- Просто стыдно мне было бы не оказать Хартвигсену такую ерундовую услугу, - отвечал он.
Он вышел на кухню, убрал с плиты сковороды и кастрюли, а уж после того полез на крышу. Бенони пошёл за ним следом, стоял и разговаривал.
- Ну, какова сажа? Жирная?
- Да ещё как! Жирная и блестящая!
- А всё от жаркого, - сказал Бенони. - Я сколько раз говорил кухарке, что мы и без этого обойдёмся, но ей никак не втолкуешь.
- Да уж женщины - они... - улыбнулся Свен.
- Бедняжка, в моём доме она привыкла к роскоши, - оправдывает Бенони кухарку. - Значит, сажа, говоришь, жирная и чёрная?
- Я прямо такой жирной и не видел.
Бенони доволен сверх всякой меры, вдобавок его радует возможность снова покалякать со старым дружком по "Фунтусу" и по неводу. Его бы власть, он бы как можно дольше продержал Свена на крыше, чтобы народ, идущий в лавку и обратно, мог его увидеть.
- А если мне откупить твой алмаз?
- Ну это уж слишком. Да и на что он вам?
- Пусть лежит. Мало, что ли, у меня всяких ценностей! И всё больше становится. Скоро они будут лежать от пола до потолка.
Свен-Сторож говорит, что вот если бы Хартвигсен подкинул ему для-ради того несколько талеров под залог этого алмаза, было бы очень здорово.
- Для-ради чего?
- Ну, чтоб нам с Эллен пожениться.
- Значит, вот как? А жить вы где будете?
- Фредрик Менза помрёт, могли бы в его комнатёнке.
- А с Маком ты говорил?
- Да, Эллен с ним говорила. Он сказал, что подумает об этом.
Бенони тоже подумал об этом.
- Я куплю твой алмаз и заплачу тебе наличными. Чтоб ты не был связан по рукам и ногам из-за каких-то нескольких талеров.
Прежде чем слезть с крыши, Свен бросает взгляд окрест и говорит:
- А вот и адвокат снова идёт в лавку.
- Да ну?!
- Он частенько туда заглядывает. Не к добру это.
Бенони вспоминает Розу и те времена, когда он считался её женихом, и, покачав головой, говорит:
- Да, да, верно, Розин муж заколачивает большие деньги.
Но Свен меньше всего желает адвокату Арентсену добра. Вот и насчёт больших денег он не согласен.
- Давайте прикинем, Хартвигсен, сколько он там на самом деле зарабатывает. Ну, ведёт он несколько дел и получает за них несколько талеров. А талеры ему, между прочим, ой как нужны. Когда его отец умрёт, он уже не сможет даром жить в пономаревом доме, придётся строить новый. Или снимать. И мать у него, к слову сказать, тоже есть.
Под всевозможными предлогами Бенони задерживает Свена на крыше, пока на горизонте снова не появляется адвокат, уже по дороге из лавки.
- Он, как, твёрдо на ногах держится?
- Очень даже твёрдо, дело-то для него привычное, - отвечает Свен-Сторож.
Затем он спускается с крыши, проходит на кухню и начинает заметать сажу. Бенони всё время ходит за ним по пятам.
- Я, знаешь, вспомнил шнурок от звонка, у Мака который. Так, говоришь, он из серебряной нити и бархата?
- Из серебряной и шёлковой. Это кисточка была из красного бархата.
- Интересно, Мак его не согласится продать?
- Может, и согласится. А вы бы купили?
- Я бы не прочь завести такой звонок, - говорит Бенони. - И не гонюсь за дешевизной. Можно позвонить, прямо лёжа в постели?
- Вот так, прямо лежишь и дёргаешь за кисточку, раз дёрнешь или два, как пожелаешь. Но, конечно, не обязательно ложиться в постель, когда захочешь позвонить, - улыбаясь говорит весёлый Свен-Сторож, этот жизнерадостный парень, для пущей забавы.
- Лучше я привезу себе такой звонок из Бергена, - серьёзно говорит Бенони. - За ценой я не постою. Я хочу, чтобы в моём доме висело и лежало много всяких штучек...
Но не каждый час своей жизни Бенони был так уверен в своём достатке; когда ночь выдавалась тихая и долгая, он нередко лежал без сна, и мучительные сомнения насчёт собственного богатства донимали его. Ведь что у него есть на самом деле? Если отвлечься от тех пяти тысяч, которые выманил у него этот негодяй Мак, ему принадлежит только дом и сарай для лодок, а невод скоро вообще ничего не будет стоить. Невесело было засыпать под такие мысли...
По воскресеньям Бенони одевается понарядней и идёт в церковь. У него теплится надежда увидеть в церкви одного человека, вот почему он одевается с особым тщанием в две куртки и сапоги с высокими лаковыми голенищами, каких здесь ни у кого нет. Как-то после одного из воскресных богослужений Бенони возвращается домой в особенно сумрачном расположении духа.
Арн-Сушильщик вернулся на "Фунтусе" из Бергена и сделал рейс вместо Бенони, да вдобавок так успешно, словно заставил работать на себя удачу Бенони. Вот и получалось, что не сегодня завтра сходить до Бергена сможет любой дурак. И "Фунтус" был, как и обычно, загружён всяким товаром, но вдобавок среди товара оказался один наособицу тяжёлый ящик, с которым еле-еле справлялись восемь работников, это было новое пианино, которое купил себе Мак. Бенони выпучил глаза и разинул рот, когда услышал про пианино и про блестящее столовое серебро, которое тоже купил Мак. Откуда только этот негодяй взял деньги? Пианино было водружено в большой гостиной у Мака, и Роза его опробовала, несколько лёгких прикосновений кончиками пальцев, после чего молодая женщина вся в слезах выбежала из гостиной - такой дивный звук оказался у новой покупки.
Но у Бенони была ещё одна ужасная причина прийти в отчаяние: сегодня выложили для всеобщего ознакомления ежегодный налоговый реестр, и с Бенони обошлись в нём без всякого почтения: его не причисляли более к состоятельным налогоплательщикам.
Прочитав это, Бенони побледнел как полотно, и ему показалось, будто люди мерят его сочувственными взглядами. Тогда он засмеялся и сказал: "Вот и слава Богу, что мне больше не надо платить налоги", - но огорчился до того, что даже губы у него задрожали. Возвращаясь из церкви домой, он решил отыскать налогового инспектора и выразить ему свою благодарность, он даже засмеётся, пожмёт руку инспектору за то, что его, Бенони, освободили от налога на состояние, ха-ха.
Его нагнал Арон из Хопана. Бенони нахмурил брови; всего лишь несколько месяцев назад только наиболее состоятельные люди позволяли себе перехватывать Бенони Хартвигсена посреди дороги и навязываться ему в провожатые. Когда Арон сказал "Мир вам!"., Бенони сухо ответил: "Добрый день!"., чтобы хоть так показать, что Арон ему не ровня.
Арон заводит разговор про ветер и про погоду, как здесь принято, и только после этого переходит к делу: не может ли Хартвигсен подсобить его горю. Какое горе-то?
Да вот этот процесс. Адвокат Арентсен заполучил его первую корову, а теперь, считай, и вторая на него отписана. Но насчёт второй коровы жена сказала "Хватит!".. Она её живьём со двора не выпустит.
- Уж и не знаю, как тебе помочь, - сказал Бенони, хоть и с трудом, но принижая самого себя. - Ты ведь и сам нынче видел в налоговом реестре. Я считаюсь человеком без состояния, хе-хе.
- В жизни такой чепухи не слышал. У кого ж тогда и есть состояние?.. - И тут Арон заговорил о своих горах: не пожелает ли Хартвигсен откупить у него горы.
- Почему ты их мне предлагаешь, твои горы?
- А кому ж ещё, как не вам? Я пришёл к тому, кто наделён властью. Я уже и с адвокатом про эти благодатные горы говорил, но у него власти нет, я говорил про них с Маком, но и у него тоже нет.
Заслышав это, Бенони сказал:
- Ладно, я подумаю. А со смотрителем ты разговаривал?
Со смотрителем?! Он переслал камни одному профессору в Христианию, по моей просьбе, и получил ответ, что в них есть свинцовая руда и серебро. Больше смотритель ничего для меня сделать не может. Вы - единственный человек, у кого есть власть.
Да, да, - говорит Бенони, перебрав в голове несколько торопливых мыслей, - для меня несколько грошей погоды не делают, за этим дело не станет. Я куплю горы.
- Буду по гроб жизни вам обязан.
- Приходи ко мне завтра с утречка, - отрывисто, в подражание Маку, говорит Бенони и кивает точно так же, как это делает Мак.
На том и порешили.
День спустя Бенони ещё раз переговорил со смотрителем Шёнингом.
Дряхлый старик был горд и доволен, что его мнение сыграло хоть какую-то роль; так ли, иначе ли, но эти горы, которые он исходил за много лет вдоль и поперёк, перейдут в другие руки, произойдёт какая-то перемена, его идея впредь не будет лежать мёртвым грузом. Смотритель велел хорошенько заплатить за эту четверть мили, выложить не меньше десяти тысяч.
Но оба они, и Арон из Хопана, и Бенони, были люди благоразумные и понимали, что смотрителя занесло. Бенони оставался самим собой и покупал горы не просто так, правда, в рудах и серебре он мало что смыслил, но, если приложить руки и немного денег в придачу, на участке вдоль моря и общинного леса можно будет сделать отличную сушильню для рыбы. Может, когда-нибудь ему доведётся закупить на собственные средства груз рыбы у Лофотенов, тут-то ему и понадобится своя сушильня.
С Ароном они сошлись на ста талерах за горы и за лесок, росший на них. Помощник ленсмана составил купчую.
Но когда пришёл срок выкладывать деньги, Бенони вдруг ощутил себя вроде как благодетелем и опекуном Арона и поэтому сказал:
- Только чтоб эти деньги не уплыли во двор пономаря, к адвокату, понимаешь? Это тебе не по карману.
- Гм-гм... Что касается... Отдать все деньги? Боже меня сохрани!
- А под какой заклад ты отдал корову?
- Двенадцать талеров.
Бенони отсчитывает двенадцать талеров и передаёт Арону:
- Вот это пусть будет Николаю, и на этом твой процесс окончен.
После чего Бенони отсчитывает восемьдесят восемь талеров и заворачивает их в бумажку со словами:
- А вот это не для Николая.
Арон из Хопана знал, какая связь существует между Бенони и Розой, женой адвоката, поэтому, принимая деньги, он сказал:
- Не для Николая, нет и нет.
- Посмотрим, как ты сдержишь слово.
До чего ж было приятно давать советы, и быть Маком, и пользоваться уважением людей! И пусть Арон рассказывает дальше, что сказал и что сделал Бенони Хартвигсен...
А помощник ленсмана прихватил купчую, чтобы засвидетельствовать её в суде.
XXI
Бенони никак не мог справиться с тем, что называл "мрак в голове". Со времени их последнего прощания весной, на дороге, он ни разу не видел Розы. Где она только пропадала? Конечно, он желает ей счастливого пути, но то, что она глаз не кажет в церковь, не встречается ему на дороге, не бывает в Сирилунне, как в былые дни... А ведь старый пономарь умер, так что и за больным ходить ей теперь не надо. А впрочем, какое ему дело до Розы.
И хотя Бенони побывал у сборщика налогов и чего-то перед ним изображал, налоговое управление не удостоило Бенони чести стоять в списке налогоплательщиков. Просто заговор какой-то, они хотят придавить его к земле, отбросить к тем, кто прежде был ему ровня.
Недобрые дни и ночи переживал Бенони. Бог весть, может, люди и правы, когда говорят, что дела его идут под гору. Уж чего он только не выдумывал, чтобы доказать людям свою зажиточность, - и всё без толку: он просил очистить свою трубу от жирной жарочной сажи, всадил уйму денег из своей жалкой наличности в гору, которая ему навряд ли когда понадобится, мало того - из чистого бахвальства купил алмаз для резки стекла. Люди всё равно думают, что Бенони долго не продержится и что в один прекрасный день Мак из Сирилунна купит его за долги. Я влачусь, как вол под ярмом, подумал Бенони на библейский лад, а если на мирской, то он думал примерно так: меня относит в сторону.
Настал сочельник. Бенони сидел дома. Не как в прошлом году, когда его звали Хартвигсеном и приглашали к Маку. Но пусть великий Мак из Сирилунна поопасётся! Срок деньгам, этим самым пяти тысячам талеров, уже истёк тому несколько недель, но Бенони умышленно не пошёл требовать их, чтобы сперва поглядеть, пригласят ли его на сочельник в Сирилунн. Бенони больше не думал о том, чтобы щадить Мака, и вовсе не ради Мака он терпел, а вот Роза почти наверняка будет там в сочельник... Хотя, с другой стороны, какое ему дело до Розы?!
Бенони начинает разводить экономию по отношению к самому себе. Он ухлопал столько наличности, что не сегодня завтра ему придётся просить Мака, чтобы тот открыл ему кредит в лавке. Но он стремится по возможности отодвинуть этот день как можно дальше. Сперва он наливает в чашку сливки и только потом льёт сверху кофе, чтобы зря не размешивать серебряной ложкой. Потом он посыпает свечу солью вокруг фитиля и произносит: "Ну, пусть горит во имя Христово!". Но соль-то он сыплет затем, чтобы свеча горела как можно дольше. Потом одиноко садится за стол, ест приготовленную еду и выпивает пару рюмочек. Покончив с трапезой, он читает молитву и опять выпивает рюмочку-другую, затем он поёт псалом. А больше, собственно, и делать нечего.
А Роза-то небось сидит в Сирилунне и играет на новом пианино. У неё такие мягкие ручки, у Розы...
Бенони роняет голову на стол и задремывает. Но присоленная свеча трещит и плюётся и время от времени стреляет, что снова его будит. Тогда он в тысячный раз начинает размышлять о своей жизни, и о Розе, и о своей наличности, и о богатом убранстве дома, и о неводе. Да, да, ему явно грозит разорение. Попутно вспомнив про горы, недавно откупленные у Арона, он решает, что горы эти увеличат его достояние, его имущество, а больше от них ждать нечего. Ладно, раз он разорён, быть посему, а Розе он всё равно отправит вилку и ложечку, которые когда-то отложил для неё.
Стучат, и в комнату входит Свен-Сторож.
- Надеюсь, - тотчас же восклицает Бенони, - что ты не ел и не пил до того, как прийти ко мне? Здесь ты получишь всё, чего твоей душеньке угодно, - продолжает он возбуждённо. Он не вглядывается в лицо Свена, он говорит без умолку: - Не пойму, чего не хватает моей свече, и уж поганые свечи делают нынче, ну совсем не светят.
- Да и так светло, - с отсутствующим видом говорит Свен. Судя по всему, у него мрачное и подавленное настроение.
Бенони наполняет рюмки, заставляет Свена выпить и раз, и другой, и третий. Потом он прибирает на столе, снова накрывает и болтает без умолку:
- Да, конечно, ты сидел за столом побогаче моего, но, может, ты всё-таки не побрезгуешь и моим угощением...
- Нет, нет, я ничем не побрезгую, - отвечал Свен, и прикоснулся к еде, и даже что-то съел.
- Что ж ты всухомятку-то, - сказал Бенони и подлил ещё. - В Сирилунне-то небось народу собралось нынче вечером?..
- Да, собралось.
- А чужие кто были?
- Не могу тебе сказать, я там не сидел.
- Не сидел за столом?
- Нет. Да и на кой мне это?
Бенони удивлённо воззрился на него.
- Я побродил малость по двору, а потом надумал сходить к вам.
- Что-то ты сегодня на себя не похож. И если ты бродил по двору, верно, у тебя было какое-нибудь дело, - сказал Бенони.
Сколько Свен ни пил, никакого действия вино на него не оказывало, он сидел всё такой же бледный и всё с таким же отсутствующим видом. Может, он хотел на здоровый лад, по-народному, упиться до самозабвения.
- Нет, - вдруг заговорил он, - я просто ходил, а Эллен, она тоже ходила. А потом ей надо было вернуться в дом, уж и не знаю зачем.
- Верно, за делом. А Роза там была?
- Да.
Бенони кивнул утвердительно.
- Я собираюсь переговорить с Маком после праздников.
- Вы тоже собираетесь переговорить с Маком?
- Должен же я получить свои деньги.
- Вот и я собираюсь переговорить с Маком. Дальше так нельзя, - сказал Свен-Сторож. - Фредрик Менза никак не умрёт; но я-то хочу жениться и переехать в его комнату.
- Если только ты получишь её добром.
- Мне всё равно, добром или злом.
Бенони больше доверял словам простым, нежели словам возвышенным, и решил переменить тему:
- Значит, и адвокат там был?
- Был, это он меня спугнул.
- Спугнул?
- Ну да, я чуть её не зарезал... - Свен достаёт из внутреннего кармана длинный нож старшего батрака и вдруг становится убийственно серьёзным, сидит, разглядывает нож и проводит пальцами по лезвию.
- Ты совсем спятил! - восклицает Бенони. - Подай сюда нож!
Но Свен снова прячет нож в карман и начинает рассказывать, начинает изливать душу.
Мак попросил экономку приготовить ему воду для купанья. Экономка сказала: слушаюсь. А потом он попросил Эллен прийти к нему на обыск, а Эллен не захотела. Только попробуй, говорю я ей. Это было сегодня утром. А вечером Мак её снова перехватил и попросил спрятать за ужином вилку и прийти к нему, и он её обыщет, и она пообещалась. Заслышав это, я пошёл к батраку и сказал ему: "Дай-ка мне твой пятидюймовый нож!" - "Зачем он тебе понадобился? Он слишком хорош для твоих дел". - "Бороду хочу обрить", - сказал я. Нож я получил, но бриться не стал, а сунул его в карман и пошёл к Эллен. Я просил Эллен выйти со мной, но она побоялась и не захотела идти. Сказала, что ей некогда. Я ещё раз её попросил, и тогда она ответила: "Ладно, ладно, ради Бога", - и вышла за мной. "Ты пообещала прийти, чтоб тебя обыскивали?" - спросил я. "Нет!" - ответила она. "Только попробуй! - сказал я, - ты у нас слишком добрая, и этому не бывать!" - "Не возьму в толк, что это с вами творится, прямо всем я нужная, ни минуты покоя, даже сшить я себе ничего не могу", - сказала она. А я ей ответил: "Учти, что мне ты тоже нужна, но я от тебя ни разу не слышал ничего, кроме "нет", значит, остаётся одно: взять и уехать". - "Да, да", - говорит она. "Значит, "да, да", говоришь? - спрашиваю я, а сам перехожу на крик: - А ты знаешь, что я тогда сделаю?". Эллен глянула на меня и шмыгнула в дом через кухню. А я ходил-ходил по двору, становилось всё темней, я обошёл дом и подошёл к главному входу, там не было ни живой души, только свеча стояла и горела, одна свеча, и всё. Когда я вошёл в людскую, всех как раз пригласили к ужину, значит, все должны были собраться и сесть за стол. Я вернулся к главному ходу и ждал перед ним. Потом пришла Эллен. "Я прямо обыскалась тебя, - сказала она, - прошу тебя, иди к столу". Тут я никак не мог её схватить, уж больно ласково она это сказала: "Прошу, мол, тебя". - "А ты пойдёшь к нему вечером?" - спросил я. "Уж, верно, пойду", - ответила она. "А может, плюнешь?" - "Нет, никак нельзя!". И подошла ко мне, и обняла меня, и поцеловала. Я сразу унюхал, что она выпила чего-то крепкого. "Ты, верно, потому и не боишься моего ножа, что выпила?" - спрашиваю. "Не боюсь я твоего ножа, если что, я закричу, и выйдет Мак". - "Ну так я и его убью". И тут она мне и ответила: "Сперва надо нас обоих спросить!".
Свен умолк, задумался, выпил одну за другой две рюмки, поднял глаза на Бенони и повторил:
- Она мне и отвечает: "Сперва надо нас обоих спросить".
- Интересно, что она имела в виду?
- Вот уж не скажу.
- А ты её бил?