Девица кивнула. Паркер знал много пикантных фраз, какие можно было бы сейчас ввернуть, - скажем, "Я к вам чрезвычайно расположен", - но он мрачно молчал. Просто сидел и смотрел на холмы. Он подумал, что, должно быть, чем-то заболевает.
- Если завтра будут персики, привезу вам, - сказал он.
- Буду вам благодарна, - отозвалась девица.
Везти им корзину персиков - такого у Паркера и в мыслях не было, но назавтра вдруг оказалось, что он везет-таки. Говорить им с девицей было, считай, не о чем.
- А на спине у меня татуировки нет, - надумал он сказать.
- А что у вас там есть?
- Рубашка, - сказал Паркер. - Ха.
- Ха-ха, - вежливо отозвалась девица.
Паркер решил, что сходит с ума. Он и представить себе не мог, что такая ему понравится. Она интересовалась только тем, что он привозил, пока на третий раз он не приехал с двумя дынями.
- Как вас зовут? - спросила она.
- О. И. Паркер.
- Что это - О. И.?
- Просто О. И., и все. Так меня и зовите, - сказал Паркер. - Или Паркер. По имени меня никто не называет.
- Что такое О. И.? - не унималась она.
- Не важно, - сказал Паркер. - А вас как зовут?
- Скажу, когда вы мне скажете, что буквы значат.
В ее тоне послышалось еле уловимое кокетство, и оно ударило Паркеру в голову. Имени своего он до сих пор не раскрывал никому, ни мужчине, ни женщине - только флотским и государственным регистрационным спискам, и еще оно значилось в свидетельстве о крещении, которое ему выписали в месячном возрасте. Его мать была методистка. Когда имя просочилось из флотских списков наружу, Паркер только что не убил того, кто его произнес.
- Вы всем разболтаете, - сказал он.
- Клянусь, ни одной живой душе, - пообещала она. - Клянусь святым Евангелием.
Паркер немного посидел молча. Потом положил руку на шею девицы, притянул ее ухо к своему рту и очень тихо сказал свое имя.
- Обадайя, - повторила она. Ее лицо медленно просветлело, как будто имя стало ей знамением. - Обадайя.
А по мнению Паркера имя как было вонючей дрянью, так и осталось.
- Обадайя Илайхью, - произнесла она благоговейно.
- Если вы меня когда-нибудь вслух так назовете, я вам голову оторву, - пригрозил Паркер. - Ну, а вас как?
- Сара Рут Кейтс.
- Приятно познакомиться, Сара Рут, - сказал Паркер.
Отец Сары Рут был проповедник Прямого Евангелия, но сейчас он был в отлучке - распространял эти дела во Флориде. Мать как будто не имела ничего против внимания Паркера к девице, раз он приезжал не пустой, а с корзинками. Что до самой Сары Рут, Паркеру после трех посещений было ясно как день, что она с ума по нему сходит. Да-да, втюрилась - пусть и настаивала, что картинки на теле суета сует, пусть он и богохульствовал при ней вовсю, пусть на ее вопрос, спасен ли он, Паркер ответил, что не видит, от чего ему так уж особенно спасаться. После этого, осмелев, Паркер сказал:
- Я хорошо спасусь, если ты меня поцелуешь.
- Так не спасаются, - нахмурилась она.
Вскоре после этого она согласилась прокатиться с ним в пикапе. Паркер свернул на заброшенную дорогу, остановился и предложил улечься в кузове вдвоем.
- Нет, - сказала, - пока мы не поженились.
Вот оно как.
- Ну, это-то не обязательно, - сказал Паркер, но, когда он полез к ней, она пихнула его так, что дверь пикапа распахнулась и он шлепнулся на землю навзничь. Он решил не иметь с ней никакого дела.
Они поженились у местного судьи по делам о наследстве, потому что церкви Сара Рут отвергала - считала идолопоклонством. Паркер на этот счет не имел ровно никакого мнения. Кабинет судьи был загроможден картонными ящиками для документов и регистрационными книгами, из которых свисали пыльные желтые бумажки. Судьей была рыжая старуха, которая занимала должность вот уже сорок лет и выглядела такой же пыльной, как ее книги. Она сочетала их браком, стоя за конторкой. Кончив, эффектно произнесла: "Три доллара пятьдесят - и доколе смерть вас не разлучит!" и выдернула из машины какие-то бумаги.
Сару Рут брак не изменил ни капельки, а Паркера сделал еще мрачнее. Каждое утро он думал - все, хорошенького понемножку, уеду и не вернусь; и каждый вечер возвращался. Раньше всякий раз, как Паркеру становилось невмоготу, он шел и делал себе новую наколку, но теперь у него свободна была только спина. Чтобы увидеть картинку на спине, пришлось бы поставить два зеркала и самому найти между ними нужное положение - подходящее, по мнению Паркера, занятие для идиотов. Будь Сара Рут умней, она оценила бы наспинную татуировку, но она и на те, что он имел на других местах, смотреть не желала. Когда он пытался показать ей те или иные детали, она крепко-накрепко зажмуривалась и для верности еще поворачивалась спиной. Если не в полной темноте, то Паркер был ей нужен только одетый и с опущенными рукавами рубашки.
- Когда придет суд Господень, Иисус тебя спросит: "Чем ты всю жизнь занимался, кроме как разрисовывал себя вдоль и поперек?" - сказала она однажды.
- Да не дури ты мне башку, - отозвался Паркер, - ты просто боишься, что пышка эта, на кого я работаю, заглядится на меня и скажет: "А давайте-ка, мистер Паркер, мы с вами…"
- Искушаешь и во грех можешь ввести, - сказала она, - а ведь пред судом-то Господним и за это придется держать ответ. Продавал бы лучше опять плоды земли.
Паркер, когда был дома, только тем и занимался, что слушал, каково ему будет пред судом Господним, если он не исправится. Когда мог, он вворачивал что-нибудь про пышку-работодательницу:
- А она мне говорит: "Мистер Паркер, я вас наняла ради ваших мозгов".
(Она, правда, добавила: "Так шевелите ими наконец!")
- Тебе бы видеть ее лицо, когда я в первый раз снял при ней рубашку, - похвастался он. - Говорит: "Мистер Паркер, вы ходячая панорама!"
Она и в самом деле такое сказала - но как скривилась при этом!
Неудовлетворенность выросла у Паркера до того, что без татуировки не сладить. И это должна быть спина - ничего не поделаешь. В нем заработало смутное, расплывчатое вдохновение. Наколка должна быть такая, против которой Саре Рут нечего будет выставить, - что-нибудь религиозное. Ему представилась раскрытая книга, ниже надпись БИБЛИЯ, на странице настоящий текст, стих какой-нибудь. Поначалу ему казалось, что это будет в самую точку, но потом в ушах зазвучал ее голос: "У меня что, настоящей Библии нет? Зачем мне, по-твоему, один стих читать и перечитывать, если я могу ее всю читать?" Нужно было что-то получше, чем даже Библия! Он так много об этом думал, что стал терять сон. А в весе он начал терять еще раньше - Сара Рут просто накидывала продукты в кастрюлю и кипятила, вот и вся готовка. Он никак не мог взять в толк, почему до сих пор не развязался с этой беременной уродиной, которая к тому же стряпать не умеет, и это делало его нервным и раздражительным - у него даже стала подергиваться щека.
Пару раз он неожиданно для себя резко оборачивался на ходу, словно кто-то его преследовал. Один из его дедов кончил в психушке - правда, в семьдесят пять лет, трудно, конечно, сравнивать; в любом случае, ему важно было не просто татуироваться, но татуироваться правильно, так, чтобы привести Сару Рут в покорное состояние. От этой заботы глаза у него запали, взгляд стал отсутствующим. Старуха, у которой он работал, сказала ему, что если он не может сосредоточиться на деле, она знает, где нанять четырнадцатилетнего негритенка, который может. Паркер был настолько погружен в себя, что даже не обиделся. Раньше-то, скажи она такое, он повернулся бы и ушел немедленно, бросив через плечо: "Что ж, знаете - так нанимайте".
Два или три дня спустя он жалким старухиным прессом-подборщиком, сидя на ее ломаном тракторе, прессовал в тюки сено на большом лугу, расчищенном, если не считать огромного старого дерева посередке. Старуха была из тех, кто ни за что не станет пилить большое старое дерево - не станет как раз потому, что оно большое и старое. Она показала на него Паркеру, как будто у него своих глаз не было, и велела смотреть в оба и не задеть его, когда машина будет подбирать сено рядом. Паркер начал с краев поля и пошел внутрь сужающимися кругами. То и дело ему приходилось слезать и распутывать проволоку или спихивать с дороги камень. Старуха велела ему сносить камни на край поля, и он это делал, когда она смотрела. Если камень был небольшой, Паркер просто переезжал его. Пока он кружил по полю, голова его была занята все теми же мыслями об изображении для спины. Солнце размером с мячик для гольфа стало через равные промежутки времени появляться то спереди, то сзади, но он словно бы видел его и там и там одновременно, как будто обзавелся парой глаз на затылке. Вдруг дерево потянулось к нему, чтобы схватить. Яростный толчок подкинул его в воздух, и он услышал свой собственный неправдоподобно громкий вопль: "ГОСПОДИ ИИСУСЕ!"
Он приземлился на спину; трактор врезался в дерево, перевернулся и вспыхнул. Первым, что Паркер увидел, были его ботинки, быстро пожираемые огнем: один попал под пылающий трактор, другой поодаль горел сам. Он, Паркер, был не в них. Горящее дерево дышало ему в лицо жаром. Он попятился, все еще сидя, перебирая руками, таращась на огонь ввалившимися глазами. Знал бы как - перекрестился бы.
Его пикап стоял на грунтовой дороге на краю поля. Паркер перемещался к нему, по-прежнему сидя, по-прежнему пятясь, но быстрее, еще быстрее; на полпути поднялся и, согнутый, затрусил к машине, спотыкаясь и падая на колени. Ноги были не ноги, а два ржавых дождевых желоба. Наконец добрался, влез, завел мотор и, петляя, поехал. Миновав свой дом над дорогой, он двинулся прямо в город - за пятьдесят миль.
Пока ехал, думать себе не позволял. Знал только, что в жизни произошла великая перемена, прыжок в дурное и неведомое, и что поделать с этим ничего нельзя. Все решено и подписано.
Художник занимал две большие загроможденные всякой всячиной комнаты над педикюршей в доме на глухой улочке. Паркер, как был, босой, молча ввалился к нему в начале четвертого. Художник, который выглядел примерно на те же двадцать восемь лет, что было Паркеру, но худой и лысый, сидел за маленьким столом и калькировал рисунок зелеными чернилами. Он поднял на Паркера недовольный взгляд и, похоже, не узнал его в диком субъекте с запавшими глазами.
- Дайте мне альбом поглядеть, где нарисовано всякое божественное, - сказал Паркер, с трудом переводя дух. - Ну, религия.
Художник все смотрел и смотрел на него взором, полным интеллекта и превосходства.
- Я пьяниц не татуирую, - сказал он.
- Да вы ж меня знаете! - негодующе вскричал Паркер. - Я О. И. Паркер! Вы делали для меня работу, и не одну, и я всегда расплачивался!
Художник смотрел на него еще некоторое время, как будто был все же не уверен.
- Похудели вы, - сказал он. - Из тюрьмы, что ли?
- Женился.
- А, - кивнул художник. С помощью зеркал он вытатуировал у себя на темени маленькую совушку, безупречную вплоть до мельчайших деталей. Размером она была с полудоллоровую монету и служила рекламным целям. В городе были художники и подешевле, но Паркер всегда хотел только самое лучшее. Художник прошел в дальний конец комнаты к шкафу и стал оглядывать корешки альбомов.
- Кто вас интересует? - спросил он. - Святые, ангелы, Христы или кто?
- Бог, - ответил Паркер.
- Отец, Сын или Дух?
- Просто Бог, - раздраженно сказал Паркер. - Христос. Да не важно. Лишь бы Бог.
Художник вернулся с альбомом. Убрав с другого стола какие-то бумаги, он положил на него альбом и пригласил Паркера сесть и выбрать.
- Современные ближе к концу, - сказал он.
Паркер сел и послюнявил палец. Стал просматривать, начиная с конца, где современные. Некоторые картинки он узнавал - "Добрый Пастырь", "Не препятствуйте им", "Улыбающийся Иисус", "Иисус - друг врача", - но он быстро пролистывал от конца к началу, и картинки делались все менее убедительными. На одной было тощее зеленое мертвое лицо со струйками крови. Другой Христос был желтый с пурпурными глазами и дряблыми веками. Сердце Паркера стало биться быстрей и быстрей, пока наконец не взревело в груди, как мощный генератор. Он стремительно переворачивал страницы, веря, что, когда дойдет до нужной, ему будет знак. Листая, он добрался уже почти до начала. С одной страницы на него быстро глянула пара глаз. Паркер их промахнул и двинулся было дальше, но остановился. Сердце тоже словно бы выключилось - полная тишина. Коротко и ясно, как будто была речью, тишина говорила ему: ВЕРНИСЬ.
Паркер вернулся к картинке - к плоскому, суровому, обведенному нимбом лику византийского Христа со взыскующими очами. На Паркера напала дрожь; сердце медленно забилось опять, как будто его вернула к жизни неземная сила.
- Нашли, что хотели? - спросил художник.
У Паркера так пересохло в горле, что он не мог говорить. Он встал и сунул художнику альбом, раскрытый на том месте.
- Это вам обойдется, - сказал художник. - Но вам, наверно, не нужны всякие мелочи, только контур и главные части.
- Так, как оно здесь, - сказал Паркер. - В точности так или никак.
- Дело хозяйское, - сказал художник, - но за бесплатно я не работаю.
- Сколько?
- Это будет, наверно, два полных рабочих дня.
- Сколько? - повторил Паркер.
- В рассрочку или сразу? - спросил художник. За прежние работы Паркер платил в рассрочку, но всегда аккуратно. - Десять задаток и десять за каждый день работы.
Паркер вытащил из бумажника десять долларовых купюр. Осталось три.
- Приходите завтра с утра, - сказал художник, пряча деньги в карман. - Мне надо сначала перенести из альбома на кальку.
- Нет, нет! - запротестовал Паркер. Глаза у него вспыхнули, как будто он готов был в драку. - Переносите прямо сейчас или давайте сюда мои деньги.
Художник согласился. Если, рассудил он, человеку хватило глупости захотеть себе на спину Христа, он запросто через минуту может одуматься, но если уж работа начата - все, назад пути нет.
Взявшись за калькирование, он велел Паркеру пока помыть спину с особым мылом, которое он использовал в своем деле. Паркер помыл, вернулся и стал ходить по комнате взад-вперед, нервно поводя плечами. Он и хотел еще раз посмотреть на картину, и в то же время не хотел. Наконец художник встал и велел Паркеру лечь на стол. Он протер ему спину этил хлоридом и начал намечать голову йодистым карандашом. Через час он взялся за свой электрический инструмент. Особой боли Паркер не чувствовал. В Японии ему на руке выше локтя накалывали Будду иглами из слоновой кости; в Бирме маленький человечек, похожий на коричневый корешок, сделал ему на каждом колене по павлину тонкими заостренными палочками в два фута длиной; непрофессионалы работали с ним иголками и сажей. Под рукой хорошего художника Паркер был обычно так умиротворен и расслаблен, что нередко засыпал, но на этот раз он бодрствовал и ощущал каждый свой мускул.
Ближе к полуночи художник сказал - хватит. Одно зеркало, четыре фута на четыре, он поставил на стол у стены, другое, меньшее, снял со стенки в ванной комнате и дал Паркеру в руки. Паркер стоял спиной к настольному зеркалу и шевелил другое, пока в нем ярким цветным всполохом не отразилась его спина. Она почти вся была покрыта маленькими квадратиками - красными, синими, шафранными и цвета слоновой кости. Из них складывался очерк лица - рот, начатки густых бровей, прямой нос, - но лицо было пустым, до глаз очередь еще не дошла. Впечатление на миг создалось почти такое, будто художник его надул и сделал ему "друга врача".
- А глаза?! - закричал Паркер.
- Будут, - сказал художник, - будут, всему свое время. У нас еще день впереди.
Ночь Паркер провел на койке христианской миссии "Светлое пристанище". Этот способ городской ночевки он предпочитал всем остальным, потому что, во-первых, бесплатно, во-вторых, хоть какая-то, да кормежка. Ему досталось последнее свободное спальное место, и, придя, как был, босиком, он не отказался от пары ношеных ботинок, которые в затмении, что им владело, тут же и напялил, укладываясь на койку. Он еще не отошел от случившегося. Всю ночь пролежал без сна в длинной спальне, где на койках по-всякому бугрились фигуры. Свет шел только от креста, фосфоресцировавшего на дальней стене. Опять тянулось, чтобы схватить, дерево, потом вспыхивало; тихо горел сам по себе ботинок; отчетливо, хоть и беззвучно, глаза в альбоме приказывали: ВЕРНИСЬ. Ему не здесь, не в этом городе хотелось быть, не в этом "Светлом пристанище", не в этой одинокой койке. Он отчаянно тосковал по Саре Рут. Ее колючие глаза и злой язык были единственным утешением, какое приходило на ум, и теперь, думалось ему, он это утешение теряет. Ее глаза были для него мягче и неспешней, чем глаза в альбоме, чью проникающую силу он по-прежнему чувствовал, хоть воображение и не могло в точности восстановить их взгляд. Под их излучением он был, казалось, прозрачней мушиного крылышка.
Татуировщик велел прийти утром не раньше десяти, но, явившись на работу к этому часу, он увидел Паркера, в ожидании сидящего на полу в темном коридоре. Встав с приютской койки, Паркер решил, что когда татуировка будет готова, он на нее и не взглянет, что все его дневные и ночные переживания были наваждениями чокнутого и что он должен снова начать жить по своему собственному здравому разумению.
Художник начал там, где кончил накануне.
- Я только одно хочу спросить, - сказал он вскоре, не прерывая работы над Паркеровой спиной. - Почему вам вдруг такое понадобилось? Что, вот так вот взяли и уверовали? Обрели спасение?
Его голос звучал насмешливо. У Паркера в горле была сушь и соль.
- Нет, - сказал он. - Мне лично ничего такого не нужно. Если мужчина сам себя спасать не умеет, я его не уважаю.
Слова вылетели у него изо рта облачками пара и, казалось, тут же рассеялись, словно он их не произносил.
- Тогда почему…
- Я женился на такой, которая спасена, - объяснил Паркер. - Женился, а не надо было. Надо было делать ноги. А она взяла и забеременела.
- Беда, - сказал художник. - Так это она вас послала татуироваться.
- Нет, - сказал Паркер. - Она ничего не знает. Ей будет сюрприз.
- Что, думаете, ей понравится и она на время отстанет?
- Ей деваться будет некуда, - сказал Паркер. - Она не сможет сказать, что ей не нравится Божий лик.
Он подумал, что много уже нарассказал художнику про свои дела. Художник хорош на своем месте, но пускай сидит и не суется в житье-бытье обыкновенных людей.
- Я ночь не спал, - сказал он. - Может, теперь передремну.
Этим он заткнул художнику рот, но сна себе не обеспечил. Лежал и лежал, воображая, как Сара Рут онемеет при виде лица у него на спине, да еще то и дело в голову лезло это дерево в огне и горящий под деревом пустой ботинок.
Художник работал почти до четырех как заведенный, не отрываясь даже подкрепиться, отводя электрический инструмент от спины Паркера только для того, чтобы стереть капающую краску. Наконец он кончил и сказал:
- Можно встать и посмотреть.
Паркер поднялся, но вставать не стал - сел на краешек стола.