Рядом с адвокатом сидела и сама финская femme natale; Пипкас изо всех сил старался не смотреть на нее. Эта женщина напротив уже не вызывала у него и тени того безумного вожделения, которое толкнуло его пригласить новую знакомую в "Гранд Татар" и отчаянно заигрывать с ней, касаясь под столиком ноги девушки. Удивительно пышные светлые волосы, однажды закрутившие Пипкаса в тайфуне желания, теперь вызывали лишь праздное любопытство - и что это Сирья с ними делает, что они так завиваются? Огромные голубые глаза, однажды притянувшие его своей глубиной, в которой он искал северную любовь, теперь показались ему выпученными - может, у нее щитовидка не в порядке? А уж груди… эти чудовищных размеров кувшины… Даже сейчас, давая показания под присягой и стараясь произвести впечатление простой, невинной девушки из далекой, находящейся у самого полярного круга Финляндии, девушки, соблазненной богатым американским банкиром и брошенной с ребенком, Сирья не смогла удержаться от того, чтобы не выставить напоказ свои буфера - расстегнула белую атласную блузку так, что они едва не вываливались… Да как он только мог зарываться лицом в эти… подушки? Они же смешны - Создатель будто бы притомился к концу дня и наделил тяжелой, роскошной грудью какую-то костлявую пигалицу. Пошлость… удивительная пошлость… Сидевший рядом адвокат Пипкаса Александер (или просто Сэнди) Диккенс своим присутствием не придавал действу солидности. И это несмотря на то, что являлся сотрудником старейшей юридической конторы "Трипп, Снейер энд Биллингс" с офисом в центре города. А ведь брал адвокат, между прочим, по четыреста долларов в час. Пипкас слишком поздно догадался, что иски об установлении отцовства не входят в число приоритетных дел конторы и ему прислали рядового, ничем не примечательного сотрудника. Адвокату было лет сорок, он отличался тучностью, багровым цветом лица и рыжими взъерошенными волосами. Сгорбившийся Диккенс сидел, подпирая рукой щеку, до того пухлую, что рука прямо утопала, и дышал с присвистом. Во главе стола торжественно восседал мужчина средних лет с лицом апоплектика и тщательно зачесанными назад седеющими волосами. Это был так называемый судебный протоколист, который вел протокол показаний, печатая их на стенотипе. Его красное лицо хранило постное выражение, однако одно уже то, что протоколист услышит все до последнего слова и запишет… Пошлость… ужасная, невероятная пошлость… Сам офис лишь усиливал общее впечатление - коробка без окон в каком-то закуте, обитая бурым материалом под дерево. Обивка заканчивалась в полудюйме от пола, и в комнату доносилось хныканье мастера Пиетари Пяйвяринта Пипкаса, которого истица оставила на чье-то попечение, отправляясь бороться за имущество Рэймонда Пипкаса.
А гребень Мортона Тенненбаума все пенился.
- Итак, вы, представитель "ГранПланнерсБанка", одного из крупнейших банков на Юге, пригласили к себе в отель финскую девушку двадцати семи лет, продавщицу галантерейных товаров, в качестве консультанта по финской живописи? Вы это утверждаете?
- Нет, - возразил Пипкас, - я хотел сказать, что…
- Он утверждал не это, - вступился Сэнди Диккенс. Однако таким скучающим тоном… да еще невнятно, так и не удосужившись убрать руку от щеки…
- Впрочем, не важно, - сказал Тенненбаум, - я отзываю свой вопрос. Верно ли, мистер Пипкас, что вы попросили мисс Сирью принести с собой слайды ее собственных работ?
- Да.
- Вы считали, что "ГранПланнерсБанк" может заинтересоваться Сирьей Тирамаки? Художницей, о которой вы даже не слышали? Которая рисует дома, для себя? Вы всерьез считали, что "ГранПланнерсБанк" мог отобрать работы этой девушки для своей программы по искусству?
- Нет…
- Или же вы просто хотели, чтобы она пришла?
- Протестую, - невнятно пробормотал Диккенс, все так же подпирая щеку.
- Нет необходимости, - глянув на Пипкаса, Тенненбаум презрительно усмехнулся. - Ответ очевиден. Так, ладно… Значит, ужин в отеле… Вы что-нибудь пили?
- Да.
- И что же?
- Мы пили… напиток назывался "Винная пальма".
Мелкие черты финского личика Сирьи исказились - она быстро-быстро написала что-то на листке бумаги и передала Тенненбауму. Сирья и Пипкас дошли до той хорошо известной адвокатам по семейным делам стадии, на которой обе стороны уже не разговаривают друг с другом, а общаются через посредников, передавая записку за запиской, бесконечные записки о лживости и изворотливости тех, кого когда-то любили. Пенистый Гребень прочитал записку и спросил:
- Вы оба пили "Винную пальму"?
- Да, - ответил Пипкас. Однако тут же засомневался, так ли было на самом деле.
Тенненбаум иронически выгнул бровь:
- Вот как? Почему же именно этот коктейль?
Пипкас ответил не сразу - он понял, к чему все идет. Судебный протоколист занес руки над стенотипом и замер, готовый записать ответ со всеми нелицеприятными подробностями. Пипкас этого не хотел, но Диккенс предупреждал, что подобных вопросов не избежать. Пипкас все же глянул на адвоката, едва заметно, в надежде, что тот проснется и произнесет свое: "Протестую".
- Адвокат вам вряд ли поможет, - заметил Тенненбаум. - Он же не ответит за вас.
Наконец Пипкас сказал:
- Мисс Тирамаки предложила его.
Тенненбаум, любитель дешевых трюков, настаивал на том, чтобы его клиентку называли Сирья. Но Пипкас решил, что черта с два он назовет ее по имени.
Мисс Тирамаки застрочила еще быстрее.
- Верно ли, мистер Пипкас, что вы поинтересовались у Сирьи об этой "Винной пальме"? Верно ли, что она в ответ на ваш вопрос всего-навсего пересказала бытовавшее среди финских крестьян поверье?
- Нет, насколько я помню…
- Что ж, послушаем, что помните вы. И как же было, по-вашему?
Побежденный Пипкас бесстрастным голосом ответил:
- В коктейле вместо вишневого ликера был желток оплодотворенного яйца, который якобы… усиливает потенцию.
- Якобы усиливает потенцию. А почему эта идея так приглянулась вам в тот момент?
- Дело не в том, приглянулась она мне или не приглянулась, - ответил Пипкас. - Просто захотелось попробовать эту… новинку. И ничего больше.
Тенненбаум с кислой миной:
- Так, значит, новинку? И только?
Пипкаса будто публично выпороли. А ведь это всего лишь дача показаний, даже не судебное слушание! Какая разница, кто первый начал, он или она. Омерзительное чувство - как будто копаются в твоем грязном белье. Иск об установлении отцовства! В сорок шесть лет барахтаться посреди зловонной лужи обвинений в сексуальных домогательствах! Между тем часы все тикают, и худший из адвокатов "Трипп, Снейер энд Биллингс" пиявкой высасывает из него по четыреста долларов в час.
А Пенистый Гребень не отступал. Он прошелся по всему ужину в "Гранд Татар", заставляя Пипкаса вспомнить каждую минуту. Вот он, Пипкас, утверждает, что именно девушка первой коснулась его ноги под столом. Верно ли это? Ведь он говорит под присягой. И что именно мисс Тирамаки пожаловалась на шум в ресторане и попросила перейти в какое-нибудь другое место, где они могли бы побеседовать о финской живописи и посмотреть слайды? Что именно она предложила подняться в номер? Пипкас почти не защищался. Он совсем пал духом и приготовился к неизбежному нокауту.
- Понятно, - сказал Тенненбаум. - Так, значит, вы подвели Сирью к огромной кровати и занялись с ней любовью. Это верно?
- Я не подводил ее к… - начал было Пипкас, но тут же запнулся. - Да, - ответил он, окончательно сдаваясь, всем своим видом выражая бесконечную покорность. "Занялись любовью". До чего дурацкая, неряшливо состряпанная фраза! Какая такая любовь?! Его тогда обуяло слепое, подростковое желание разрядиться, а она с готовностью подставила богатому американскому банкиру то, что имела… Вот и все дела… Просто до безобразия…
Пенистый Гребень продолжал допрос:
- Вы пользовались презервативом?
"Пользовался ли я презервативом?" Ошеломленный, бесконечно униженный уже одним только этим вопросом, Пипкас повернулся к Диккенсу в поисках защиты. "Прикройте меня! Помогите мне! Нельзя же заходить так далеко!" Однако адвокат все так же подпирал щеку. Покачав своей багровой физиономией, он закатил глаза, как бы говоря: "Я же предупреждал - подобных вопросов не избежать".
- Да, - обреченно ответил Пипкас.
- А откуда вы его взяли, мистер Пипкас?
- Кого?
- Презерватив.
- Презерватив? Я… я не помню.
Хотя на самом деле Пипкас, конечно же, помнил. Помнил, как нервничал все то время, что провел у аптечного киоска отеля, покупая презервативы перед приходом Сирьи. И как делал вид, что зашел с улицы, чтобы коротко стриженная блондинка за прилавком отеля не признала в нем постояльца. Он помнил каждую секунду из тех, что, заливаясь краской, простоял у аптеки.
- Значит, не помните? Что ж, не будем торопиться и… все-таки вспомним. Вы возите презервативы с собой? Так… на всякий случай? А может, в "Гранд Татар" их оставляют на прикроватной тумбочке? Ну, так что же? Постарайтесь вспомнить.
Пипкас потерял дар речи. Он лихорадочно соображал, вспоминая заранее обговоренную с адвокатом тактику… Когда Пипкас дошел до презерватива, адвокат даже не поинтересовался, откуда он. А его взгляд предложил кое-что… лазейку… Нет, прямо Диккенс ничего не говорил… только намекнул, что если представить все так, будто Сирья пришла в отель со своим запасом презервативов - а современные молодые женщины поступают так сплошь и рядом, - то дело примет гораздо более благоприятный для ответчика оборот… Пипкас все соображал, соображал… но так и не решился на такое. Хотя сам толком не понимал почему. Ведь Сирья такое выделывала в постели, что могла дать фору любой проститутке! Что с того, если он покажет, будто презерватив принесла она? С точки зрения логики ничего такого в этом не было. И все же Пипкас так и не воспользовался лазейкой.
Прозвучало его обреченное:
- Не помню.
Сирья так и застрочила; адвокат, однако, не стал читать записку. Только сделал знак рукой, успокаивая ее и как бы говоря: "Все в порядке".
- Что ж, мистер Пипкас, оставим этот вопрос. Итак, презерватив… возник. Как - мы не знаем. Материализовался. И вот, значит, картина такова: презерватив и двое на огромной кровати номера люкс…
Пошлость! Пошлость и цинизм! Они все тянулись и тянулись… Пока Тенненбаум не закончил и не настал черед Диккенса допрашивать Сирью. Диккенс ожил, выпрямился и продемонстрировал, что может быть не менее гнусным, чем обвиняющая сторона. И если у Тенненбаума имелось два выражения: негодования и презрения, то у Диккенса - только одно: отвращение. Он сузил отечные веки и уставился на истицу сквозь щелочки глаз, ядовито насмехаясь над избирательностью ее памяти. Отягощенный складками жира, адвокат дышал с присвистом. Потом вздохнул, выражая тем самым свое отвращение. И спросил у истицы, приходилось ли ей раньше принимать приглашение на ужин от первого встречного.
- Нет, - Сирья моргнула выпученными глазами, - я не принимала никогда. Почему об этом меня спрашиваете?
Уж это ее звонкое скандинавское щебетание… Она говорила по-английски правильно, но все же как-то не так… Поначалу ее акцент и чудная манера строить предложения казались Пипкасу такими экзотическими, такими соблазнительными… Как только он слышал в телефонной трубке ее голос, так сразу представлял себе… белые ночи! Северное сияние! Страстные объятия в арктических снегах!.. Все это Пипкас помнил, но уже не понимал, откуда взялись такие фантазии… Да в ее голосе нет ничего соблазнительного! Наоборот - какая-то отрывистая птичья трескотня… Ужасно раздражает! Только представить - всю жизнь слушать этот голос, разрывающий английский язык на куцые фразы, терзающий его самым немилосердным образом… и так час за часом… день за днем… год за годом…
Теперь уже Диккенс заставлял Сирью вспоминать все до единой подробности ужина в "Гранд Татар". Это ведь она предложила мистеру Пипкасу встретиться в отеле? Она вызвалась познакомить его с финской живописью? Она первая начала заигрывать с мистером Пипкасом, касаясь его ноги под столом, так? Было такое? Она предложила подняться в номер мистера Пипкаса? И разве не ясно, что из этого следует?
"Нет, нет и нет!"
- За ужином я говорила очень много о финской живописи, да, но Рэймонд только спрашивал о том, где я живу, есть ли у меня парень и все такое личное.
Сплошное щебетание. Она даже не глянула на него, ни разу. Затем Диккенс подвел разговор к тому треклятому номеру. И начал задавать вопросы о… презервативе.
- Итак, мисс Тирамаки, у кого из вас оказался презерватив?
Она вздрогнула:
- У кого?
И с жаром:
- У Рэймонда!
Пипкаса раздражало, что Сирья упорно зовет его по имени. При данных обстоятельствах самым уместным было бы "мистер Пипкас", разве нет?
- Презерватив оказался, конечно, не у меня!
- Мисс Тирамаки, нам важно установить факты. В этом суть дачи показаний. Я, конечно, понимаю, что на обсуждение выставлена личная жизнь, однако вы, судя по предъявленному иску, считаете это вполне возможным. Вы понимаете, что я имею в виду? А теперь скажите мне… Этот презерватив… кто надел его на мистера Пипкаса?
- Кто?! - Сирья залилась краской, ее выпученные глаза едва не выскакивали из орбит.
Пипкас съежился. Ему захотелось исчезнуть, испариться, скрыться в четвертом измерении. Как только у Диккенса язык повернулся? Зачем он, Пипкас, вообще рассказывал ему? Как можно было откровенничать о том, что Сирья в тот вечер выступала в роли похотливой соблазнительницы? Как можно было говорить адвокату о том, что девушка сама вызвалась надеть презерватив, что ее действия сопровождались такими поглаживаниями, пощипываниями и поцелуями - да, поцелуями! - что он, Пипкас, готов был кончить…
Как раз в этот момент из-за фанерной двери раздалось несколько сдавленных всхлипов - заплакал младенец. Пипкас глянул на Сирью. Та выпрямилась. Всхлипы внезапно прекратились, но было ясно, что затишье временное - младенец лишь собирался с силами, хватая ртом побольше воздуха, чтобы затем разразиться оглушительным ревом. Все застыли в напряжении. Даже Тенненбаум и Диккенс уставились на дверь. Хватит младенцу воздуха или нет?
Сирья, с разинутым ртом и выпученными глазами, вскочила с кресла:
- Павви! Павви! - заголосила она. И ринулась к двери. - Павви!
Пока она добежала до двери, младенец успел набрать в легкие воздух и завопил - кризис миновал. Но Сирью это, конечно же, не остановило. Она, нисколько не колеблясь, выскочила за дверь, откуда отчетливо доносились ее причитания:
- Павви! Павви! Павви! - Затем что-то по-фински, похожее на: "Аа доти доти доти аада хийя доти".
Теперь это была совсем не та развязная девица, ловко натянувшая презерватив на член. Теперь это была Мадонна с младенцем.
Что верно, то верно - кризис миновал. Однако в этот момент Пипкасу стало ясно - его песенка спета. Выпавшим ему шансом он не воспользовался. А похотливый сатир против Мадонны… Сатиру такого состязания не выиграть, ни в каком суде. Даже в случае победы он все равно окажется в проигрыше. Если бы эта жалкая драма, от которой так и несет дешевым распутством, была разыграна на открытых слушаниях в суде… Если бы об этих подробностях узнали дети… жена… кто-нибудь еще… От одной только мысли об этом Пипкасу захотелось умереть.
Дверь распахнулась, и офис адвоката Мортона Тенненбаума заполнил жуткий рев. Каждый раз, когда мастер Пиетари Пяйвяринта Пипкас умолкал, чтобы вдохнуть, становилось слышно, как мать воркует над ним.
- Павви… Павви… Павви… - успокаивала малыша Сирья.
Павви… Пусть хоть так… Во всяком случае лучше, чем "Ах ты, мой Пипка!" или "Ах ты, мой Пипочка!". Мать ворковала над младенцем по-фински, но мальчишка обещал вырасти в настоящего джорджийского пацана, Павви Пипкаса из округа Декальб, с луженой глоткой, и если будет угодно судьбе-злодейке, то и с настоящим выговором парня из американской глубинки. И вот этот парень заявит всему миру: "Я существую! Я - настоящий! Я - не идиотская выходка придурка средних лет! Я хочу есть, причем каждый день! Я расту, и только попробуйте остановить меня! Я занимаю место под солнцем, я громко заявляю о себе! И вы еще услышите мое имя!"
Как же такое могло случиться? В столице Финляндии, посреди белых ночей и северного сияния, с легкой руки "ГранПланнерсБанка"? После суда у него, Пипкаса, не останется ни цента. Еще повезет, если место в банке не потеряет. Господи, какую жалкую ложь он плел, отпрашиваясь утром с работы!
Мысль о замаячившей впереди бедности заставила его глянуть на часы - без десяти одиннадцать. Значит, прошел уже почти час. Четыреста долларов адвокату Диккенсу, а часы все тикают и тикают… в то время как Мадонна воркует над своим финским младенцем с задатками джорджийского парня… А ведь еще обсудили только первое свидание в отеле…
Пора начать новую жизнь. Нужны деньги, много денег. Тут Пипкас вспомнил о Крокере, и у него мелькнул первый за все утро проблеск надежды. Все-таки вчера он нашел в себе мужество явиться в ПДК и выступить против Крокера, что называется, "арестовать его личную движимую собственность", выражаясь языком юриста Торгена. К тому же прямо на глазах у его гостей! Да каких - Джина Ричмана, Бичема Нокса, Летти Уизерс! Конечно, пришлось нелегко, но Пипкас выстоял, не сбежал, не поддался на уговоры тоненького голоска внутри. И ведь все получилось. Правда, при попытке взлететь один двигатель каким-то непостижимым образом "взорвался". Ну да все равно самолет и столь дорогая сердцу Крокера картина теперь у "ГранПланнерсБанка". Наконец-то этот потаскун прислушается к ним. Ну а если получилось с самолетом, получится и с плантацией. А к тому времени, когда они предложат Крокеру избежать полного разорения и унижения, подписав кое-какие бумаги, крепкий орешек станет… совсем как шелковый.
Должен стать… должен… Из-за двери доносились требовательные вопли мастера Пиетари Пяйвяринта Пипкаса, мастера Павви Пипкаса, мастера П. П. Пипкаса, мастера Пиетари П. Пипкаса или мастера Пита Пипкаса - как ни крути, все равно тебя будут звать иначе… Не так уж много на свете Пипкасов… Господи, до чего вся эта история нелепа. Воистину, секс - дурацкая насмешка Бога!
А в это время Чарли Крокер сидел за столом на тридцать девятом этаже своей башни "Крокер Групп", этого "дохлого слона", и совещался с Магом. Тот, как всегда, походил на современный цифровой аппарат - того и гляди замигает светодиодами.