- Говорят, он и сам чуть не умер, - продолжала Гюбертина. - Через неделю он постригся. С тех пор прошло двадцать лет, и вот он епископ… Но рассказывают, что все эти двадцать лет он отказывался встречаться со своим сыном, стоившим матери жизни. Монсеньер отдал его на воспитание дяде, старому аббату, не хотел ничего слышать про мальчика, старался забыть о самом его существовании. Однажды монсеньеру прислали портрет сына, и ему почудилось, что он видит покойную жену. Его нашли в глубоком обмороке на полу, точно сраженного ударом молота… Но годы, проведенные в молитве, должно быть, смягчили ужасное горе: вчера добрый отец Корниль сказал мне, что монсеньер призвал наконец сына к себе.
Анжелика, уже окончившая розу, такую свежую, что, казалось, неуловимый аромат струится от атласа, теперь опять мечтательно глядела в залитое солнцем окно.
- Сын монсеньера… - тихонько повторила она.
- Говорят, юноша красив, как бог, - продолжала рассказывать Гюбертина. - Отец хотел сделать из него священника. Но старый аббат воспротивился: у мальчика совсем не было призвания к духовной карьере… И ведь он миллионер! Говорят, у него пятьдесят миллионов! Да, мать оставила ему пять миллионов, эти деньги были помещены в земельные участки в Париже и превратились теперь в целых пятьдесят, даже больше, Словом, он богат, как король!
- Богат, как король, красив, как бог, - бессознательно, словно во сне, повторяла Анжелика.
Она машинально взяла со станка катушку золотых ниток, чтобы приняться за вышивание большой золотой лилии. Высвободив кончик нитки из зажима катушки, Анжелика пришила его шелком к краешку пергамента, придававшего вышивке рельефность. И, уже начав работу, но все еще погруженная в свои смутные мечтания, добавила:
- О, я хотела бы… Я хотела бы…
Она не докончила мысли.
Снова воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только слабыми звуками пения, доносившимися из собора. Гюбер заканчивал кисточкой пунктирный рисунок, нанесенный через проколы в бумаге, и на красном шелке ризы появился белый орнамент. На этот раз заговорил вышивальщик:
- Сколько великолепия было в старые времена! Сеньоры носили одежды, жесткие от вышивок. В Лионе продавались ткани по шестьсот ливров за локоть. Стоит прочитать уставы и правила о мастерах-вышивальщиках: там говорится, что королевские вышивальщики имеют право вооруженной силой отбивать работниц у других мастеров… У нас был даже собственный герб: на лазурном поле полоска из разноцветного золота и такие же три лилии - две наверху и одна у острого конца… О, это было прекрасное время!
Гюбер постучал пальцами по натянутой материи, чтобы сбить пылинки, помолчал и заговорил снова:
В Бомоне еще ходит старинное сказание про Откэров, в детстве я часто слышал его от матери… В городе свирепствовала чума, она скосила уже половину жителей, когда Иоанн Пятый, тот самый, что отстроил крепость, почувствовал, что бог ниспослал ему силы бороться с бедствием. Тогда он стал босой обходить больных, становился перед ними на колени, целовал их в уста и, прикасаясь губами к губам больного, говорил: "Если хочет бог, и я хочу", И больные выздоравливали. Вот почему этот девиз стоит на гербе Откэров, все они с тех пор обладают способностью излечивать чуму… О, это славный род! Настоящая династия! Прежде чем постричься, монсеньер носил имя Иоанна Двенадцатого, и имя его сына тоже, как у принца, должно сопровождаться цифрой.
С каждым словом вырастала и расцвечивалась греза Анжелики. Все тем же певучим голосом она повторяла:
- Ах, я хотела бы, хотела бы…
Не касаясь нитки рукой, она сматывала ее с катушки, протягивая справа налево и потом обратно над пергаментом, и каждый раз закрепляла золотую нить шелком. Под ее руками постепенно расцветала большая золотая лилия.
- О, я хотела бы… Я хотела бы выйти замуж за принца… И чтобы перед тем я никогда его не видела, он должен прийти вечером, когда угаснет день, взять меня за руку и ввести в свой дворец… И еще я хотела бы, чтобы он был очень красивый и очень богатый, да, самый красивый и самый богатый, какой только может быть на земле! Чтобы у меня были лошади и я бы слышала их ржание под моими окнами; и драгоценные камни - целые реки драгоценных камней струились бы по моим коленям; и еще золото - потоки золота лились бы из моих рук, когда я только захочу… А еще чего бы я хотела, это чтобы мой принц любил меня до безумия, и я тоже тогда любила бы его как безумная. Мы были бы очень молодые, и очень добрые и очень знатные и это всегда, всегда!
Гюбер оставил станок и, улыбаясь, подошел к девушке, а Гюбертина дружелюбно погрозила ей пальцем.
- Ах ты тщеславная девчонка! Ах неисправимая лакомка! Так ты задумала стать королевой? Конечно, мечтать об этом лучше, чем красть сахар и дерзить старшим. Но поберегись, тут кроется дьявол! Это гордость и страсть говорят в тебе.
Анжелика весело взглянула на нее.
- Матушка, матушка! Что вы говорите?.. Да что же плохого в том, чтобы любить красоту и богатство? Я люблю все, что красиво, все, что богато, когда я только подумаю об этом, мне делается жарко, где-то там, у сердца… Вы хорошо знаете, что я не жадная. А деньги, вот увидите сами, что я с ними сделаю, если действительно разбогатею! Мои деньги польются в город, они потекут к беднякам. Да, это будет настоящая благодать, нищеты не останется! А прежде всего я сделаю богатыми вас и отца, я хотела бы увидеть вас в парчовых одеждах, чтобы вы были как старинные сеньор и дама.
Гюбертина пожала плечами.
- Безумная!.. Но ведь ты бедна, дитя мое, у тебя не будет ни одного су, когда придет время выходить замуж. Как можешь ты мечтать о принце? Как ты можешь выйти замуж за человека богаче тебя?
- Как я могу выйти за него замуж?
Казалось, Анжелика была глубоко изумлена.
- Ну, конечно, я выйду за него!.. Зачем мне деньги, если у него их будет много? Я всем буду обязана ему и оттого буду только сильнее его любить.
Этот несокрушимый довод привел Гюбера в восторг. Он охотно улетал за облака на крыльях мечты вместе с Анжеликой.
- Она права! - воскликнул Гюбер.
Но Гюбертина недовольно взглянула на мужа. Ее лицо сделалось суровым.
- Девочка, когда ты узнаешь жизнь, ты сама увидишь, кто прав.
- Я и так знаю жизнь.
- Откуда ты можешь ее знать?.. Ты слишком молода, ты еще не видела зла. А зло существует, и оно всемогуще.
- Зло, зло…
Анжелика медленно произносила это слово, как бы стараясь проникнуть в его смысл, и в ее чистых глазах светилось все то же невинное изумление. Она отлично знала, что такое зло: в "Легенде" немало говорилось о нем. Но ведь зло - это тот же дьявол, а разве не видела она, что дьявол хоть и постоянно возрождается, но всегда бывает поборот? В каждом сражении его повергают на землю, побитого и жалкого.
- Зло! Ах, матушка, если бы вы знали, как я презираю его. Стоит его только победить, и люди живут счастливо.
У Гюбертины вырвалось движение беспокойства и досады.
- Знаешь, я начинаю жалеть, что отделила тебя от всего мира и воспитала так, что ты не знаешь ничего, кроме нас двоих да этого дома… О каком рае ты мечтаешь? Как ты себе представляешь жизнь?
Лицо склонившейся над станком девушки озарилось светом великой надежды, а руки ее между тем продолжали все так же размеренно протягивать из стороны в сторону золотую нить.
- Матушка, вы, наверно, думаете, что я очень глупая?.. Мир полон славных людей. Когда человек честен, когда он работает, его всегда ожидает заслуженная награда… О, я знаю, что есть и злые люди! Но разве они идут в счет? С ними никто не знается, и они скоро получают по заслугам… Понимаете, мир, мне кажется, издали похож на большой сад. Да, да, на огромный парк, полный цветов и солнца. Жить так хорошо, жизнь так чудесна, что она не может быть дурной!
Она все больше оживлялась; ее словно опьяняли яркие сочетания золота и шелка.
- Ничего нет проще, чем счастье. Вот мы ведь счастливы! А почему? Потому что мы любим друг друга. Ну вот и вся жизнь ничуть не сложнее… Вы сами увидите, что будет, когда придет тот, кого я жду. Мы сразу узнаем друг друга. Я его никогда не видела, но знаю, каким он должен быть. Он войдет и скажет: "Я пришел за тобою". Тогда я отвечу: "Я ждала тебя, возьми меня". Он уведет меня, - и это будет навсегда. Мы будем жить во дворце и спать на золотой кровати, усыпанной алмазами. О, все это очень просто!
- Замолчи, ты с ума сошла! - строго перебила ее Гюбертина. И, видя, что девушка возбуждена и не может расстаться со своей мечтой, повторила: - Замолчи же! Мне страшно… Несчастная, когда мы выдадим тебя за какого-нибудь бедного малого, ты упадешь со своих облаков на землю и переломаешь себе все кости. Для таких бедняков, как мы, счастье - это смирение и покорность.
Анжелика со спокойным упорством продолжала улыбаться.
- Я жду его, и он придет.
- Но ведь она права! - воскликнул увлеченный Гюбер, заразившийся той же лихорадкой. - Зачем ты на нее ворчишь?.. Она достаточно хороша для того, чтобы сам король просил ее руки. Все может статься.
Гюбертина грустно подняла на него свои красивые умные глаза.
- Не поощряй ее к дурным поступкам. Ты лучше, чем кто бы то ни было, должен знать, во что обходится, когда поддаешься голосу сердца.
Гюбер побледнел как полотно, и крупные слезы показались на его глазах. Она сразу же раскаялась, что преподала ему такой урок, встала и взяла мужа за руки. Но он высвободился и, запинаясь, пробормотал:
- Нет, нет, я был не прав… Анжелика, ты должна слушаться матери. Мы оба сошли с ума, она одна говорит здраво… Я был не прав, я был не прав…
Слишком взволнованный, чтобы усидеть на месте, он бросил подготовленную для работы ризу и занялся проклеиванием лежавшей на станке уже готовой хоругви. Вынув из сундука банку фландрского клея, он стал кисточкой промазывать изнанку материи - это скрепляло вышивку. Больше он не говорил, однако губы его дрожали.
Анжелика внешне покорилась и тоже замолчала, но она продолжала мечтать про себя и все выше и выше уносилась в неведомые страны грез; все в ней говорило об этом: восторженно приоткрытый рот, глаза, в которых отражалось сияние бесконечных голубых просторов ее видения. Она вышивала золотой нитью свою мечту бедной девушки, и мечта ее рождала на белом атласе крупные лилии, розы и инициалы богоматери. Точно луч света, стремился кверху стебель лилии из золотых полосок, и звездным дождем осыпались длинные тонкие листья, покрытые блестками, прикрепленными канителью. В самом центре горели пожаром таинственных лучей, ослепляли райским сиянием выпуклые массивные инициалы богоматери, шитые золотой гладью. А нежные шелковые розы цвели, и весь белоснежный нарамник сиял, чудесно расцвеченный золотом.
После долгого молчания Анжелика вдруг подняла голову. Она лукаво посмотрела на Гюбертину, кивнула и сказала:
- Я жду его, и он придет.
Это была безумная выдумка. Но Анжелика упрямо верила в нее. Все произойдет именно так, она уверена, И ничто не могло поколебать этой сияющей убежденности.
- Право, матушка, все это так и будет.
Гюбертина решила действовать насмешкой. Она стала подшучивать над девушкой.
- А я-то думала, что ты не хочешь выходить замуж. Ведь все эти святые мученицы, вскружившие тебе голову, никогда не выходили замуж. Нет, даже когда их заставляли, они не хотели покоряться, обращали своих женихов в христианство, убегали от родителей и добровольно шли на плаху.
Девушка удивленно слушала. Потом она громко расхохоталась. Все ее здоровье, вся жажда жизни пели в этом звонком смехе. История со святыми? Но ведь это было так давно! Времена переменились, бог восторжествовал и уже не желает, чтобы кто-нибудь умирал за него. Чудеса в "Легенде" гораздо сильнее подействовали на Анжелику, чем презрение к миру и жажда смерти. Ах нет, конечно, она хочет выйти замуж, и любить, и быть любимой и счастливой!
- Берегись! - продолжала Гюбертина. - Ты заставишь плакать твою покровительницу, святую Агнесу. Разве ты не знаешь, что она отвергла сына своего воспитателя и предпочла умереть, чтобы сочетаться браком с Иисусом?
На башне зазвонил большой колокол, и стайка воробьев вспорхнула с густого плюща, обвивавшего одно из боковых окон собора. Гюбер, по-прежнему хранивший молчание, снял со станка готовую, еще совсем сырую от клея хоругвь и повесил ее сушиться на один из вбитых в стену больших гвоздей. Солнце передвинулось и теперь весело освещало старые инструменты, мотовильце, ивовые колеса, медный подсвечник; а когда оно упало на обеих женщин, станок, за которым они работали, весь загорелся: сверкали отполированные от долгого употребления валики и планки, сверкала материя, сверкала вышивка, горели груды блесток и канители, катушки шелка и мотки золотых ниток.
И тогда, осененная мягким весенним светом, Анжелика поглядела на только что вышитую большую символическую лилию.
- Но ведь об Иисусе-то я и мечтаю, - сказала она с радостной доверчивостью.
IV
Несмотря на всю свою живость и веселость, Анжелика любила одиночество; по утрам и по вечерам, оставаясь одна в своей комнате, она испытывала радость истинного отдохновения: она свободно предавалась ему, и прихотливая игра воображения уносила ее в мир грез. Случалось, что ей удавалось забежать к себе на минутку и днем, и тогда она была счастлива, точно вырывалась вдруг на свободу.
Комната Анжелики была очень просторна, она занимала половину верхнего этажа; другую половину занимал чердак. Стены, балки, даже скошенные части потолка были выбелены известкой, и среди этой строгой белизны старинная дубовая мебель казалась совсем черной. Когда заново меблировали новую гостиную и спальню, старинную мебель всех эпох отправили наверх: тут стоял сундук времен Возрождения, стол и стулья эпохи Людовика XIII, огромная кровать в стиле Людовика XIV, прелестный шкафчик в стиле Людовика XV. Только белая изразцовая печь да покрытый клеенкой маленький туалетный столик не подходили ко всей этой почтенной старине. Особенно величественной и древней казалась огромная кровать, задрапированная старинной розовой тканью с букетиками вереска, вылинявшей почти добела.
Но больше всего нравился Анжелике балкон. Из прежних двух застекленных дверей левая была попросту заколочена, а от балкона, некогда шедшего во всю ширину этажа, ныне осталась лишь часть перед правой дверью. Так как балки под балконом были еще достаточно крепки, на нем только сменили пол и взамен подгнившей старой балюстрады привинтили железные перила. То был чудесный уголок, нечто вроде ниши, прикрытой сверху выступающими досками конька, положенными в начале XIX столетия. А если склониться с балкона вниз, то можно было увидеть весь задний, очень ветхий фасад дома: и фундамент из мелких камней, и выступающие ряды кирпичей между деревянными балками, и широкие, потерпевшие переделки окна; под балконом находилась кухонная дверь с цинковым навесом. Над ним - выдающиеся вперед на целый метр стропила и выступ крыши, которые поддерживались большими консолями, опиравшимися на карниз первого этажа. Таким образом, балкон был окружен целыми зарослями балок, густым лесом из старой древесины, покрытой зеленым мохом и цветущими левкоями.
С тех пор как Анжелика поселилась в этой комнате, она провела немало часов на балконе, опершись на перила и глядя вниз. Под нею расстилался сад, затененный вечной зеленью буковых деревьев; в одном углу сада, против собора, стояла старая гранитная скамья, окруженная тощими кустиками сирени, а в другом углу виднелась калитка, наполовину скрытая густым, покрывавшим всю стену плющом, выводившая на большой пустырь - Сад Марии. Этот Сад Марии и в самом деле был некогда монастырским фруктовым садом. Его пересекал светлый ручеек Шеврот, в котором соседним хозяйкам разрешалось стирать белье;: в развалинах старой, полуразрушенной мельницы ютилось несколько бедных семейств, и больше никто не жил на пустыре, соединенном с улицей Маглуар только переулком Гердаш, тянувшимся между высокими стенами епископства и особняком графов Вуанкуров. Летом столетние вязы двух парков заслоняли своими кронами узкий горизонт, загороженный с юга громадой собора. И так, замкнутый со всех сторон, покрытый тополями и ивами, семена которых занесло сюда ветром, сплошь поросший сорными травами, Сад Марии дремал в мирном уединении. Только Шеврот, струившийся между камнями, неумолчно пел свою прозрачную песенку.
Анжелике не надоедало глядеть на этот заброшенный уголок. Все семь лет она каждое утро выходила на балкон и всегда видела то же, что вчера. Дом Вуанкуров выходил фасадом на Главную улицу, а деревья в их саду были такие густые, что Анжелика только зимой могла в нем различить дочь графини, свою ровесницу Клер. В епископском саду переплет толстых ветвей был еще гуще, и напрасно Анжелика силилась разглядеть сквозь них сутану монсеньера; а старая решетчатая калитка была, наверно, давно забита, потому что Анжелика ни разу не видела, как она открывается, даже чтобы пропустить садовника. И, кроме стиравших белье хозяек да спавших прямо в траве оборванных, нищих детей, на пустыре никогда и никого не бывало.
В этом году весна выдалась на редкость мягкая. Анжелике было шестнадцать лет. До сих пор только глаза ее радовались, когда Сад Марии покрывался молодой зеленью под апрельским солнцем. Первые нежные листочки, прозрачность теплых вечеров - все это благоухающее обновление земли до сих пор только развлекало ее. Но в этом году с первыми распустившимися почками начало биться сердце Анжелики. В ней зародилось какое-то волнение, возраставшее по мере того, как подымалась трава и ветер доносил все более густой запах зелени. Беспричинная тоска вдруг сжимала ее грудь. Однажды вечером она, рыдая, бросилась в объятия Гюбертины, хотя у нее не было никакого повода грустить, напротив - она была очень счастлива. По ночам она видела сладостные сны, какие-то тени проходили перед нею, она изнемогала в восторгах, о которых потом сама не смела вспомнить, потому что стыдилась этого дарованного ей ангелами счастья. Иногда Анжелика вдруг, метнувшись, просыпалась среди ночи со стиснутыми руками, прижатыми к груди; задыхаясь, она выскакивала из своей широкой кровати, босая по плитам пола бежала к окну, открывала его и долго стояла, дрожа, в полной растерянности, пока свежий воздух не успокаивал ее. Она все время испытывала какое-то изумление, не узнавала себя, чувствовала, что в ней созревают неведомые ей дотоле радости и печали; она зацветала волшебным цветением женственности.