами. Это, пожалуй, можно было бы сказать о сестре в последнюю очередь. Он представил себе ее аристократический профиль, голубые, немного навыкате глаза.
- Ты так считаешь? - спросил он Эдгара.
Но тут же его увлекли за собой пассажи, изломанный рисунок мелодии "Анчара" открывал перед ним сияющую страну далекого Востока. "Кто ту птицу слышит, обо всем забывает, - вспомнились ему слова песни, какую пела когда-то Эльжуня. - Кто ту птицу слышит, обо всем забудет…"
Но об одном Януш не мог забыть: о том, что Ариадна показалась ему совсем иной. Конечно, он не ожидал увидеть ее в белом платье, читающей Блока, но она не похожа была и на ту Ариадну - в сером костюме и черной шляпе с бантом, - которую он видел тогда на вокзале. Сейчас она, пожалуй, казалась выше ростом - берет и шинель делали ее выше, но главное - выражение лица, голос Ариадны были совсем не те, какими они вспоминались ему в долгие вечера в Маньковке, когда отец у себя внизу играл на пианоле, а он был так страшно одинок.
Эдгар снова повернулся к нему.
- Ариадна однажды заметила у тебя в глазах опасные огоньки. Ну-ка, покажи!
Профессор Рыневич был тут как тут.
- Ах, глаза пана Януша сейчас заволокла мечта. Не вижу в них никаких огоньков.
- О чем же ты думаешь? - спросил Эдгар.
- О твоей песне, - не задумываясь ответил Януш.
VII
Дом, в котором жили Володя и Ариадна, огромный доходный каменный дом, находился недалеко от вокзала. Там на шестом этаже, в двух небольших комнатах с кухней, поселились брат и сестра Тарло.
Когда Януш постучался, ему открыл дверь молодой человек. В первую минуту Януш не узнал его. Это был Неволин в офицерской рубашке, без знаков различия. Януш прошел за ним в небольшую комнату. За овальным столом сидели Ариадна, Володя и Валерек. Они пили водку и чай, на засаленных газетах лежали куски колбасы, черного хлеба и сала. Все трое радостно приветствовали его.
- Входи, входи, хорошо, что пришел! - закричал Володя. - Валерек привез нам из деревни колбасы и хлеба. А водка одесская!
Януш был удивлен.
- Откуда ты взялся? - спросил он Валерека.
Валерек - это был уже юноша с пробивающимися усиками, высокий и очень красивый, - пробормотал что-то неопределенное.
- Где ты теперь живешь? - снова спросил Януш.
- Иногда ночую здесь.
Ариадна сидела, заслоненная большим медным самоваром, спиной к окну. Скудный зимний свет едва пробивался сквозь маленькое и давно не мытое оконце. Отвечая на вопросы и неожиданно для себя разговорившись, Януш не мог уловить выражение лица Ариадны. На ней было простое синее платье. Когда Ариадна встала и пошла на кухню, он увидел, что она в высоких шнурованных ботинках вишневого цвета. Высокие каблуки громко стучали. Он не мог заставить себя не смотреть в ту сторону, где сидела Ариадна. Она опять казалась ему другой, и опять не такой, какой жила в его воображении эти последние несколько дней.
Неволин чувствовал себя здесь как дома. Разговор велся, конечно, о политике.
Володя вышел в другую комнату и принес Янушу медведя из копенгагенского фарфора - того, что стоял когда-то на письменном столе старого графа Мышинского.
- Посмотри-ка, это я спас для тебя из горящего дома в Маньковке.
- Значит, дом сгорел? - спросил Януш.
- А ты как думал? Раз уж загорелся, то и сгорел…
- Конечно, - пробормотал Януш.
- А отца похоронили подле часовни?
- Да. Ты ведь знаешь…
- Ну да, - буркнул Володя и попросил сестру принести еще чаю.
Януш молча всматривался в Володю. Тот потолстел, теперь это был плотный, краснолицый мужчина, но глаза прежние, все те же ясные с поволокой глаза под черными бровями.
- Знаешь, я не очень понимаю, что ты там делал, - сказал Януш.
- Я и сам не очень понимаю, - уклончиво отвечал тот.
- Как это что? - вдруг патетически воскликнула Ариадна. - Помогал революции!
- Разве революция заключается в сожжении домов? - спросил Януш.
- Между прочим, и в сожжении домов, - серьезно ответил Володя.
- Януш, знаешь, а ведь Молинцы уцелели! - громко крикнул Валерек через стол.
Януш понял, что Валерек много выпил.
- Не беспокойся, ты туда уже не вернешься, - не глядя на него, сказал Володя.
- Кто знает, кто знает, - смеясь, ответил Валерек.
Володя оставил без внимания эти слова.
- Последние события в Петрограде вывели революцию на новую дорогу… - сказал он.
- Ты так думаешь? - произнес Януш, который не очень хорошо разбирался в политических вопросах.
- Во всяком случае, - добавил твердо Володя, - возврата к старому нет и быть не может.
- Все надо строить заново! - с тем же пафосом воскликнула Ариадна.
Януш неуверенно взглянул на нее. Неволин пожирал ее глазами. Наконец мужчины поднялись из-за стола.
- Надо идти.
- Володя, будь осторожнее, патрули Рады снуют сегодня повсюду.
- Я что-то не заметил, - вмешался Януш.
- Ничего, документы у меня в порядке.
- Валерий, ты сегодня у нас ночуешь? - спросила Ариадна.
- Нет, сегодня нет, - неестественно громко крикнул Валерек и вдруг покраснел.
Януша поразила перемена, происшедшая в Валереке, ведь он видел его не так давно, когда тот летом приезжал в Молинцы.
- Куда это ты идешь? - спросил Януш. - Почему не появляешься у Шиллеров?
- А что мне там делать? - Валерек пожал плечами. - Там без музыки ни шагу. А я не умею даже на бубне играть. Даже на пианоле, как твой отец.
Валерек вышел в переднюю, снова вернулся, и тут Януш увидел на нем плащ поручика армии Центральной Рады и фуражку с синим околышем.
- Ты в армии? - спросил Януш.
- А что же мне делать… Обязан… - пробормотал Валерек.
За все время Неволин ни разу не обратился к Янушу и разговаривал только с Ариадной и Володей. Сейчас он церемонно попрощался с ним, щелкнул каблуками. Все трое вышли. Ариадна и Януш остались вдвоем.