И тогда Тео почувствовала себя всеми покинутой. Сама виновата. Что с ней такое? Почему там, где другим весело, ей мучительно скучно? И почему она не ищет выхода? Она по-прежнему помогала матери справиться с грандиозной задачей - дознаться у Лиззи, какие приказания ей хотелось бы у них получить. Она по-прежнему мечтала прочитать когда-нибудь толстые книги и разобраться в мировых проблемах и по-прежнему забывала купить эти книги. Ей было двадцать шесть лет, и единственный человек, за которого она могла выйти замуж, был пустозвон Эдди Варне. Нельзя же всерьез думать о Стэси Линдстроме, который, по - видимому, мечтает только об одном - накопить достаточно денег, чтобы стать полным подобием пустозвона Эдди Барнса.
А потом Америка вступила в войну.
5
Эдди Барнс уехал в учебный офицерский лагерь и вскоре стал весьма эффектным старшим лейтенантом в стодолларовой форме. Стэси Линдстром передал свои сбережения матери и пошел в армию рядовым. В то время как Эдди все еще пребывал инструктором в военном городке, Тео получала от Стэси коротенькие письма из Франции. Ему присвоили звание сержанта, писал он, а в сельском хозяйстве Франции много интересного.
Прощальная речь Стэси была маловыразительна. Он зашел к ним - худощавый, ничем не примечательный юноша в солдатской форме, сидевшей на нем мешком. Он опустился на вертушку у рояля и выдавил из себя:
- Так, значит. Я получил отпуск. Через несколько дней отплываем во Францию. Так, значит… ты не забывай меня, Тео.
У дверей Стэси поцеловал ей руку, крепко, даже оцарапал зубами кожу, и молча сбежал с крыльца.
Зато Эдди, приезжавший из военного городка не реже одного раза в месяц, каждый раз обращался к Тео с длинной бравой прощальной речью. Красивый, стройный, с молодцеватой выправкой, он мерил шагами маленькую гостиную, останавливался, весь - волнение, и произносил, как подобает военному, нежно, но твердо:
- Ну, голубка, вполне вероятно, я вижу тебя последний раз. В любой момент мы можем отплыть в Европу. Тео, любимая, знаешь ли ты, как ты мне дорога!
Твой образ я унесу в своем сердце, о тебе я буду думать в свой последний час. Я не герой, но долг свои выполню. И, Тео, если я не вернусь…
Первые два раза Тео в этом месте разражалась слезами, и Эдди обнимал ее, и она его целовала. Но когда он приходил прощаться навеки в третий, четвертый и пятый раз, она только посмеивалась: "Не вешай носа, дружище". Ей трудно было трагически воспринимать то, что Эдди находится на военной службе, поскольку она сама тоже была на военной службе.
Наконец-то и для нее нашлось дело. Поначалу она три вечера в неделю работала в Красном Кресте. Тут же была мать, знакомые, соседи; они много болтали, - посреди работы могли вдруг остановиться и прожурчать: "О, вы слышали, как рассердился Джордж Бэнгз, когда Нелли купила ящик туалетного мыла по доллару за бросок? Подумайте только! По доллару! Когда можно достать прекрасное импортное мыло за двадцать пять центов!"
Тео чувствовала, что слишком много корпии в их раз-* говорах, слишком мало у них в руках. Неожиданно для себя самой она оказалась в числе нескольких девушек, которые были мелкими птахами, а стремились быть орлицами. Две из них стали механиками и уехали во Францию. Тео тоже хотела уехать, но мать была против. Тогда, несмотря на величественные протесты миссис Дьюк, Тео сделалась телефонисткой в штабе Красного Креста, а затем, изучив стенографию и машинопись, - секретарем у главы Красного Креста штата. Она завидовала женщинам из моторизованных частей, - они носили форму, - но наслаждалась своей властью, тем, как быстро и четко может дать нужные сведения несчастным матерям и женам, которые, замирая от страха и надежды, приходили к ним в штаб за справками.
Миссис Дыок считала, что печатать на машинке - занятие малодостойное. Поддержал Тео отец.
- Пусть поработает, это ей только на пользу, - не уставал он повторять, и наконец главнокомандующий их дома был вынужден сдать свои позиции.
Но только случай со сбором книг для Американской Библиотечной Ассоциации заставил Тео перейти от смутного недовольства тиранией вещей к открытой войне. Однажды, на десять минут опоздав к обеду, она влетела в парадную гостиную с возгласом:
- Давайте пересмотрим сегодня вечером все книжки и отберем хорошую порцию для солдат!
Миссис Дьюк недовольно проговорила:
- Право, дорогая, ты могла бы не опаздывать к обеду! Нам с Лиззи и без того трудно сейчас справляться с хозяйством…
- Живо, 1 со, живо! Снимай шляпу, причесывайся и спускайся обедать. Я умираю с голоду, - пробурчал мистер Дьюк.
Как только Тео уселась за стол, она начала снова:
- Солдатам нужны…
- Мы изредка сами читаем газеты! Разумеется, мы будем только рады отдать книги, в которых мы не нуждаемся. Но я не вижу никакой необходимости браться за дело так… так… с налету. Кроме того, мне нужно сегодня вечером писать письма, - заявила миссис Дьюк.
- Как хотите, тогда я отберу сама.
- Не отсылай ни одной книги, не показав предварительно мне!
Кончив обед, а также кофе, сигару, шоколадные конфеты и обсуждение того, каким кретоном лучше перебить потертые кресла в комнате для гостей, Дьюки во главе с Тео, уже предвкушавшей, как она увозит целую машину книг, направили свои стопы в библиотеку… Тео глядела на высокие, солидные, аккуратно запертые шкафы и думала, что вот уже год, как она не прикасалась здесь ни к одной книге, что за последние шесть месяцев она не видела, чтобы сюда заходили с иной целью, как подмести и вытереть пыль.
Потратив четверть часа на тщательное изучение иллюстраций в трехтомной Истории, миссис Дьюк объявила:
- Я думаю, мы можем отдать эту книгу, Лайм. Ее никто никогда не читает. Многие страницы даже не разрезаны.
Мистер Дьюк запротестовал:
- Отдать эту книгу? Ну нет! Я давно добираюсь до нее. Это очень ценная книга. Знакомит нас с современной Европой. Ее просто необходимо прочитать, чтобы получить представление о первопричинах войны.
- Но ты же не будешь ее читать, папа, - уговаривала Тео.
- Как не стыдно, Тео, - вступилась мать тоном Дочери Американской Революции.- Если отец не хочет расставаться с этой книгой, какие еще могут быть разговоры! - Она поставила три тома обратно на полку.
- Я отдам ее тебе, как только кончу, - пообещал отец.
Тео подумала, что если солдаты, участвующие в войне, захотят прочитать эту книгу, им придется растянуть военные действия до 1950 года.
Но она постаралась изобразить на лице благодарность, а отец тем временем продолжал:
- Знаешь, мать, что я думаю? Вот эти две полки с романами. …Авторы все не ахти что… Тут или любовная белиберда, или дешевые детективы. Давай избавимся ото всех разом.
- Ну что ты! Такие книги - клад в плохую погоду - Легкое, приятное чтение. И для гостей. Но вот… вот старая книга об упряжи. Когда у нас были лошади, ты частенько ее почитывал, но теперь у нас машина и вообще…
- Да, да, но я люблю иногда заглянуть в нее.
- Как тебе будет угодно.
Тео удрала. Она вспомнила, что на чердаке стоят штабеля старых книг. И пока Дыоки выясняли вопрос, есть ли в конце концов среди четырехсот книг в их библиотеке хоть одна, которую бы они не собирались немедленно прочитать, Тео наваливала на обеденный стол чердачные находки. Потом она позвала родителей. Первое, что высмотрела миссис Дьюк, был Теннисон, изданный в 1890 году и напечатанный шрифтом, несомненно, пригодным для муравьев, маленьких, рыжих муравьев, но неудобочитаемым для человеческого глаза.
- О, неужели ты хочешь отдать этого прелестного Теннисона? - вскричала миссис Дьюк. - Как можно! Такое очаровательное издание! К тому же это одна из наших самых первых книг. Нам подарила ее тетя Грэйс.
- Но, ма-ма, милая! Ты же ее сто лет в руки не брала!
- Что из этого? Я часто о ней вспоминала.
- Ну, а книги, которые нам дарили на рождество?
- Вот что, Теодора, если бы у тебя нашлась хоть капелька терпения и ты была бы столь любезна, что дала нам с отцом время просмотреть все эти…
Через два часа семнадцать минут после обеда мистер и миссис Дьюк почти безропотно согласились преподнести солдатам Соединенных Штатов для их пользы и развлечения следующие сокровища мировой литературы:
Учебник по географии для шестого класса. Один экземпляр книги "Дикорастущие цветы Северного Висконсина". Два экземпляра "Маленьких женщин". Протоколы заседаний Конгресса за первый квартал 1902 года. Один черный, унылый, религиозного содержания том под названием "Битва дракона с женщиной в течение 1260 пророческих дней", из которых последних семисот дней недоставало, так что исход поединка оставался сомнительным. Четыре романа, написанных дамами: "Гризельда-Красноручка", "Брамлей из Северной Колумбии", "Леди Типтиппет" и "Одинокое Рождество Билликинз".
Тео посмотрела на них. Засмеялась. И тут же, уронив голову на стол, расплакалась. Родители недоуменно и обиженно взглянули друг на друга.
- Не могу понять эту девочку. Мы выбиваемся из сил, чтобы помочь ей, а она… - вздыхала миссис Дьюк, когда они вечером укладывались спать.
- А-а-а, - зевнул мистер Дьюк, отстегивая сзади воротничок и, как всегда, чувствуя при этом легкую ломоту в плечах. - У нее не в порядке нервы, она устала от этой работы в Красном Кресте. Я не против того, чтобы она приобрела небольшой опыт, но ни к чему из кожи вон лезть. Что, других нет, что ли?
Он собирался преподать Тео свой мудрый отеческий совет за завтраком, но за завтраком Тео трудно было преподать отечески что бы то ни было. Ее обычно улыбающиеся яркие губы были плотно сжаты. Она коротко кивнула родителям, затем все свое внимание устремила на овсянку, а затем ушла, наказав предварительно Лиззи отдать старьевщику меньшую стопку книг из тех, что лежат в столовой.
Три книги из этой стопки она все-таки взяла для Американской Библиотечной Ассоциации. К ним она добавила двадцать книг, главным образом учебников по тригонометрии, которые купила на свои карманные деньги. В последующие двадцать дней ее завтрак на работе ограничивался стаканом молока. Но, поскольку родители об этом не знали, все были довольны.
Битва из-за книг привела и к другим кровопролитным стычкам.
6
Взять хотя бы герметическую кухню.
Это была примитивная кустарная герметическая кухня, созданная еще в те дни, когда один ящик, помещенный внутрь другого ящика, с прокладкой из опилок между ними, считался ценным приобретением в домашнем хозяйстве. Помимо того, что в ней ничего нельзя было приготовить, она еще занимала место, покрывалась пленкой жира, на который садилась пыль, и Лиззи вечно ушибала об нее ноги. Шесть лет Дыоки вели разговоры о том, что ее нужно починить. По крайней мере раз в год они рассматривали вопрос о герметических кухнях с исторической, научной и финансовой точек зрения.
- Я уж подумываю, - начала как-то раз миссис Дьюк, - не сказать ли истопнику, чтобы он вынул оттуда опилки и насыпал что-нибудь другое. А может, посмотреть, сколько стоят новые герметические кухни? Тео, ты не забежишь на этих днях к Вейли и Баумгартену?
- Не могу, занята.
Миссис Дьюк произнесла печально, с укором:
- Ну, моя дорогая, я, несомненно, занята не меньше тебя, а тут еще вечер в честь нового пастора и его молодой жены…
- Позвони в магазин. Пусть пришлют хорошую кухню на пробу, - сказала Тео.
- Но эти вещи нужно делать осмотрительно.
Тео отрезала:
- Я этим заниматься не намерена! - И вышла из комнаты.
Потом она пожалела о своей грубости и вечером была оживлена и весела, играла отцу баллады и убирала матери волосы. А еще позже, когда ложилась, усталая, с полной сумятицей в голове, она пожалела о том, что жалела, что была груба.
Испортилась топка парового отопления, и вопрос этот обсуждался мистером Дьюком, миссис Дьюк, миссис Гарри Макферсон, урожденной Дьюк, Лиззи, истопником и водопроводчиком столько времени, что Тео убежала к себе и вцепилась зубами в подушку, чтобы не закричать. Она умоляла отца установить новую топку:
- Это не топка, а ужас, она когда-нибудь устроит пожар.
- Глупости. Не будет никакого пожара, - сказал он. - И, во всяком случае, дом и все имущество хорошо застрахованы. Ну, а если он и сгорит - нет худа без добра, мне не придется больше ломать себе голову, где достать двенадцать тонн угля, которых нам недостает.
Когда мистер Дыок был вызван в Дулут компанией, ведущей добычу железной руды на его землях, миссис Дьюк позвонила в Красный Крест, где Тео в тот день буквально рвали на части, и дрожащим от слез голосом попросила ее приехать домой.
Тео примчалась в ужасе.
- Что случилось? Что с папой?
- Случилось? Ничего. Что могло случиться? Но у него не было времени захватить в Дулут свои вещи… Он будет как без рук без несессера… того, что он купил в Лондоне… он так привык к своим туалетным принадлежностям и всему остальному, что может найти зубную щетку в полной темноте…
- Но, мама, милая, я уверена, что в ванных комнатах в Дулуте есть электричество, и ему не понадобится искать зубную щетку в темноте. И он сможет купить превосходные новые щетки в любой аптеке и не поднимать суматохи из-за пустяков.
- Суматохи! Суматохи! Это ты поднимаешь суматоху из-за пустяков! Он будет совершенно беспомощен без своего несессера.
Пока вместе с Лиззи и матерью она тащила увесистый несессер с чердака, пока мать, думая вслух, обсуждала, какую пижаму послать "твоему отцу" - легкую или фланелевую, пока, исполняя просьбу чуть не плачущей миссис Дьюк, искала по всему дому запропастившуюся хрустальную мыльницу, Тео держала себя в руках. Она злилась на себя за свое бессердечие. Она вспомнила, как была тронута два года назад точно такой же домашней комедией. Но и через два дня, когда мать с торжеством показала ей письмецо мистера Дьюка: "Не могу выразить, как я был рад, когда в гостинице появился добрый старый несессер: совсем было без него пропал", - сердце Тео не смягчилось.
"И все равно, мое отсутствие в тот день обошлось Красному Кресту в пятьдесят долларов, - размышляла она, - а отец мог за половину этой суммы купить несессер в два раза лучше старого, - легче, более удобный! Вещи! Бедный папочка - раб этого проклятого чугунного несессера!"
Тео думала, что умело скрывает свои чувства, но, должно быть, она ошибалась, так как вскоре после возвращения мистера Дыока мать неожиданно атаковала ее за обедом:
- Судя по тому, что ты все время дуешься и злишься, у тебя завелись какие-то социалистические идеи: ты полагаешь, что личная собственность не нужна. Тебе следует…
- Анархические, ты хочешь сказать, мама милая.
- Будь любезна, не прерывай меня! Я хочу сказать, что именно вещи дали человеку возможность уйти от варварства. Автомобили, одежда, которую можно стирать, бритвы, которые позволяют мужчинам иметь цивилизованный вид, консервы, печатные машины, пароходы, ванные комнаты - вот что помогло людям выбраться из ужасных сырых пещер и сбросить звериные шкуры.
- Не спорю. Именно поэтому я возражаю против того, чтобы люди поднимали такой шум из-за одних вещей и не пользовались другими, лучшими. Если ты так занята составлением букета для вазочки в лимузине, что у тебя нет времени в нем ездить, значит, ваза испортила машину…
- Удивительно логично! Да я совершенно не трачу времени на цветы для машины. Букеты всегда составляет Лиззи, - с торжеством произнесла миссис Дыок.
Тео продолжала наступление. Она старалась сама для себя прояснить свою мысль.
- …И если человек тратит драгоценное время на то, чтобы кое-как починить старую бритву, вместо того чтобы купить новую, он никогда не выберется из сырой пещеры и медвежьих шкур. Это не бережливость. Это - расточительство.
- Мне казалось, что в доисторические времена люди вообще не пользовались бритвой, разве не так, Лайман? - с величественной иронией заметила мать.
- Вот вы вечно терзаетесь из-за папиного несессера. Он был хорош когда-то и стоил того, чтобы его любили. Но теперь это просто помеха. По-вашему, выходит, что фабрику надо останавливать на шесть месяцев в году, чтобы стянуть или залатать, или что там они делают, ременную передачу, вместо того чтобы установить новую и таким образом… О, неужели вы не понимаете? Покупайте вещи. Пользуйтесь ими. И выкидывайте, когда от них больше беспокойства, чем пользы. Если несессер мешает вам путешествовать, бросьте его в воду. Если вы завели себе теннисный корт, а потом увидели, что вовсе не любите теннис, пусть лучше корт зарастет сорной травой, чем вы будете тратить великолеп иые октябрьские дни на то, чтобы косить его, и скрести граблями, и…
- Ты, очевидно, хотела сказать - укатывать, - покровительственно поправила мать. - И какое отношение к предмету нашего разговора имеет теннис? Я и словом не обмолвилась о теннисе. И я надеюсь, ты согласишься, что не являешься авторитетом по части фабрик и ременных передач. Нет, вся беда в том, что ты так устаешь от своей работы в Красном Кресте, что не можешь рассуждать логично. Разумеется, раз сейчас война, может быть, и допустимо тратить столько времени и денег на перевязочные материалы и прочее только затем, чтобы их потом пустили на ветер неопытные сестры, но вы, девушки, должны помнить, что главное в жизни - бережливость.
- Мы это помним! Я так и живу. Это значит… о, это очень, очень много сейчас значит… Быть бережливым - это обходиться без вещей, которые вам не нужны, и аккуратно обращаться с вещами, которые вам полезны. И, само собой, не тратить время и душу на бесполезные вещи только потому, что вы имели несчастье их приобрести. Вроде того, как мы вечно волнуемся из-за стенных часов в верхнем зале, на которые никто никогда не смотрит.
Не слушая ее, мать безмятежно продолжала:
- Тебе, как видно, кажется, что этот дом требует слишком большого ухода. Ты бы предпочла, чтобы мы переехали в меблированные комнаты и снимали там одну спальню и столовую!
Тео махнула рукой.
Два дня спустя она забыла об этом.
В ее уютную жизнь, взывая о помощи, вкрался желтолицый призрак, глаза которого не видели ничего вокруг, а лишь кричали о нестерпимой муке. Это был… это когда-то был некий Стэси Линдстром, сержант американской экспедиционной армии.
Три дня Стэси пролежал с раздробленным плечом в воронке от снаряда. Он переболел воспалением легких. Четыре раза все в нем умирало, окончательно умирало… все, кроме желания видеть Гео.
Его маленькая, робкая, болезненно респектабельная мать послала за Тео в тот вечер когда его привезли домой, и, несмотря на панические протесты миссис Дьюк, Тео побежала к нему в одиннадцать часов вечера.
- Еще немного продержусь. Очень ослабел, но все на месте. Выкарабкаюсь… если ты этого хочешь. Не прошу тебя о любви. Все, что мне надо… знать, что ты хочешь, чтобы я жил. Заставил их отправить меня домой. Море перенес хорошо. Но ослабел. В Нью-Йорке схватил тиф. Обнаружилось только в поезде. Теперь ничего… Только очень болит. Болит, болит, болит, каждая клеточка болит. Неважно. Вот снова тебя увидел. Могу теперь умереть. Наверно, и умру.