Nil conscire sibi nullae pallescere culpae.
И поскольку нынешние ваши действия столь разительно отличны от обычных свидетельств вашей доброты, кою я столь часто на себе испытывал, в особенности в той денежной ссуде, за что я теперь арестован, не могу избавиться от мысли, что некие злонамеренные люди очернили меня в ваших глазах, желая выкорчевать из сердца вашего те добрые семена, что я с таким усердием стремился насадить и кои обещали принести столь великолепный плод. Если я чем-либо оскорбил вас, сэр, молю, будьте милосердны и дайте мне об этом знать, а также укажите, какими средствами я могу восстановить себя в ваших глазах и вернуть вашу милость, ибо после Того, пред Кем простираются ниц и величайшие властители, не знаю никого, пред кем я склонялся бы ниже, чем перед вашей честью. Позвольте подписаться
Вашим, досточтимый сэр, почтительнейшим, преданнейшим и смиреннейшим слугой, Артур Вильямс.
Судьба бедного мистера Вильямса поразила меня еще более, чем моя собственная, ибо, как сказано в "Опере нищего": "Ничто нас так не трогает, как зрелище великого человека в несчастье". Видеть, как человек его ума и образования принужден унижаться перед тем, кого, как я часто от него слышала, он и в грош не ставит, - что может быть страшнее? Все это, дорогая матушка, я пишу вам в гостинице, где остановилась на ночь, и отошлю с утренней почтой, так что вскоре за письмом прибуду в город и сама. Пусть мой отъезд вас не расстраивает: хозяин мой через несколько дней вернется в город - и уж тут-то я найду случай попасться ему на глаза! Как бы там ни было, а содержания я не упущу.
Ваша послушная дочь, Шамела.
P.S. Я уже собиралась отправить это письмо, как вдруг пришла записка от хозяина: он просит меня вернуться и осыпает множеством обещаний. Теперь он в моих руках. Прилагаю эту записку, из нее вы сами все увидите.
Записка эта, к несчастью, утрачена, как и следующее письмо Шамелы, где она рассказывает обо всем, что предшествовало свадьбе. Единственное из оставшихся писем, попавшее мне в руки, написано, по-видимому, приблизительно через неделю после венчания. Вот оно.
Шамела Буби - Генриетте Марии Гоноре Эндрюс
Мадам!
В последнем своем письме (Это письмо утрачено. - Примечание составителя "подлинных писем" Шамелы Эндрюс, пастора Оливера) я остановилась на описании свадебного ужина, где я держалась так скромно и робко, как самая девственная на свете девица. Труднее всего было краснеть, но я задерживала дыхание и украдкой терла щеки носовым платком, так что вполне справилась. Мужу моему не терпелось поскорее разделаться с ужином. Встав из-за стола, он позволил мне удалиться на четверть часа в гардеробную, что для меня было как нельзя кстати: за это время я написала письмо мистеру Вильямсу, который, как я упоминала в предыдущем письме, освобожден и получил новый приход по случаю смерти своего соседа-священника. Наконец я легла в постель, а вслед за мной прыгнул туда и мой муженек, и могу вас уверить, я так сыграла свою роль, что любой девице впору! Сказать по правде, муж мой свою партию также исполнил недурно, я осталась бы вполне довольна, не будь я знакома с пастором Вильямсом.
О, сколь обязаны те, кто женятся на вдовах, способностям их покойных мужей!
На следующее утро мы не вставали до одиннадцати, потом сели завтракать; я съела два куска хлеба с маслом и выпила три блюдечка чая, положив побольше сахару; должно быть, вид у нас обоих был на редкость глупый. После завтрака оделись: он в камлотовый камзол, очень богато расшитый, такие же штаны и пояс из рубчатого шелка с серебряным шитьем, а я в одно из хозяйкиных платьев. Когда приедем в город, накуплю себе нарядов получше. Затем мы гуляли в саду; он несколько раз целовал меня и подарил сто гиней, которые я еще до вечера раздала слугам - двадцать одному, десять другому и так далее.
Мы плотно поужинали и часов в восемь вечера снова отправились в постель. Он меня обожает, но мне и вполовину так не нравится, как милый мой Вильямс. На следующее утро мы встали пораньше. Я попросила у него еще сотню гиней, и он дал. Пятьдесят я отослала пастору Вильямсу, а другую половину раздала - две гинеи нищему, три какому-то человеку на дороге и остальные разным людям. Не могу дождаться, когда мы поедем в город: там я смогу не только раздавать, но и тратить. Буду покупать все, что увижу! Что толку в деньгах, если их не тратишь?
На следующий день, едва встав, я попросила у него еще сотню гиней.
- Дорогая, - говорит он, - я ни в чем тебя не упрекаю, но как тебе удалось истратить двести гиней за два дня?
- Ах, сэр, - отвечаю я, - надеюсь, я не обязана отчитываться перед вами в каждом шиллинге? Неужто я по-прежнему ваша служанка? Не с такими мыслями я выходила за вас замуж. Тем более, разве сами вы не говорили, что я стану хозяйкой всего, что у вас есть? Я полагала, так оно и будет. Хоть я и не принесла вам состояния, но я такая же ваша жена, как если бы принесла в приданое миллион.
- Разумеется, моя дорогая, - отвечает он. - Но когда бы ты принесла мне миллион, то с твоими запросами и его бы скоро спустила, и если здесь ты столько тратишь, сколько же ты будешь проживать в Лондоне?
- Знаете ли, сэр, - отвечаю я, - я собираюсь жить, как все прочие дамы моего положения, а если вы думаете, что раз я была служанкой, то позволю собой командовать, как вам вздумается, то я докажу, что вы ошибаетесь! Не хотели обходиться со мной, как с женой, нечего было и жениться! Я за вами не бегала и вас об этом не просила.
- Мадам, - говорит он, - мне не жаль сотни гиней, чтобы доставить вам удовольствие, но я замечаю в вас дух, какого никак не ожидал и никаких признаков его прежде не видел.
- Ну, теперь-то времена переменились, сэр, - я стала вашей супругой!
- Да - и боюсь, скоро мне придется об этом пожалеть.
- Боюсь, что и мне придется пожалеть: если вы уже сейчас так со мной обращаетесь - то не сомневаюсь, начнете меня избивать еще до истечения месяца! Что ж, бейте - это мне будет легче перенести, чем такое варварское обращение!
Тут я залилась слезами и изобразила обморок. Это до смерти его перепугало, он позвал слуг. Немедля прибежала миссис Джукс и принялась вместе с горничной тереть мне виски и подносить к носу нюхательную соль.
- Боюсь, - говорит миссис Джукс, - она уже не придет в себя.
Тогда он принялся бить себя в грудь, восклицая:
- Дражайший мой ангел! Будь проклята моя вспыльчивость - я погубил ее, погубил! Да лучше бы она растратила все мое состояние - лишь бы не это! Скажи хоть слово, любовь моя, я спущу все свое золото для твоей услады!
Наконец, утомившись ломать комедию и решив, что для задуманного я достаточно пролежала в притворном обмороке, я начала двигать глазами, расслабила челюсти и разжала кулаки. Едва заметив это, мистер Буби в необычайном восторге принялся обнимать меня и целовать, затем на коленях просил прощения за все, что мне пришлось вытерпеть из-за его бесчувственности и глупости, и без дальнейших разговоров выдал мне деньги. Надеюсь, что я сумела и на будущее предотвратить всякие отказы и расспросы о моих расходах. Хорошенькое дело: женщина выходит замуж за деньги, а ей этих денег не дают!
Наконец все успокоилось, и мы сели завтракать, но я положила не улыбаться и ни по какому случаю не обращаться к мужу ни с каким добрым словом.
Разумная жена не спешит с примирением: продолжительное наказание держит мужа в смирении.
Когда мы оделись, я приказала подать экипаж, и мы отправились на прогулку. Поначалу мы долго молчали; он то и дело сжимал мою руку, целовал и подавал иные знаки нежности, я с недовольным видом все это принимала. Наконец я первая открыла рот.
- Так что же, - говорю я, - теперь вы жалеете, что женились?
- Дорогая моя, - отвечает он, - молю тебя, забудь о том, что я сказал в гневе!
- Гнев, - отвечаю я, - чаще выдает истинные мысли, чем учит притворству.
- Что ж, - говорит он, - веришь ты мне или нет, но клянусь, что не променяю тебя на богатейшую женщину на всем белом свете!
- Еще бы вы попробовали! - говорю я. - И все же вы пожалели для меня какой-то жалкой сотни фунтов!
Едва произнеся эти слова, я увидела, как по полю скачет во весь опор пастор Вильямс. Впереди него свора гончих травила зайца, на моих глазах они догнали его и загрызли, а мистер Вильямс, догнав их и спешившись, отнял его у собак.
Муж приказал Робину править к нему; вид у него был угрюмый, что я отнесла за счет ревности. В таких случаях мудрее всего начинать первой; так я и сделала.
- Что это вы так помрачнели, сэр? - спрашиваю я. - Неужто вид мистера Вильямса так вас расстроил? Будь я на вашем месте, никогда не женилась бы на женщине, о которой я столь дурного мнения, что любой ее взгляд в сторону другого мужчины повергает в уныние.
- Дорогая моя, - отвечает он, - ты жестоко меня оскорбляешь! У меня такого и в мыслях не было, да и быть не могло, если вспомнить, какие мы дали друг другу обеты. Просто у меня есть причины злиться на этого пастора, семью которого моя семья вытащила из грязи, да и от меня он получил десятка с два разных милостей. Мало ему охоты во всех прочих местах, где я даю на это позволение, так он имел наглость затравить нескольких зайцев, которых я очень хотел сохранить в этой рощице! Этак он наладится торговать ими. Смотри, дорогая, у него уже три зайца за седлом - и четвертый в руке!
- Фу! - говорю я. - Да провались к чертям все зайцы в королевстве! (За "чертей" пастор потом сделал мне выговор, хоть я и употребила это слово в его защиту.) Такой шум из-за ничтожной мелкой твари, от которого пользы куда меньше, чем от кошки! Нет, вы меня не убедите, что человек с вашими способностями может из-за такого пустяка повздорить со священником. Нет, заяц, из-за которого пострадает пастор Вильямс, это я, а причина - ваша ревность. Женись вы на леди одной с вами породы, она могла бы иметь хоть дюжину любовников, но вы женились на служанке. Ревнуете, стоит ей взглянуть (тут я начала всхлипывать) на какого-нибудь несча-а-а-астного па-а-а-стора… - И я разразилась слезами.
- Дорогая моя, - отвечает он, - ради всего святого, осуши слезы! Не хочу, чтобы он видел, что ты плачешь - пожалуй, подумает, что это из-за меня! Я уже доказывал тебе, что не ревную тебя к этому священнику, и сейчас дам новое доказательство: сам поеду верхом, а Вильямс пусть садится к тебе в экипаж.
Можете не сомневаться, такое решение чрезвычайно меня порадовало, но я не подала виду и притворилась, что вовсе этим не довольна, добавив, что не одобряю его порывистого темперамента и поспешных решений - все для того, чтобы окончательно очистить себя от подозрения.
Вскоре он подъехал к мистеру Вильямсу; тот, завидев наш экипаж, хотел было ускакать прочь, но был остановлен нашим верховым, которого муж послал ему наперерез. Когда мы съехались, муж очень любезно спросил у пастора, как тот поживает, и добавил: - Надеюсь, вы славно поохотились нынче утром. - Тот отвечал:
- Умеренно, сэр: тех трех зайцев за седлом я нашел мертвыми в канаве (тут он мне подмигнул). Какой-то мор напал на них, очень жаль.
- Что ж, - говорит мистер Буби, - если хотите, мистер Вильямс, можете сесть в экипаж и прокатиться с моей женой. А я проедусь верхом: погода нынче чудная, и потом, не к лицу мне восседать в карете, когда священник скачет в седле.
С этими словами мистер Буби вышел из кареты, а мистер Вильямс тут же в нее сел, сказав моему мужу: он, мол, очень рад видеть в нем такие перемены к лучшему, и если мистер Буби и впредь будет проявлять такое же уважение к духовенству, то может надеяться на обильные благословения свыше.
Теперь-то прогулка стала для меня куда приятнее! У мистера Вильямса есть лишь один недостаток - от него вечно разит табаком, но сейчас я никакого запаха не чувствовала. Он объяснил, что два дня назад наложил на себя, покаяния ради, обет не курить табак, пока не поцелует меня в губы.
- Я освобожу вас от этого обета, - сказала я и, приметив, что муж смотрит в другую сторону, подарила ему поцелуй.
Затем он забросал меня вопросами о брачной ночи. Вопросы эти заставили меня покраснеть; клянусь, не думала, что ему это интересно.
Далее он завел со мной очень ученую беседу и сказал, что плоть и дух - совсем разные вещи, никакого отношения друг к другу они не имеют. И все субстанции нематериальные (так он это назвал), как то: любовь, страсть и прочее в этом роде руководятся и направляются духом; а богатые особняки, поместья, экипажи и различные изысканные развлечения принадлежат плоти.
- Итак, - продолжал он, - у тебя, моя милая, двое мужей: один - предмет твоей любви, данный тебе для удовлетворения страсти; другой - предмет необходимости, обеспечивающий тебя всем потребным для роскошной и привольной жизни. (Я точно запомнила каждое слово, потому что по моей просьбе он повторил все это три раза: он такой добрый, всегда готов повторить, когда я прошу!) А поскольку дух следует предпочитать плоти, то и меня ты обязана предпочитать другому своему мужу, тем более что и по времени я ему предшествую. Все это я говорю тебе, милая, - прибавил он, - для того, чтобы успокоить твою совесть.
- Плевать на совесть! - отвечала я. - Когда мы снова встретимся в саду?
Но тут к карете подъехал муж - видеть его не могу! - и спросил, как мы.
- Отменно, всегда к вашим услугам, - ответил мистер Вильямс.
Затем они заговорили о погоде и о всяком разном. О, как я желала, чтобы он снова отъехал подальше! Но напрасно, так и не удалось мне более ни словечком перемолвиться с мистером Вильямсом наедине.
За обедом мистер Буби был с мистером Вильямсом очень любезен, сказал, что сожалеет обо всем происшедшем и постарается загладить свою вину, если это в его силах, и с этими словами вручил ему банкноту в пятьдесят фунтов. Мистер Вильямс, сама доброта, принял деньги, несмотря на все прошедшее, и сказал: он надеется, что Бог простит мистера Буби, а сам он будет молиться за него.
Нет, правда, ловко же мы его дурачим! Времена изменились: я забрала над мужем полную власть и твердо намерена никогда больше не давать ему воли.
Глупа та женщина, что, взяв в руки вожжи, снова их выпускает.
После обеда мистер Вильямс выпил за Церковь et cetera и улыбнулся мне; а муж, когда пришел его черед, выпил за et cetera и Церковь, за что получил от мистера Вильямса суровый выговор, ибо большой грех ставить мирские вещи впереди Церкви. Что такое Et cetera, я не знаю, но, кажется, это как-то связано с выборами главного у нас; потому что когда я спросила, не за местечко ли мистера Буби они пьют, мистер Вильямс со смехом мне ответил: вот-вот, известного местечка это и касается.
Я ушла к себе при первой же возможности, надеясь, что мистер Вильямс скоро напоит сквайра - он не раз говорил, что это совсем не трудно - и придет ко мне; однако вышло иначе. Полчаса спустя входит ко мне Буби и говорит, что вместе с мистером Вильямсом сейчас сидит у нас мэр его городка и еще два или три члена совета, так не хочу ли я послушать, как Вильямс распевает один мотивчик - чудо как хорошо.
Всякая возможность увидеть милого моего Вильямса для меня счастье, мы же теперь так редко встречаемся, и я пошла с ним. Вся компания была в сборе, в комнате стояло облако табачного дыма; пастор Вильямс сидел во главе стола, он разрумянился, лицо сияет, словно солнце сквозь туман, - с той лишь разницей, что солнцу недостает трубки в зубах.
Радость моя улетучилась, ибо я поняла, что увидеться с мистером Вильямсом наедине мне нынче не удастся; что же до мужа, то о нем я совсем не заботилась, так что посоветовала ему сесть и выпить за отечество вместе со всей компанией. Однако он отказался и попросил меня сделать ему чаю, прибавив при этом, что ничто не вызывает у него такого отвращения, как кучка мерзавцев, рассуждающих за бутылкой о принципах честных людей.
- Я ведь знаю, - добавил он, - что большинство из них - болваны, не способные правую руку отличить от левой; а вон тот, слева от пастора, что так красно говорит о кораблестроении, а все прочие ему в рот смотрят, - последний негодяй, который, ежели я не прослежу, всех их скопом продаст моему сопернику.
Право, не знаю, зачем обо всем этом пишу, я ведь ничего не понимаю насчет Политикаинов, разве только то, что говорил мне пастор Вильямс, а он говорил, что всякий христианин должен держаться той же партии, что и епископы.
Выпив чаю, мы вышли в сад и гуляли там до темноты, а затем муж предложил не возвращаться в компанию (чего мне очень хотелось, потому что я желала еще раз увидеть пастора Вильямса), а поужинать вдвоем в другой комнате. Опасаясь вызвать в нем ревность, да и понятно было, что пастор Вильямс давным-давно ушел, я принуждена была согласиться.
- О! сколь ужасна судьба женщины, вынужденной ложиться в постель с голенастым сквайром, который ей вовсе не нравится, когда тут же в доме сидит за бутылкой веселый пастор, которого она обожает!