- Так ведь - вышло: "такэть" -…у нас терь новый тренер… с нимбом вокруг башки. Тоже мне, возомнил ся блюстителем успеваемости! Что удумал - не уложится парень хотя бы в два с половиной балла, не выйдет осенью на поле в составе "Бульдогов". Нет, кроме шуток. И запала же ему такая мысля, идеалисту хренову! Бумажки еще не подписаны, а бывшие выпускники уже в ярости. И я с ними! Конечно, образование - дело хорошее, и успеваемость надо держать на уровне… Но если ты футбольный тренер и любишь футбол, ты просто обязан быть тупым как пробка. А успеваемость тебя не колышет! Не колышет, и все тут!
Судья принадлежал к выпускникам Университета Джорджии, там он прошел основной курс и впоследствии специализировался на юридическом. Он был ярым фанатом "Бульдогов" своей альма-матер, одним из многочисленных болельщиков, по всей Джорджии толпами ревущих на стадионе. Судья отличался образованностью, но зачитывался "Соперниками с незапамятных времен" - хронологией битв между командами Университета Джорджии и Технологического, первая встреча которых состоялась еще в 1893 году. Тогда обе команды обвинили друг друга в привлечении посторонних игроков, не являвшихся студентами их учебных заведений. Питомцы Университета, чья команда проиграла со счетом 28:10, начали скандировать: "Врешь! Врешь! Врешь! Но нас не проведешь! Рефери из Теха, на мыло пойдешь!" Книга лежала у судьи на прикроватной тумбочке. Для судьи, одного из старейших выпускников Университета и влиятельнейшего политика с солидной поддержкой среди населения юго-западной части штата, всегда было забронировано несколько мест. Причем независимо от того, где играли "Бульдоги" с "Желтыми футболками" - на стадионе Стэнфорда в Афинах или на стадионе Бобби Додда в Атланте, принадлежавшем Технологическому.
Впервые в голове у Чарли мелькнула здравая мысль: футбол… футбол в Джорджии… Апрельский вечер. Убеленный сединами Опи Маккоркл, известный судья, знаток латыни… Такой же седой Бичем Нокс, бывший губернатор, имеющий немало заслуг перед штатом Джорджия… Вот сидят они в Оружейной, посреди перепелиной плантации в двадцать девять тысяч акров, и говорят… о футболе! Футболом одержимы все, перед этой темой никто не устоит. Она так традиционна для Джорджии, что никто в этом не видит ничего примечательного. Прямо сейчас в разных уголках штата, в самых неожиданных местах кто-нибудь да говорит о футболе. О "Бульдогах", "Соколах" или какой еще местной команде, по правилам Игры нареченной именем свирепой твари: "Диких кошках", "Питбулях", "Ягуарах", "Медянках"… Он, Чарли, этот парень "Шестьдесят минут", был одним из великих героев, своими подвигами разжигавших эту самую одержимость. Но все же как такое происходит? Как такие мудрые старики становятся одержимыми? Как, черт возьми? У Чарли, накачавшегося маисовым ликером и "Гевюрцтраминером", заболела голова.
Сидевший напротив Билли Басе опрокинул очередной бокал "Гевюртцтраминера" и выкрикнул:
- На твоем месте, судья, я бы не стал покамест распускать нюни. У ребят из Теха и своих забот полон рот!
- Бьюсь об заклад, все это цветочки по сравнению с нашим тренером Матиасом Спонджем, этим херувимом! Жалкий червяк!
- Э, нет, судья… - ответил Билли.
- Что значит "нет"? - взревел судья.
Оба перекрикивались до того громко, что остальные замолчали.
- Знаешь нашего Фарика Фэнона?
- Да уж, - подтвердил судья, - слышал: "Фарик Фэнон круче всех!" А что такое?
Билли разинул было рот, но так ничего и не сказал. Помолчав, он пробормотал:
- Ну, скажем… в общем… парень вроде как не управляется со своей пушкой - стреляет как бог на душу положит.
Последовал взрыв хохота; Билли хотел было продолжить, но снова замолчал - так и остался сидеть с открытым ртом.
- В смысле? - спросил судья.
- Чего не скажу, того не скажу. И так уже наговорил порядочно.
- Да ладно, Билли, не ломайся, - принялся уговаривать судья, - раз уж начал говорить, так договаривай, не томи.
- В самом деле, чего это ты заскромничал, - поддержала судью Летти.
- Нет уж, - стоял на своем Билли, - не стоило мне рот раскрывать. Да и об чем речь-то… так… слухи одни…
- Что-то не верится, - возразил Нэшфорд. - Слабая отговорка!
На то же самое напирали и остальные, больше всех - Летти Уизерс, все повторявшая: "Скромность мальчикам не к лицу, Билли!"
Билли едва заметно, одним уголком губ, смущенно улыбнулся и устремил мечтательный взгляд к потолку. Очевидно, в его большой голове происходила нешуточная схватка: с одной стороны, его удерживала необходимость хранить тайну, с другой, так и подмывало выболтать секрет, став центром внимания.
К всеобщему удивлению, верх взяла необходимость сохранить тайну.
- Нет, нет, нет… Не могу, - сказал он, опустив глаза и качая головой. - Обещая держать язык за зубами. Да и нет в этом ничего… так… болтают всякое…
Летти, Опи, Тэд Нэшфорд… все поддразнивали его, а жена Дорис сверлила неодобрительным взглядом.
На десерт подали пирог трех видов: с орехами пекан, с лимонными меренгами и яблочный. И три вида мороженого: ванильное, персиковое и мятное. Все было сделано в Терпмтине; мороженое сбила вручную тетушка Белла с помощницами, прямо на заднем дворе, у входа в кухню, о чем Чарли не преминул сообщить гостям. После десерта зазвучал… дружный хор, воздававший хвалу великолепному ужину. К которому присоединились даже Джин и Марша Ричманы.
Чарли обратился к дворецкому:
- Мэйсон, позови-ка тетушку Беллу на минуту.
Пришла тетушка Белла - полная, темнокожая, с седыми волосами, которые она зачесывала назад, собирая в тугой пучок. Языки пламени из камина отражались на ее лице и голых руках, которые уже блестели от кухонного жара. Негритянка вытирала руки о большой передник, вроде тех, что носят рабочие. Видно, кухарка уже привыкла к этим вызовам, потому что, глядя на Чарли и гостей, тут же заулыбалась.
- Тетушка Белла, у тебя небось уже в ушах звенит, - пошутил Чарли. - Уж так стряпню твою нахваливают, так нахваливают!
И в самом деле, восторженные отзывы исходили не только от завсегдатаев, вроде Билли Басса с женой и судьи, но и от Франсин Хендрикс, Ленор Нокс, "гражданской" Лидии, да и - удовлетворенно отметил про себя Чарли - Джина Ричмана тоже, хотя его тихий голос потонул во всеобщем веселом гвалте.
Марша Ричман с улыбкой повернулась к тетушке Белле и, глядя прямо на нее, тоненьким, жеманным голоском южанки из высшего общества сказала:
- Как вам только удается такое? По правде говоря, я не очень люблю все эти овощи - окру, капусту, фасоль, - но ваши у меня прямо во рту растаяли! Поделитесь секретом.
Негритянка широко улыбнулась и, откинув голову, вся затряслась в глубоком, грудном смехе:
- Милости просим в царство… жира!
Вокруг так и грохнули. "Милости просим в царство… жира!" Это что-то! Ну, тетушка Белла… ну, отколола номер! Даже Чарли не слыхал от нее такого! Все чуть ли не в конвульсиях бились! Все, да не все. Чарли заметил, что Марша Ричман хотя и улыбается, но как-то натянуто. У нее был такой вид, будто ее только что смертельно ранили - в самое сердце.
После ужина Чарли повел гостей на выложенную камнем террасу в задней части Оружейной. Он заранее наказал Мэйсону позаботиться о том, чтобы лампы на террасе были потушены - не хотел, чтобы электричество умалило красоту ночного пейзажа, призванного впечатлить гостей. Встав рядом с Ричманами, он собирался в полной мере насладиться их восхищением.
И те его не подвели.
- А-а-ах! - восхищенно выдохнула Марша.
Огонь!
В отдалении, посреди опустившихся на плантацию вечерних сумерек, полыхала громадная дуга пламени. Силуэты высоких сосен на заднем плане казались гигантской решеткой. В воздухе висел резковатый запах паленой травы и горящих сосен.
Довольный Чарли шумно вдохнул и выдохнул:
- Да-а-а… Такое нигде больше не увидишь…
И в самом деле, резковатый аромат заставлял его сердце биться чаще, пробуждая в душе чувства, которые он не в силах был выразить словами.
- Ух ты, вот это да! А что это, Чарли? - спросил Джин Ричман.
Крокер обрадовался - наконец того проняло. Впервые за весь вечер Ричман очнулся от летаргического сна.
- Поля подожгли, - пояснил он.
- Да? А для чего?
- Если весной не поджигать, зарастут всякой травой да диким виноградом. Получится совсем как у Кролика Питера в зарослях ежевики.
- Что-то не припоминаю такой сказки, - признался Ричман.
- Ну, одним словом, зарастут так, что об охоте можно будет забыть. Сквозь такие заросли и собака не продерется.
Чарли любовался произведенным эффектом - Ричман глядел на огонь с отвисшей челюстью.
- Но как вам… как вам удается…
- …Держать пламя под контролем?
- Да.
- Так там мои ребята… человек - вышло: "чек" - двадцать… они и следят за огнем. - У Чарли мелькнула мысль о том, что не стоило бы называть чернокожих работников "мои ребята", раз уж Ричманы - евреи и такие либералы. Но мысль мелькнула и тут же исчезла. - Почему и поджигаем поля ввечеру - роса выпадает, да и ветра нет. - Чарли вздохнул. - Обожаю этот запах. Правда-правда. Не придумали еще такие духи, которые хотя бы на йоту приблизились к этому аромату.
Ричман, все еще не отрывая глаз от полыхавшей вдали дуги, произнес:
- А вот интересно, как… - но прозвучало это у него как-то уж слишком равнодушно, в той самой отстраненной манере, в какой он обычно спрашивал, - …как в таком случае ведут себя представители дикой природы?
Чарли весело хмыкнул:
- Как? Бегут. Или летят. Их даже видно. Я столько раз бывал в подожженных полях… И кого там только ни увидишь… несутся впереди пламени… Я вот что скажу - змеи, а особенно гремучие, такое вытворяют! Вот говорят, они быстро ползают. Ну да не могут змеи уйти от огня - не та скорость. И что бы вы думали - они в землю зарываются! Представляете?! А как только огонь проходит, выползают и ну оттуда. Я ничего не сочиняю - сам видел! Конечно, надо быть осторожным - они не в самом благодушном настроении, земля-то еще горячая. И вот представьте: змей тьма тьмущая! Прямо как перед концом света! Зрелище не для слабонервных, скажу я вам. Так что звери знают, как вести себя при пожаре, ведь в лесах случаются пожары. Только черепахам приходится туговато - на следующий день везде валяются обгоревшие панцири.
Ричман повернулся к Чарли. В темноте невозможно было разглядеть выражение его лица, однако Крокер чертыхнулся про себя: "Вот черт! Ну кто меня за язык тянул! Нечего было распространяться насчет обгоревших панцирей. Разве не ясно - любой, кто называет зверье "представителями дикой природы", ужаснется мертвым черепахам". Вслух же Чарли сказал:
- Не стоит горевать о черепахах. Уж они-то выживут. Они здесь с незапамятных времен.
- И что, в самом деле выгорает вся плантация? - поинтересовался Ричман.
- Ну да.
- В таком случае… куда же бегут все эти животные? И перепела?
- А-а-а, это… Ну, перед тем как поджечь угодья, мы везде оставляем "островки" - бульдозерами срезаем землю вокруг зеленых участков. А там - и деревья, и трава, и десмодиум, и кукуруза… в общем, все, чем кормятся перепела. Ну, и остальное зверье тоже. А уж к осени трава снова вымахивает, только без подлеска - тогда можно и охотиться.
- А сосны? Они разве не выгорают?
- Нет, если только мои реб… работники на плантации знают свое дело. У здоровой, высоченной сосны кора, понятное дело, обгорает, но само дерево остается. Кустарник - да… кустарник может выгореть. Ну да супротив природы мы не идем. В лесах ведь пожар - дело обычное.
Все умолкли, завороженные величественной картиной гигантского огня. Если долго смотреть на него, языки пламени складываются в какие-то причудливые образы. Ночь выдалась темная, небо затянуло облаками, и казалось, огонь плывет где-то за силуэтами сосен, которые, в свою очередь, то приближаются, то отходят, снова приближаются и снова отходят. Стало слышно, как впереди перекликаются работники: слов было не разобрать, только голоса.
В глазах Чарли то, что он сейчас показывал своим гостям, было одним из самых великолепных зрелищ, самых величественных симфоний на земле. Чарли довольно отметил, что в опустившейся темноте Ричман обхватил Маршу за талию, притянув к себе. Может, на того наконец подействовало очарование Терпмтина.
Постепенно все вернулись в Оружейную; Чарли предложил гостям чего-нибудь выпить. Однако Ричманы отказались, сославшись на усталость. Ноксы и доктор Тэд Нэшфорд со своей "гражданской" Лидией тоже решили лечь спать. Потом ушел Уолли, молча, не сказав ни слова. За ним - Слим и Вероника Такеры. Серена отправилась в Главный Дом, где для Ричманов была приготовлена комната - проверить, не нужно ли им чего. Оставались только Опи Маккоркл, Билли и Дорис.
Чарли решил воспользоваться моментом и поманил Билли в небольшую комнату в стороне от галереи главного входа. Прикрыв за собой дверь, он спросил:
- Билли, что, черт возьми, ты от нас утаил? Что это там насчет Фарика Фэнона?
Билли, поглощавший очередной стаканчик разбавленного водой бурбона, как-то странно ухмыльнулся, но ничего не сказал.
- Билли, да ты что! Это же я, Чарли!
Адвокат отпил и сказал:
- Зря я вообще рот раскрыл. Обещал ведь ему, что не буду болтать.
- Кому? Фарику Фэнону?
- Не-е-е… Инману.
- Инману Армхольстеру?! А он-то здесь при чем?
Билли снова замолчал. Он глянул на Чарли, но каким-то отсутствующим взглядом. Потом сказал:
- Ладно… Все равно Инман будет говорить с тобой. Как пить дать будет. Но пока - молчок. Только между нами. И никому, даже Серене. Обещаешь?
- Понятное дело.
- Так вот… Инман утверждает, что Фэнон изнасиловал его дочь.
- Что?!
- Именно.
- Элизабет?! Шутишь!
- Да какие тут шутки.
- Мать честная! Как же это он… они ведь были у меня… недели две тому назад! Инман, Эллен, Элизабет… Мы еще перепелов стреляли! Помнишь? Ты ведь тоже тогда был. Как же это случилось, а?
- Ну… Инман говорит, Элизабет была в комнате Фэнона… они там вечеринку затеяли… в честь Фрикника… в пятницу…
- В комнате Фэнона? В честь Фрикника? Какого черта ей понадобилось у Фэнона?
- Вроде как там были еще две девицы, из белых… и одна видела, что произошло… но теперь из страха все отрицает…
- Ну, дела… - Чарли отвел глаза, качая головой; потом снова посмотрел на Билли. - Знаешь, не верю я в это! А Фэнон? Вообще, что он за парень?
- Э, приятель, и не спрашивай, - ответил Билли. - Жаль, тебя не было на том собрании у "Стингерсов", когда Макнаттер знакомил парня со всеми. Чтобы Макнаттер еще раз пошел на это! Кошмар, да и только. Слыхал такое выражение: "встать в позу"? Так вот парень - чистые двести двадцать пять фунтов этой самой позы. Вышел с брюликами в ушах, на шее - вот такенная золотая цепь… Ноль внимания, кило презрения. Небось стоял и думал: "Собрались старые белые пердуны… из бывших". Макнаттер протягивает парню микрофон, а тот бормочет что-то нечленораздельное - ни дать ни взять, Пятую поправку к Конституции принимает. Смотрит на всех так, будто мы шваль какая, дерьмо у него под ногами. Представляешь себе спортивную знаменитость, с которой носятся как с писаной торбой? Ну, так это наш Фарик и есть.
- А Элизабет как? - спросил Чарли.
- Кто ж знает, - ответил Билли. - Видал ее еще в прошлом году - выходила из клуба. Видок цветущий, ничего не скажешь. Да они все там так выглядят.
- Да, аппетитная штучка, - заметил Чарли. - В прошлый раз, когда была здесь с отцом и матерью, не преминула продемонстрировать всем и каждому свою фигурку.
- И все же, Чарли… изнасилование есть изнасилование. Какая бы фигурка у девушки ни была…
- Да я и не имел в виду ничего такого! Так… к слову вырвалось. А что Инман?
- Инман думает. Ну да ты знаешь его - горячая голова! Уж не сомневайся - что-нибудь, - вышло: "чё-нить", - да предпримет. Пока же он в затруднении - ему ужас как не хочется, чтобы в связи с этой историей склоняли имя его девочки. К тому же дочери такого известного человека, как он. Вот только как тут избежать огласки? Да и Элизабет, говорят, слышать ничего не хочет о том, чтобы заявлять в полицию, беседовать с людьми из Теха или что еще. Инман решил обратиться в попечительский совет.
- Теха?
- Они с Холландом Джаспером, который там председатель, старинные приятели.
- Да-да, знаю такого…
- А в совете, понимаешь, многое поменялось… Слыхал, что удумали?
- Что?
- Решили разработать специальную программу по футболу. Якобы за последние десять лет Технологический сильно поотстал. А когда в футболе не ладится, нигде не ладится. Денег из бюджета выделяется меньше, взносы бывших выпускников тоже уменьшаются, да и баллы абитуриентов не на высоте. Словом, все не слава богу.
- Баллы абитуриентов, говоришь?
- Так Инман говорил.
- А ему-то какое дело до этих самых баллов?
- Ему - никакого. Но, видать, их с Холландом беседа пошла не так. Инман-то был уверен, что, как только расскажет Холланду о том, что случилось с его дочерью, тот бросит все и тут же протрубит сбор своей кавалерии. А Холланд начал юлить - мол, надо все взвесить, у студенческого совета есть свои методы решения таких проблем, то да се… Ну, Инман не выдержал и как заорет на него: "Какая такая проблема, идиот! Я не о проблеме говорю, а об изнасиловании! Изнасиловании!"
- Хотел бы я посмотреть на это.
- Ты ведь, Чарли, в курсе. Приоритет совета - футбольная программа. Они же и Макнаттера переманили из Алабамы, посулив тому восемьсот семьдесят пять тысяч в год и огромный дом в Бакхеде, и Фарика Фэнона, известного на всю страну игрока, заполучили… В любом журнале, в любой благотворительной буклетке, на любом флаере… везде красуется картинка с Фариком. Который уворачивается от соперников и прорывается вперед. Так что Инман вдруг оказался лицом к лицу с суровой реальностью.
- И как он, злится?
- Инман? Не то слово! Рвет и мечет. Хоть вяжи. Ох, что-то он затевает, нутром чую. Похоже, как раз сейчас подбивает людей из Теха против Джаспера. Потому и пришел ко мне, потому и рассказал. Попомни мое слово - и с тобой свяжется, обязательно. Только ты уж не подкачай, сделай вид, будто в первый раз слышишь. А то я ему клялся и божился - ни одна живая душа ничего не узнает.
- Да будет тебе, Билли! Ты что, меня не знаешь?
- Знаю, но все равно… поклянись на Библии.
- Хорошо, - согласился Чарли. - Клянусь.
Разгорался ясный весенний день. После завтрака Чарли, захватив Серену и Уолли, повел гостей к небольшому, но аккуратному строению неподалеку от конюшен - загону. Загон был сложен из старого кирпича и покрыт шифером.
Внутри царили сумерки, и глаза не сразу привыкали к неяркому свету, который пробивался сквозь небольшие оконца под самым карнизом. Вдруг, как будто по чьей-то подсказке, через одно такое оконце ворвался солнечный луч с мельтешащими пылинками и выхватил круг земляного пола. Стала видна узкая деревянная загородка с низкими стенами, в которой стояла большая светло-гнедая кобыла. В помещении витал теплый, густой, отдававший щелочью запах лошади; он проникал глубоко в нос и дальше, до самой глотки.