Выкрики: "Народа своего!"; "Хвала Ему!"; "Хвала Всевышнему!".
- Братья и сестры, сегодня мы послушаем одного нашего хорошего брата, который видит Атланту совсем другой. Бывает, город называют Шоколадной Меккой… да, Шоколадной Меккой… и нам приятно сознавать, что наши братья и сестры составляют большую часть в городской администрации, да что там, даже в мэрии. Да, нам это приятно. Однако мы нет-нет да и задаемся вопросом: "А они действительно наши братья и сестры?"; "В самом деле мы видим себя, когда смотрим в глаза их?". Вот вы просыпаетесь утром, выходите из дома, здороваетесь с соседом… Можете вы представить, как кто-нибудь из этих самых управленцев, уполномоченных по делам таким-то и таким-то, появляется на вашей улице? Можете представить, как он подходит к вам, смотрит прямо в глаза и говорит: "Я здесь, чтобы помочь. Я хочу знать о ваших нуждах и заботах"? Или же эти уполномоченные слишком заняты делами… на другой стороне города?
Смех… гиканье… взрывы хохота…
"Говори свое слово, преподобный!"; "Истинная правда твоя!".
Роджер застыл. Ему показалось, что от него прямо-таки исходят радиоактивные волны, что тошнотворно-голубоватая дымка выдает его - воплощение Вестсайда, Каскадных Высот, Гринбриар-молла, Ниски-лейк - с головой.
- Как я уже говорил, - продолжал преподобный Блейки, - сегодня мы послушаем нашего доброго брата. Он - один из нас, он вырос в Саммерхилле, но сумел подняться. Он с отличием закончил Университет в Северной Каролине, он - известный баскетболист, игравший в НБА… да, в НБА за "Филадельфию семьдесят шесть", за "Нью-йоркских Никербокеров". Да-да, он был баскетбольной звездой Нью-Йорка, города, полного соблазнов… доступных, как на блюдечке с голубой каемкой… да, с голубой каемкой… Однако этот молодой человек не забыл свой дом, своих родных, ни на секунду не забыл, что он с Юга Атланты… с восточной части этого Юга, если вы понимаете, о чем я… он не забыл о верности своей жене Эстеле, своим детям, которых уже трое. Я вижу… вижу его… он подходит к каждому в нашем квартале, где, да будет известно Господу, полно проблем… подходит и говорит: "Я здесь, чтобы помочь. Я хочу знать о ваших нуждах и заботах. Да, о ваших… прямо здесь… в юго-восточной части Атланты. Ведь я родом отсюда, я вырос среди вас". - Преподобный Блейки остановился и посмотрел поверх голов сидящих. Опираясь на кафедру, он с улыбкой подался вперед и мягким, задушевным голосом спросил: - Как вы думаете, о ком я говорю?
Зазвучали радостные возгласы: "Андре Шокко!.. Андре Шокко!.. Брат Андре!.. Брат Флит!.."
Айзек Блейки разразился громоподобным:
- Верно! Правильно, братья и сестры! Брат Андре Флит среди нас… и не только сегодня… не только!
Роджер Белый ожидал, что Флит появится со стороны одного из двух крыльев на помосте, оттуда, откуда появился хор и откуда выходил Айзек Блейки. Но преподобный сделал жест в сторону самых задних рядов, и все, в том числе и Роджер Белый, обернулись. Там, в проходе, у самого последнего ряда скамей, стоял Андре "Шокко" Флит. Исходя из стандартов, принятых в НБА, назвать его высоким можно было с большой натяжкой. Он играл в качестве распасовщика за "Филадельфию" и "Нью-йоркских Никербокеров". Играл хорошо, да и забрасывал не то чтобы отлично, но неплохо. Возможно, самым большим его плюсом были быстрые, энергичные действия при защите. И хотя среди баскетболистов он смотрелся бы самым маленьким, всего шесть футов четыре дюйма, за пределами НБА Флит выглядел гигантом - стоял в проходе, возвышаясь над всеми прихожанами. На нем были темно-синий пиджак и голубая водолазка, воротник которой охватывал мощную, колонноподобную шею. Парень был ладно скроен - невероятно широкие плечи и узкая талия. И он был черным. На этот счет не оставалось никаких сомнений. Лицо симпатичное, похож на известного черного актера Сидни Пуатье. Когда Флит улыбался, он демонстрировал безупречно белые зубы, так и сиявшие на фоне густо-шоколадной кожи. Однако помимо внешней привлекательности в парне было и кое-что еще.
Только Роджер обернулся, как сестра Салли Бланкеншип ударила своими удивительными руками по клавишам органа, и звуки энергичной "Арии тореадора" из оперы Бизе "Кармен" зазвучали под сводами церкви, придавая победной поступи Андре "Шокко" Флита еще большую убедительность. Тот пробирался через толпу прихожан, заходя то в один ряд, то в другой - пожать тянувшиеся к нему руки. Флит был не из тех политиков, которые отсиживаются в какой-нибудь зале для важных персон и предпочитают не мешаться с толпой, а сразу проходить на сцену. Ничего подобного - Флит двигался среди простых людей, от самого дальнего ряда, его можно было разглядеть вблизи, прикоснуться к нему, услышать. Флит для каждого находил пару-тройку слов, хотя вряд ли кто мог их расслышать. Вскоре триумфальный гимн органа уже сопровождали выкрики прихожан. Сначала: "Андре!.. Андре!.. Флит!.. Шокко!.. Мы с то-бой! Шокко!.. Мы с то-бой!.. Флит!.. Мы с то-бой!.." Затем то тут, то там: "Мы с то-бой!.. Мы с то-бой!.. Мы с то-бой!.." Отовсюду скандировали: "Мы с то-бой!.." - скандировали в унисон, нараспев, сотнями глоток: "Мы с то-бой! Мы с то-бой! Мы с то-бой!"
"Что за "постовой"? - недоумевал Роджер. Но потом догадался: - Это же "Мы с тобой!"". Прихожане скандировали: "Мы с то-бой!" - тем самым говоря Флиту: "Мы следуем за тобой, мы прикроем тебя с тыла".
Роджер слушал и ушам своим не верил - скандировали все громче и громче, сопровождая пробиравшегося между рядов Флита.
"МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ!"
Роджер чертыхнулся про себя. И зачем только он сел у самого прохода? Как быть, когда Флит дойдет до него? Вокруг тянулись изо всех сил, дабы прикоснуться к известному спортсмену во плоти и крови. Но ведь он, Роджер, не только поддерживает Уэса Джордана, он еще и шпионит в его пользу. Что же делать? Впрочем, ясно что - не дергаться. Сложить руки на коленях и смотреть перед собой.
Флит теперь был уже у соседнего ряда; все как один бешено скандировали: "МЫ С ТО-БОЙ!" Роджер намеревался смотреть прямо перед собой, что бы там ни… впрочем, он ведь и так уже выделяется! Одежда выдает его с головой, излучает радиоактивную дымку, видную всем и каждому! И если он не встанет и не засвидетельствует свое почтение этому спортивного вида спасителю, не коснется края его одежд или руки, все обернутся… заметят свернутую газету… решат проверить… и заклеймят… заклеймят позором… как шпиона… как тайного агента!
Однако складывалось такое впечатление, будто у него две нервные системы и одна действует помимо его собственной воли - Роджер вдруг почувствовал, как приподнимается со скамьи, растягивает губы в улыбке и протягивает руку великану Флиту. Тот, улыбаясь одними глазами, сверкая жемчужно-белыми зубами, трясет руку и тянется дальше, поверх его головы, к другим рукам. Выпрямляясь же, шепчет в самое ухо Роджера:
- А вот за твидовый пиджачок, братишка, я бы тебе навалял!
И с еще более ослепительной улыбкой выпрямляется и идет дальше по проходу.
Роджер не на шутку встревожился. Что Флит имел в виду под этим своим: "А вот за твидовый пиджачок, братишка, я бы тебе навалял!"? Может, пошутил? Во всяком случае, ясно одно - он, Роджер, смотрится как… как представитель морхаусской элиты. Причем среди сотен таких, кто с радостью надает ему пинков.
Прежде чем подняться к кафедре, Флит остановился рядом у органа и чмокнул все еще игравшую "Арию тореадора" сестру Салли Бланкеншип в щеку. Жест вызвал у прихожан бурю оваций и одобрительных возгласов. Затем Флит, вместо того чтобы подняться по ступеням, вспрыгнул прямо на помост. Преодолев высоту не меньше трех с половиной футов. На скамьях ахнули в изумлении: неужели кто способен на такой прыжок?! (Великий Флит - запросто!)
Флит подошел к преподобному Блейки, стоявшему у кафедры, и выбросил растопыренную пятерню высоко вверх. Преподобный ответил ему тем же. Они ударили с такой силой, что, казалось, хлопок услышали на другом конце света. Прихожане повскакали с мест, загикали и зааплодировали еще громче. Роджеру невольно вспомнился тот же самый жест Уэса Джордана. И Флит, и Айзек Блейки проделали этот трюк как будто в шутку. Еще бы - нечасто преподобного отца церкви приветствуют таким вот образом. Да, определенная доля юмора в этом жесте была. Юмора - да, но не иронии. Роджер подумал, что в этом-то и разница, причем существенная.
Блейки указал на кафедру, как бы говоря: "Она в полном твоем распоряжении". Флит чуть склонил голову, отдав правой рукой салют, одновременно выражавший благодарность и уважение. Блейки сел позади кафедры, как раз за Флитом - в кожаное, с высокой спинкой, кресло; Роджер и не заметил, как его внесли. Флит встал у кафедры и одарил публику своей лучезарной улыбкой, при виде которой все снова начали скандировать: "МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ!"
Как только крики стихли, Флит подался вперед, будто бы желая стать ближе каждому прихожанину.
- Спасибо, братья и сестры, - послышался его густой баритон, - спасибо, и да благословит вас Господь. Братья и сестры, вы, наддумать, распрекрасно знаете, что на долю каждого нечасто приходится знакомство с великим человеком. Но нам-то с вами подвезло, еще как подвезло.
Флит остановился и обвел прихожан взглядом - ни дать ни взять опытный оратор. Роджеру стало интересно - действительно ли тот говорит так коряво или просто играет на публику?
Выдержав многозначительную паузу, Флит продолжил:
- Вы и я… мы знаем… ПРЕПОДОБНОГО АЙЗЕКА БЛЕЙКИ!
Бешеные овации и выкрики:
- Скажи свое слово, брат!..
Флит продолжил:
- Такой человек… таких недюжинных способностей, как преподобный Блейки… да перед ним все дороги открыты! Но такой человек… перед которым мы преклоняемся… такой человек, как Айк… Он остается со своим народом! С нами! С БРАТЬЯМИ И СЕСТРАМИ! НА ЮЖНОЙ СТОРОНЕ! ОН НЕ КАКОЙ-ТО ТАМ ПРИСПОСОБЛЕНЕЦ, НЕТ!
По крайней мере так услышал Роджер: "Он не какой-то там приспособленец, нет!" Однако он не был уверен, что услышал правильно, потому что слова Флита потонули в реве прихожан. Тем временем преподобный Блейки принял приличествующий моменту скромный вид. Он благодарно улыбнулся Флиту той самой улыбкой, когда кончики губ чуть опускаются вниз, говоря о смешанном чувстве - счастья и чего-то гораздо более глубокого.
Флит говорил:
- Я счастлив уже тем, что стою рядом с этим человеком, в этой церкви, которой он отдал всего себя.
Он произнес это тихо, низким голосом, как будто давая понять, что рукоплесканий больше не надо.
- Вот совсем недавно преподобный Блейки сказал то, что только он может сказать.
Флит обернулся к преподобному с улыбкой, после чего вновь обратился к прихожанам:
- Он сказал: "Здесь, в этой прекрасной церкви, мы среди своих… мы в укрывающих дланях Господних… именно… в укрывающих дланях Плотника нашего". Но затем преподобный Блейки сказал: "Наступает время, когда мы должны оглянуться, выйти за пределы этих стен и подумать о будущем своих детей, своих братьев и сестер по всей Атланте". Преподобный, как всегда, выразился блестяще. И я лишь хочу добавить маленькое "примечание"… Преподобный сказал, что наши братья, да и сестры - которых меньше, меньше, чем хотелось бы, - …они повсюду: в мэрии, в городском совете… Но когда мне приходится бывать в мэрии, в совете, у меня возникает такое ощущение, что мои собеседники… они вроде как "братья, разбавленные молоком"… Ну, вы-то понимаете, об чем я…
Изумленные возгласы… смешки… гогот… - публика почувствовала, что оратор вот-вот переступит тонкую черту.
- Такое ощущение, что они слушают, но не слышат… Или вообще слышат только самих себя… да-да, себя… Так вот, они не слышат… Имеются у нас такие разбавленные молоком братья, которые привыкли вертеть всем… устраивать все по-своему… Ничего другого, кроме собственной выгоды, знать не знают. Преподобный Блейки верно толкует… прямо в десятку - они привыкли все делать на "западный манер". А на западе у нас Морхаус. Вы только поймите меня правильно. К Морхаусу я отношусь с полным почтением, хотя и не учился там. Точно так же я отношусь и к другим колледжам: Спелман, Кларк, Моррис Браун - все это достойные учебные заведения, старейшие вузы, от появления которых наш народ только выиграл. Но вы наверняка слышали такое выражение - "морхаусец". Только опять же поймите меня правильно. Конечно, если наш брат или сестра стремится поступить в Морхаус или в Спелман, или куда еще - я только "за". Чего следует опасаться, так это мысли о том, что да, я теперь часть… элиты… следует избегать образа жизни… элиты… следует одергивать себя и не управлять городом так, будто ты часть элиты… с ее позой… с позой "папочки, который знает, как лучше"… заключая сделки так и сяк… исходя из собственной выгоды… В общем, скажу вам вот что: не мешает этим братьям как следует узнать собственный народ!
- Говори как есть, Шокко!..
- И сдается мне, - Флит подался к публике; взгляд его горел, - сдается мне, Атланте давно уже пора выбрать своего первого… ЧЕРНОГО МЭРА!
Секундное замешательство и… взрыв: со всех сторон посыпались смешки, хохот… "Говори свое слово, Шокко!.." Бешеные хлопки и утробное "Га-га-га-га-га!..".
- Вы только вспомните: сколько раз наши представители шли на компромисс с деловыми кругами, сколько раз ставили их интересы в первую голову, сколько раз соблазнялись их деньгами в предвыборных кампаниях, даже разделяли беспокойство за гиппопотамов парка Гранта, страдающих от ежегодного Фрикника… А кто побеспокоится о молодых афроамериканцах, которые раньше каждую весну приезжали в Атланту, пока наши представители не начали перегораживать дороги, превращая целые районы в мертвые зоны. А все почему? Потому что, видите ли, юные братья и сестры… у них, видите ли, хватило наглости позволить себе то, что свободно делают белые студенты, - уехать на весенние каникулы и почувствовать себя молодыми… свободными… что называется, оторваться. Так к чему это закручивание гаек в отношении Фрикника? А к тому, что наши юные братья и сестры действуют деловым кругам на нервы, а вы прекрасно знаете, кто туда входит, знаете, что они не живут в южной части Атланты, они сюда ни ногой… разве что на бейсбол к стадиону "Тернер Филд". Который на самом деле следовало бы назвать в честь величайшего бейсболиста, нашего Хэнка Аарона.
Волны эмоций среди прихожан все нарастали и нарастали, достигая пика и разбиваясь: "Ага, точно!.."; "Твоя правда!.."; "Хэнк Аарон!.."; "Говори свое слово, брат Шокко!..".
- Да-да, они вам с три короба наплетут насчет того, что с деловыми кругами надо быть весьма осмотрительными. Конечно, они ведь не хотят "стрессов на нервной почве"… на Северной стороне. Говорю вам - пора… пора установить в Атланте демократию… пора услышать голоса семидесяти пяти процентов… пора призвать наших представителей к ответу… по всей строгости… да, по всей строгости…
"Да-а-а!.."; "Ага-а-а!.."; "Дело говоришь, Шокко!.."; "Сказал свое слово, сказал!..". "МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ!" - принялась скандировать толпа.
Роджер, глядя прямо перед собой, метнул взгляд сначала в одну, затем в другую сторону. Он боялся, как бы кто из сидящих рядом не посмотрел на него. Да, на него. Если и существовал такой кандидат в "братья, разбавленные молоком", так это был он, Роджер, в галстучке с зажимом и пиджачке. Но все вокруг были так поглощены речью статного Шокко Флита, что и не думали тратить время на такого заурядного грешника, как Роджер Белый. Роджеру не терпелось побыстрее убраться из церкви, унести свою "разбавленную молоком" шкуру с диктофоном в придачу. Но приходилось ждать удобного момента, ведь бегство посреди выступления Флита наверняка привлечет всеобщее внимание.
Флит знал, о чем говорить с кафедры. Иногда он брал тон Проповедника. Иногда - Соседа, заглянувшего на огонек. Или Доброго Малого, ведущего задушевные беседы с женщинами. Временами - Приятеля, напарника по рыбалке, надежного по жизни парня. Но чаще - Звезды НБА, говорящей о жизни как о баскетбольной игре:
- Однажды наша "Филадельфия" сыграла вничью, и нам назначили повторную. Играли мы с самими "Бостонскими кельтами". А в то время у "кельтов" был Ларри Бёрд. - "Из белых", - отметил про себя Роджер Белый. - Мы отставали - три игры против одной, - а это была пятая. Разница получалась в двадцать одно очко, шел финал. Представляете - двадцать одно очко! И вот наш тренер, Бастер Грант… - "Негр", - снова подумал Роджер, - …собирает всю команду прямо перед скамьей. Ну, вы сами знаете, что в таких случаях говорят тренеры. Когда посреди игры собирают всю команду. Так вот, Бастер Грант был все равно что преподобный Блейки - каждое слово на вес золота. Он не просто решил приободрить нас. А, что называется, сразу взял быка за рога. "Вот что, парни, - говорит он, - сейчас финал, а у нас отставание в двадцать одно очко. Только знаете что? Ерунда все это. Сейчас вы выйдете на поле и сыграете. И сыграете не как побитые собаки. Сыграете так, как будто у вас все еще только начинается. Нечего осторожничать - метать бомбочки с последнего ряда. Покажите настоящий класс. Бросает только тот, кто полностью открыт, и правило касается всех и каждого". Мы поняли, к чему он клонит. У нас был форвард, может, вы даже помните его - Канонир Вайкофф. - "Из белых", - снова отметил Роджер. - Так вот, бросал он отлично, но при этом никогда не видел, что творится вокруг - открыт он сам или нет и какую защиту выставил противник. Потому-то мы и прозвали его Канониром - палил как из пушки, напролом. А вообще-то он Эрик. Бастер Грант ни слова не сказал ему, только задержал свой взгляд на парне чуть дольше, чем на других. "Сейчас вы пойдете и сыграете как команда. Команда, поняли?! Обходите противника при защите, врезайтесь в его ряды при нападении. Покажите настоящую игру!" Наверняка некоторые из вас помнят, что было дальше. Мы вышли на площадку и обыграли "кельтов" в финале со счетом тридцать пять - тринадцать, а в общей игре вышло восемьдесят четыре - восемьдесят три. В нашей команде бросал не один, а семеро, но на долю каждого пришлось очков шесть, не больше. Сам Канонир набрал всего четыре очка, да и то два из них оказались штрафными. Но в той игре он приобрел нечто гораздо более ценное - опыт. Он понял, что можно не только посылать мяч в кольцо, но и передавать его. Так что он стал играть на сто процентов лучше. Мы все с того раза стали играть намного лучше. И не потому, что Бастер Грант дал нам хороший совет, а потому, что его, в общем-то простые, слова дошли до нас… запали нам в душу… Понимаете? В душу.