- Все эта чушь собачья, которую студентам втемяшивают в университетах… насчет "многонациональности", "равенства", "сосуществования разных культур"… Ладно, не буду заводиться. Ты ведь и сам понимаешь, так? Что вся эта болтовня - сплошное дерьмо! Ну да бог с ним. В общем, недалеко от кампуса есть одна кафешка, "Авария" называется. Очень популярная среди студентов - там бывают все эти спортсмены экстра-класса, то бишь черные спортсмены. И вот около одиннадцати Элизабет с двумя подругами, тоже белыми, сидят там… заказали себе пиццу… и вдруг заходит сукин сын Фэнон со свитой… с тремя-четырьмя прихлебателями… ну, ты представляешь… Так вот, эта… мразь… слывет знаменитостью Теха. Любой пацан скорее узнает его, чем американского президента. В общем, садятся они прямо напротив той самой кабинки, где сидят Элизабет с подругами. Элизабет видит, что они заигрывают с ними. И она, и ее подруги думают, что это вполне безобидный флирт. Вот до чего доводит всякая болтовня на тему "многонациональности", "равенства", "сосуществования разных культур". Теперь-то времена изменились, но еще совсем недавно как было? Если три белые девушки из приличных семейств сидят в кафе, а ватага ниггеров усаживается напротив и начинает оказывать им знаки внимания, то, какими бы безобидными эти знаки ни были, девушки попросту не обращают внимания. А если приставания продолжаются, встают и уходят. Да, именно ниггеры, ты не ослышался. Вообще-то я нечасто употребляю это слово, да и против черных ничего не имею. Я всю жизнь живу с ними бок о бок, среди них встречается немало тех, которых язык не повернется назвать ниггерами, да вот хотя бы Андре Флит или, скажем, Уэсли Доббс Джордан. Они - люди порядочные, хорошего воспитания. Так что слово это я употребляю нечасто. Однако среди черных попадаются такие, кого иначе как ниггерами и не назовешь, ниггеры - они и есть ниггеры. Вот только современные белые студенты этого не видят. А если и видят, то не вполне понимают, что к чему. - Инман, сокрушаясь, покачал головой, да так энергично, что пухлые щеки не поспевали за его движениями. - И вот им промывают мозги… промывают преподаватели, администрация… все эти чертовы деятели искусств, выступающие по телевидению… втолковывают, что не ответить таким, как Фэнон, значит оскорбить их. И вот, когда этот Фэнон приглашает девушек к себе на вечеринку, они соглашаются - до того им промыли мозги всякой либеральной чушью. Ты только представь! Пятница, одиннадцать вечера, Фрикник… и они соглашаются! Вот до чего девчонкам заморочили головы!
- Как ты говоришь? Он пригласил их к себе на вечеринку? - переспросил Чарли.
- Вот именно. Оказывается, кроме комнаты в кампусе, у этого подонка есть еще шикарная квартира всего в пяти шагах от кафешки. Уж не знаю, кто за нее платит… А хотел бы узнать! Уж я бы тогда этого сукина сына… он бы у меня тогда…
Внезапно Инман умолк. К соседнему столу приближался черный официант с серебряными приборами. Инман глянул на Чарли и улыбнулся. Но улыбка вышла какая-то кривая, похожая скорее на гримасу.
Как только официант отошел, Армхольстер продолжил:
- И вот Элизабет с подружками поднимаются к этому ублюдку, ожидая, что у него дома шумная вечеринка; они убеждены, что обходятся с чернокожим как с равным. Все ради этого "равенства", "сосуществования разных культур" и прочей чуши собачьей… В то время как внутренний голос должен был подсказать ей: "Беги, беги отсюда! От этого парня одни неприятности - у него на лбу написано". Ну, так вот, они поднимаются в квартиру, а там никакой вечеринки нет. Вообще никого. Фэнон этот говорит: "Зато теперь у нас на самом деле вечеринка. Правда?" Девочки - сама наивность, ничего не заподозрили. Да и с чего бы? Их же сбили с толку всякой ерундой вроде "многонациональности", "равенства", "сосуществования разных культур". Они даже немного выпили с этими парнями. Тем временем сукин сын Фэнон уделяет Элизабет повышенное внимание. И ей это, ясное дело, льстит. Во-первых, он - известный футболист, звезда. Во-вторых, она - просвещенная девушка, она за равенство! И уверена, что поступает правильно! И вот когда тот говорит что-то про другую комнату, девчонка думает - парень хочет показать ей свою квартиру. В следующий момент она оказывается в спальне сукина сына. И он набрасывается на нее. Как раз в это время ее подруги, собираясь домой, заходят в комнату в поисках Элизабет.
- Так, значит, у тебя двое свидетелей!
- Я тоже так думал. Но не тут-то было. Эти девочки чего-то боятся. Уж и не знаю чего. Обе клянутся, что никто им не угрожал. Но если тебе угрожают и ты напуган до смерти, то, само собой, будешь все отрицать. Так что я прямо не знаю, как быть.
- А что Элизабет? - спросил Чарли.
- И не спрашивай! - застонал Инман. - Поначалу она никак не могла успокоиться, все боялась из дому выйти. Взяла даже с меня обещание, что я никому ничего не расскажу. И уж тем более не стану связываться с полицией и заявлять в университет. При одной только мысли о том, что ее имя будет стоять рядом с именем этого… животного… да еще в связи с сексуальным домогательством… ее охватывает омерзение. Слава богу, она все же оправилась настолько, чтобы выезжать, улыбаться, говорить с другими… Спасибо хоть на этом.
- И что ты предпринимаешь сейчас?
- Пытаюсь выстроить кое-какую цепочку… к тому времени, когда Элизабет соберется с духом, чтобы все же заявить в полицию. Я обещал ей, что в любом случае ее имя не появится в прессе. Как тебе такой план, а?
- Что до меня, то вполне, - одобрил Чарли.
- Хочу подготовиться, - сказал Инман. - Нанял тут двух детективов, они раньше на полицию работали… еще когда начальником управления был черный… или женщина… или черная женщина… в общем, что-то вроде того. Пусть парни копнут этого сукина сына, разнюхают все про его финансовое положение, про квартирку эту его, ну и вообще. Понимаешь, Чарли, против Теха я лично ничего не имею. Но вот ниггера оттуда вышибу. Чего бы мне это ни стоило.
- Чарли! Чарли! - Серена вошла в бальную залу и тут же увидела их с Инманом. - Чарли, вот ты где! А я прямо с ног сбилась, все искала тебя.
Инман встал, выражая даме почтение. Чарли пришлось последовать его примеру, хотя чертово колено пылало. Прежде чем Серена подошла к ним, Чарли повернулся к другу:
- Инман, представляю, каково тебе.
Он протянул Армхольстеру руку и посмотрел прямо в глаза:
- Можешь положиться на меня. Во всем. Я все сделаю, о чем ни попросишь. Только дай знать.
Они пожали друг другу руки с таким видом, будто поклялись на крови.
Подошла Серена. На мгновение Чарли увидел ее такой, какой она предстала перед ним впервые, на семинаре в "ГранПланнерсБанке": простое черное платье с вырезом спереди и тоненькими бретельками на плечах… матовая кожа… роскошная грива черных волос, чуть схваченных заколкой… голубые глаза, такие яркие, что дух захватывало… игривые губы в таинственной полуулыбке…
- А, Инман! - воскликнула она. - Мы с твоей Элизабет отлично провели время! Как с ней здорово - она такая милая, такая веселая!
- Да, это точно, - согласился Инман. - Папочка тоже неравнодушен к своей дочурке. - И глянул на Чарли. Мужчины слегка кивнули друг другу, подумав об одном и том же: "Ох, если бы Серена только знала… Если бы только знала…"
- Ну что ж, Чарли, - сказала Серена, - пора - наши гости уже собрались.
- Да, пора, - тяжко вздохнув, согласился Чарли и заковылял обратно в фойе.
Роджер Белый - а сегодня давнее прозвище то и дело вспоминалось ему, прямо жгло мозг - сидел в своем "лексусе", погрузившись в раздумья. Может, ему и удастся пробраться в церковь без приключений - она всего через несколько домов, - но вот "лексусу" не поздоровится - плохие парни его так изуродуют, что… Роджер и представить боялся, что может сотворить с машиной местная шантрапа. Перед глазами встало раздолбанное вдребезги, в мелкое ледяное крошево стекло… дыра на месте руля… выдернутая панель управления… зияющие пустоты вместо пневмоподушек…
Именно по просьбе Уэса Джордана Роджер отправился сюда и теперь с раздражением думал: получается, он работает не на своего клиента, Фарика Фэнона, а на мэра. Андре "Шокко" Флит, представляя свою политическую программу, или как это там у них называется, выбрал местом выступления церковь Укрывающих Дланей Господних, пастором в которой был преподобный Айзек Блейки. Уэс Джордан забеспокоился, узнав, что преподобный Блейки, предоставляя свою церковь в распоряжение Флита, тем самым одобряет того. Политическую ситуацию в южной части Атланты в большой степени определяли священники - совсем как партийные лидеры. И преподобный Айк Блейки пользовался наибольшим авторитетом - к нему прислушивались многие избиратели. Уэс попросил Роджера Белого записать выступление Флита на диктофон, спрятанный в свернутой газете - газета сейчас лежала рядом, на переднем сиденье. Уэс говорил: "Выступление его публичное, так что сделать запись не только можно, но и нужно". И Роджер не видел в затее ничего такого. Но теперь, сидя в своем шикарном "лексусе", в шикарной одежке, Роджер засомневался: а действительно ли в таких действиях нет ничего предосудительного? Да и безопасно ли это? Собираясь предпринять эту вылазку, Роджер решил, что лучше одеться поскромнее, дабы не привлекать к себе внимания. И остановился на замшевых туфлях, рубашке, вязаном галстуке, саржевых брюках и твидовом пиджаке. Да уж, как же, поскромнее. Как бы не так. С луны он свалился, что ли? Сумерки сгущались; Роджер сидел в машине и глядел на лужи с торчащими из воды кусками бетона, пластмассовыми канистрами, пластиковыми бутылками из-под солодового напитка, обозревал ветхие, скособоченные домишки, редких прохожих, вероятнее всего направлявшихся на проповедь - пожилых, не местную шантрапу, - для которых и парадная-то одежда означала просто рубашку с воротником. А уж повседневная… Но если он не пойдет на собрание, не возьмет с собой диктофон, ему грозит… нет, не гневная отповедь, а презрительная усмешка Уэса. При одной мысли об этой усмешке Роджеру становилось не по себе. И вот, тяжко вздохнув, он взял свернутую газету с крошечным записывающим устройством внутри и выбрался из "лексуса", высматривая хулиганов. Потом нажал на кнопку - дверцы автомобиля, издав звук, похожий на дробь барабанчиков, тут же заперлись.
Церковь Укрывающих Дланей Господних оказалась совсем крошечной, прямо как та церквушка, в которую они с Генриеттой ходили у себя, на юго-западе Атланты. Роджер почувствовал за собой вину. Они с Генриеттой были прихожанами церкви Согласия в престижных Каскадных Высотах - церкви с цветными витражами, с устремленными ввысь трубами мощного органа, с кафедрой по левую сторону, не загораживавшей всевозможные дарохранительницы… Отец Роджера, Роджер I, доживи он до тех времен, когда в Каскадных Высотах возвели церковь Согласия, пробурчал бы свое: "Не дело это!" и покачал головой. Преподобный Роджер I узрел бы самую суть - стремление к роскоши. Средоточием церкви всегда было Слово, и это Слово пастор несет прихожанам, стоя в самом центре помоста. Как здесь, в церкви преподобного Блейки. За кафедрой, от края и до края помоста, шел полумесяц ложи хористов. За ложами по центру виднелся единственный во всей церкви витраж. Он не был таким вычурным и абстрактным, как в церкви Согласия, скорее казался примитивным, но выразительный Иисус, взиравший прямо на прихожанина, раскинув укрывающие длани, как бы говорил: "Приидите ко Мне…" Вдоль боковых стен разместилось нечто гораздо более впечатляющее, чем цветные витражи - акварельные рисунки детей из воскресной школы, изображающие сценки из Библии. Внизу, справа от помоста, стоял внушительного вида электрический орган "Курланд" - блестящая штуковина в стиле хай-тэк. Роджер знал, сколько стоит такой орган - двадцать пять тысяч. Хоровые ложи, орган… не очень-то похоже на захудалую церквушку в негритянских трущобах.
Постепенно по скамьям рассаживались прихожане. Это были добродушные люди, многие знали друг друга. "Большинство - среднего возраста, как раз самая активная часть избирателей", - подумалось Роджеру. Вдруг грянули мощные, вибрирующие звуки органа, сопровождаемые степенным басом и переливчатым сопрано - зазвучали начальные аккорды старого спиричуэла: "Ева, ответь, ведь ты же придешь в этот сад опять?" Роджер Белый завертел головой - вверх, вправо, влево, - даже вытянул шею, пытаясь разглядеть органиста поверх моря голов. Органистом оказалась хрупкая чернокожая женщина в темно-вишневой мантии; с каждым ударом по мажорному аккорду она сильнее сжимала губы.
С обеих сторон помоста появился хор в таких же темно-вишневых мантиях; хористы сомкнули ряд на самой середине - синхронно, только что не чеканя шаг. Органистка ударила по клавишам, выдав очередные аккорды в том же ключе, и хористы принялись раскачиваться в едином ритме. Роджер даже не заметил, как откуда-то возник хормейстер и встал перед полумесяцем лож - низенький темнокожий человечек, седой, с большой плешью на темени, напоминающей монашескую тонзуру. Он взмахнул руками - темно-вишневая мантия распахнулась на манер крыльев - и обвел ими хор. Потом резко опустил руки, и хор ожил, зазвучав единым аккордом:
Ева, ответь, ведь ты же придешь в этот сад опять?
Ты не оставишь старому грешнику времени тосковать?
Ты же захочешь Господу перед уходом хвалу воздать?
Ева, ответь, ведь ты же придешь в этот сад опять?
Роджер подумал, что такая музыка никого не оставит равнодушным, даже его, Роджера Белого, поклонника Стравинского. Она вибрировала в костях, в солнечном сплетении, заставляя думать, что его народ в самом деле обладает душой и враждебному миру извне эту душу не отнять. Она заставляла Роджера забыть о том, что он - Роджер Белый.
Хормейстер медленно поднял руки ладонями вверх, выводя хор на опасно высокую ноту - опасную скорее для обычного хормейстера, - затем повернул ладони вниз и так же медленно вывел хор на низкий регистр. А потом подал жест стоявшей рядом певице. Хрупкая темнокожая женщина вступила:
Ева, ответь, ведь ты же придешь в этот сад опять?
У нее оказалось невероятно чистое, красивое сопрано, длиннейшие ноты она выводила без малейшей дрожи в голосе. Такой голос бывает только до тридцати; его почти совершенное звучание заставило Роджера прослезиться.
Не успел чудесный голос смолкнуть, как Роджера посетила гораздо более приземленная мысль: "При чем здесь политические эскапады Андре Флита?" И он тут же вспомнил, что так до сих пор и не включил спрятанный в газете диктофон. Трепеща и оглядываясь по сторонам, Роджер нащупал маленькую кнопку - шпионская миссия в пользу Уэса Джордана началась.
Время тянулось ужасно долго; наконец хормейстер с тонзурой подвел хористов к торжественному завершению - долгой фа-диез. Опустилась тишина. Через пять-шесть секунд она показалась нестерпимой - Роджер все ждал, что же будет дальше.
Из узкого прохода между двумя ложами хористов показался плотный, с сияющим лицом, чернокожий лет пятидесяти, в темно-коричневом костюме, белой рубашке и цветастом галстуке. Он был таким внушительным, прямо бочка, но, как ни странно, его крепкое телосложение отлично сочеталось с улыбкой, которой он одаривал всех и каждого. Крепыш подошел к кафедре почти на цыпочках, будто бы пританцовывая на удивительно маленьких ножках, что сообщало его виду еще большую веселость.
Среди прихожан послышались радостные возгласы: "Айк!.. Айк!.. Скажи свое слово, преподобный Айк!.. Пусть прозвучит слово!… Преподобный, "Изреки"!.. Скажи свое слово!.."
Роджер понятия не имел, что это еще за преподобный "Изреки". Когда Айзек Блейки подошел к кафедре и одарил паству теплой, лучистой улыбкой, выкрики постепенно стихли.
Крепыш произнес:
- Святой дух, - вышло одним словом с ударением на первом слоге: "Святыйдух", - Святыйдух снизошел сегодня на наш хор, хвала Всевышнему! - Хлопки… выкрики: "Скажи свое слово, преподобный Блейки!"; "Точно!"; "Правильно говоришь!". - И Святыйдух снизошел на брата Лестера Манди, хвала Всевышнему! - Крепыш повернулся и широким жестом указал на хормейстера, сидевшего посередине в первом ряду хоров. Потом повернулся в сторону органа и таким же широким жестом показал на органистку. - И на сестру Салли Бланкеншип! Она превратила этот орган в настоящий оркестр, да! И оркестр сыграл божественную музыку, хвала Всевышнему!
Выкрики: "Хвала Всевышнему!"; "Точно!"; "Говори свое слово, преподобный!"; "Сестра Салли, утешила своих!".
Преподобный Айзек Блейки вдруг чуть посерьезнел и как-то даже слишком мягко для человека такой солидной комплекции произнес:
- Один наш добрый брат только что крикнул: "Сестра Салли, утешила своих!.." Так вот, я хочу сказать вам… именно это я и имею в виду…
Выкрики: "Сестра Салли!"; "Хвала Всевышнему!"; "Говори, говори!".
- …Когда мы собираемся здесь, мы - среди своих, да!.. Хвала Всевышнему!.. Мы среди своих, и никакое зло извне не коснется нас… потому что прямо здесь, прямо сейчас мы клянемся друг перед другом… клянемся и говорим… Хвала Всевышнему!..
Выкрики: "Хвала Всевышнему!"; "Говори свое слово, преподобный Айзек!".
- …Мы среди своих… мы в укрывающих дланях Плотника нашего… Плотника, ходившего по воде!
Роджеру Белому даже показалось, что витражное изображение с укрывающими дланями будто бы чуть выступило вперед - так убежденно взывал преподобный к Христу-покровителю.
- Однако неизбежно наступает то время, - продолжал свою проповедь Айзек Блейки, - когда мы должны оглянуться, выйти за пределы этих стен и подумать о будущем своих детей, своих братьев и сестер по всей Атланте. Ибо сказано: "Обрати взор свой по сторонам и узришь себя в глазах многих народа своего".