- Я подчеркнул тот день, который ты сама назначила.
Она медленно кивнула в знак того, что это ужасно.
- Тот день, в который нас должны были обвенчать, - продолжал он, чем терзал её ещё больше.
И тут, отступив на несколько шагов назад, она заговорила:
- Ну что я могу тебе ответить? Наверно, мы просто не подходим друг другу. Конечно, хорошего в моём поступке нет, но тут уж ничего не поделаешь. Подумай, к чему бы это всё привело. Ради Бога, Бенони, забудь всё, ради Бога, забудь.
- Да, да, говорить ты мастерица, - сказал он, - где мне с тобой тягаться. Люди толкуют, будто Николай Арентсен желает тебя получить.
На это она ничего не ответила.
- И с тобой он не первый день знаком, толкуют люди.
- Да, мы давно знакомы. С детских лет ещё, - сказала она.
Бенони взглянул на её лицо красивой овальной формы, на её большой, яркий рот, на грудь, которая взволнованно колыхалась, а глаза она так опустила, что ресницы слились в одну поперечную черту. Уж, верно, в ней гнездилась какая-нибудь дьявольщина, иначе откуда бы у неё взялся такой рот.
От волнения губы у него так задрожали, что между лих сверкнули желтые, моржовые зубы.
- Да, да. Николай первым тебя взял, пусть и напоследок тобой владеет, - сказал он, пытаясь сохранить равнодушный вид.
- Да, - тихо сказала она и почувствовала глубокое облегчение. Дело было сделано, и всё, что надо, сказано.
- И ещё этому Николаю ни о чём не пришлось тебя просить понапрасну, - с жаром продолжал Бенони.
Она подняла на него недоумённый взгляд.
- Люди так говорят. И твоё хвалёное благородство для меня всё равно как голубиный помёт. Можешь идти и лечь с ним опять.
Она пристально глядела на него, у неё сделалось большое, невинное лицо, но потом черты его исказились и глаза вспыхнули гневом.
Бенони увидел, что он натворил, и немного смутился.
- Так люди говорят. А я не знаю. Это не моё дело.
- Ты с ума сошёл! - вырвалось у неё.
Он тотчас пожалел о сказанном, заговорил снова, понёс какую-то околесицу, он был смешон в своём великом смятении.
- Ты зря так огорчаешься, - сказал он. - Думаешь, я совсем свинья?! Просто мне не под силу стоять и беседовать с тобой ангельским голосом, вот и весь сказ. Тебе дела нет до моего жалкого сердца, ты только слышишь глупости, которые я произношу вслух. Впрочем, об этом не стоит беспокоиться, - утешил он её.
Она понемногу справилась с собой. Но покуда она стояла вот так, склонив голову, по её носу пробежало несколько слезинок и упало ей на грудь. Внезапно она протянула руку и, не поднимая глаз, сказала: "Прощай!".
Потом она торопливо отошла.
- Пожалуйста, не верь, - сказала она, повернувшись к нему.
- Чему не верить? Да я и не верю, и никогда не верил. Но ты думаешь только о том, что касается тебя, и ни капли не думаешь о том, что мне придётся пережить за мою длинную жизнь. Обо мне вспоминать нечего, я того не стою.
- Я очень виновата перед тобой и знаю это.
- Да, ты знаешь, ты вообще всё знаешь, но помалкиваешь. Ты слишком знатная барыня, если сравнить с таким бедолагой, как я. Вот ты уйдёшь, а я останусь. По-моему, ты чересчур поторопилась, но ты, верно, так не думаешь.
Поскольку он и на эти слова не получил никакого ответа, в нём вспыхнул гнев и ожила крестьянская гордость. Он сказал:
- Да, уж мы с Бенони как-нибудь переживём эту беду.
Она отошла ещё на несколько шагов, снова повернулась и сказала:
- А это всё я тебе отошлю назад.
- Чего отошлёшь?
- Ну, кольцо и крестик.
- Да не надо. Уж раз ты их получила, значит, они твои. А что до меня, я, с Божьей помощью, обойдусь и без этого.
Она лишь покачала головой и ушла.
XIV
В полной нерешительности Бенони остался посреди дороги. Сперва он думал пойти следом за ней, но нет, пусть черти за ней ходят, а он не желает. Потом он решил сходить к пономарю, хотя ходить было вроде и незачем. Теперь Бенони не казался стройным как памятник, теперь он не мог шутливо утверждать, будто покорил сердце пасторской дочки и не знает теперь как от неё отделаться.
Завидев дом пономаря, он остановился и долго разглядывал его, бессмысленно вытянув шею, потом собрался с мыслями, повернул и пошёл в Сирилунн, чтобы повидаться там с Маком.
- У меня дела, вот я и вышел, - сказал Бенони. Мак на мгновение задумался и всё понял. Но не зря он был Маком, потому как, положив перо на конторку, спросил:
- Ты, верно, пришёл за расчётом? Мы ещё не подсчитали толком. Ты хочешь взять наличными?
- Да уж и не знаю. Тут всякое есть, я и пришёл из-за разных дел, потому как скоро вообще не буду знать, на каком я свете.
- За чем же дело стало? Можешь получить всё, что тебе причитается. - И Мак, ухватив перо, принялся подсчитывать.
Бенони был слишком погружён в свои мысли, он сказал:
- На Лофотенах, говорят люди, есть банк, или как он там называется.
- Есть банк?
- И что банк - куда надёжнее. Так люди говорят.
Тут Мак внезапно встал, губы его скривила усмешка, и он спросил:
- Надёжнее, говоришь?
- Ну да, банк кладёт деньги в железный шкаф, а такой шкаф никогда не сгорит, - ответил Бенони и тем здорово выкрутился.
Мак отпер дверцу своей конторки и достал оттуда маленький железный ларец.
- А вот и мой железный шкаф, - сказал он. - Раньше им владели мои предки, - добавил он. Потом взял ларец и довольно громко опустил его на конторку со словами: - И он, между прочим, тоже никогда не горел.
- Да, да, - сказал Бенони, - а если случится несчастье?
- Так у тебя же есть моя расписка! - воскликнул Мак и тут вдруг вспомнил, что расписка куда-то исчезла. Чтобы не спрашивать, нашлась она или нет и как обстоит дело с засвидетельствованием, он поторопился проскочить опасное место: - А уж коль на то пошло, я никогда не держу своё богатство в ларце. Я рассылаю деньги, я использую их.
Но Бенони был сегодня слишком рассеян, чтобы ввязываться в дискуссию, он вдруг завёл речь о пианино, о серебре и о столике розового дерева, что все эти вещи вряд ли ему понадобятся и будут стоять без всякого применения. Потому как Роза и молодой Арентсен...
- Что Роза?
- Да люди разное говорят. Вот Николай, сын пономаря, вернулся, ему она и достанется, говорят люди.
- Ничего не слышал, - ответил Мак. - А с ней ты разговаривал?
- Да. Она была очень неприветливая.
- Уж эти женщины! - задумчиво промолвил Мак. Бенони подсчитывал про себя всё, что он уже сделал и ещё собирался сделать для Розы, он подсчитывал предубеждённо, с обидой, от волнения он обрёл свою естественную манеру и сказал то, что надлежало сказать.
- Разве законно обращаться так с простым человеком? Пожелай я настоять на своём праве, я бы взвалил на спину Николаю все его знания.
- А Роза сказала что-нибудь определённое?
- Нет, определённого ничего. Она просто заговорила меня. Нет, напрямую она не сказала, что между нами всё кончено, но она к тому клонила.
Мак отошёл к окну и погрузился в размышление.
- Есть такая старая поговорка, что женская хитрость не знает конца. Но я со своей стороны думаю, что у женской хитрости есть свои извивы и есть свой конец.
Маку не пристало непринуждённо болтать и слушать доверительные жалобы какого-то там Бенони. Поэтому он повернулся к нему и сказал коротко:
- Я поговорю с Розой.
Слабая надежда трепыхнулась в сердце у Бенони.
- Да, да, большое вам спасибо.
Мак кивнул, давая понять, что разговор окончен, и взялся за перо.
- Но если говорить про пианино и прочее, мне ведь всё это теперь без надобности...
- Дай мне сперва переговорить с Розой, - сказал Мак.
- Да, да... А насчёт банка...
- Потом, потом.
Бенони пошёл к дверям, нерешительно повертел шапку в руках и сказал:
- Да, но... Мир вам!
Бенони идёт домой, не много в нём осталось присутствия духа, и на сердце у него никогда ещё не было так тоскливо. Через день он ещё раз наведается к Маку, чтобы узнать, как обстоят дела, но Мак так и не переговорил со своей крестницей. Странно, странно, думает про себя Бенони, но, может, Мак желает воздействовать на неё целый день с утра до вечера. Бенони ждёт день и ждёт другой и отправляется к Маку в величайшем возбуждении. Он знает, что Розы там сейчас нет, он видел своими глазами, как она идёт к общинному лесу.
Мак встречает его, покачивая головой.
- Не понимаю я эту девушку.
- Вы с ней говорили?
- И не раз. Могу тебя заверить, что неплохо представлял твои интересы. Но тем не менее...
- Да, - говорит Бенони, окончательно упав духом. - Значит, и толковать больше не о чем.
Мак размышляет, лицом к окну. А в Бенони разгорается пламя, он вновь гордый и неукротимый.
- Она хочет отослать мне золотые кольцо и крестик, так она сказала. А я ответил, что не стоит ей беспокоиться, что раз она получила эти вещи, пусть и владеет ими. Мне и без них хватит на еду и на одежду, сказал я, ха-ха-ха. Думаю, уж на жидкую-то кашу у меня ещё осталось.
Бенони снова коротко и нервно хохотнул, а под жидкой кашей он подразумевал кашу, сбрызнутую молоком.
- Впрочем, свою лучшую карту я ещё не выложил, - говорит Мак, поворачиваясь к нему лицом. - Она у нас ещё смягчится, - продолжает он и тем подаёт Бенони надежду.
- Вы это серьёзно?
Мак кивает, не разжимая губ.
- Не погневайтесь, но только что это у вас за карта?
Но Мак только отмахнулся. Болтать пока незачем.
Он лишь говорит:
- Предоставь это мне... Кстати, о банке, про который ты говорил. Я так понял, что ты хочешь забрать у меня свои деньги?
- Не знаю, не знаю. У меня голова сейчас не работает.
- Но мне-то надо знать точно. Я тут хожу и стараюсь для тебя, отказываю себе в отдыхе, чтобы хорошенько всё обдумать, поэтому я желаю с тобой разобраться.
- Не погневайтесь на меня, но я решил оставить деньги у вас, покамест меня ещё не так припёрло.
Бенони понимал, что дальше заходить нельзя, что надо подождать, пока Мак доведёт до конца переговоры с Розой.
Ведь ещё оставалась надежда. И Мак обладал нечеловеческим могуществом.
Когда Бенони выходил из конторы, он заметил, что Стен, один из приказчиков Мака, приколачивает какое-то объявление к стене лавки.
- Какие такие новости? - спросил Бенони.
Но Свен только пробормотал что-то невнятное, а отвечать не стал.
Бенони увидел, что это объявление о предстоящем заседании суда, и остановился, чтобы прочесть дату. Он понимал, что бедный Свен затаил против него злобу ещё с тех самых пор, когда они вместе работали в лавке, потому он и не стал его больше ни о чём спрашивать.
А Свен не спешил, он прижимал объявление растопыренной синей пятерней и не спеша заколачивал каждый гвоздик через кожаный лоскуток, и этой работе не было видно конца-краю.
Будь это в былые времена, в дни его величия, Бенони без всяких разговоров взял бы тощего Свена за шиворот, но сейчас он был уязвлён и унижен в сердце своём, а потому не позволял себе новых раздоров. Пришлось ему уйти, так и не прочитав дату. Да, поистине Господь низверг его в глубокую пучину. Вот он остался при своих больших деньгах и при своих сокровищах, но не было на свете человека, чтоб разделить эти сокровища с ним. Уже нет сомнений, что Роза его покинет. Ах, не заноситься бы ему в мыслях, не думать, что Роза может стать его женой. Добром это и не могло кончиться. Он ведь с самого начала, ещё когда разносил королевскую почту, после того общинного леса, после пещеры, наврал людям про неё. Далёкие, блаженные времена с почтой, с почтовой сумкой, на которой был изображён лев, времена, когда он разносил письма и был в дружбе со всеми людьми. Зимой лес лежал белый и тихий, весь в снегу под всполохами полярного сияния, а летом он благоухал черёмухой и хвоей, на радость людям. Всё равно как лакомиться кушаньем из свежих птичьих яиц.
XV
Горькие дни настали для Бенони, он исхудал и побледнел, и даже его медвежье здоровье пошатнулось. Он выдвигал один за другим ящички столика для рукоделия и говорил: "Что я с ним теперь буду делать?". Он протирал столовое серебро и крышку пианино и говорил с такой же тоской: "Зачем мне всё это?". Он и сам пробовал играть или зазывал в комнату свою кухарку и разрешал ей осторожно трогать клавиши, но никакой музыки при этом не возникало, и он говорил: "Довольно, а то как бы нас кто не услышал!".
А ночью в его голове роилась тысяча соображений: ну и что, к примеру, думал он, я мог бы жениться и на другой девушке. После чего он в мыслях перебирал весь девичий молодняк посёлка, полагая себя достойной парой для любой из них. Навряд ли кто-нибудь скажет "нет" Бенони Хартвигсену, ха-ха, им небезызвестно, что у него хватит денег и на кашу для них, и на красивую мануфактуру, ха-ха-ха; никто не отвергал его ухаживаний, ни когда он выходил на любовный промысел, ни на рождественских танцульках, ни в церкви. Но тут у него есть большие комнаты, и пианино, и столик для рукоделия, и футляр с серебром. А главное, главное: с каким злорадством воспримут люди его падение, если он уронит себя до связи с девушкой низкого сословия. Небось и Роза тогда скажет: вот эта для него самая подходящая! Нет, такого удовольствия он ей не доставит...
С горя Бенони вполне мог удариться в религию или запить. Был такой выбор - не на жизнь, а на смерть. Но особых задатков для греха у него не было, человек он был средних достоинств, но зато добрая душа. Для неё это будет как раз кстати, для Розы, для этой бесстыдной и бессердечной особы. И он с мрачным видом сказал своей кухарке:
- Ты сегодня не готовь ужин.
- Вы, стало быть, пойдёте в гости в Сирилунн?
- Нет, кхм-кхм. Просто я не голодный.
- Быть того не может! - воскликнула удивлённая кухарка,
- Не могу же я быть голодный весь день, - в сердцах ответил Бенони. - Это невозможно.
- Да, да.
- Все мы когда-нибудь умрём, - сказал он потом. - Умрём?
- Ты тоже умрёшь. Только ты об этом не думаешь.
Кухарка честно призналась, что и впрямь не думает пока о смерти, но полагает рано или поздно стать белой словно снег, окроплённый розовой кровью агнца.
- Ну да, в общем, так оно и есть, - отвечал Бенони. - Но я-то думаю о кораблекрушениях и о смерти в волнах.
Тут она его тоже вполне поняла, у неё был когда-то зять...
- Короче, ужина ты сегодня не готовь, оборвал её Бенони.
И он побрёл в Сирилунн. Зачем его туда понесло? Если ему понадобилось море, оно лежит как раз у его дверей. Он обвёл взглядом причальные мостки, сирилуннскую усадьбу, сушильный причал, где кверху дном лежали лодки, подумал, что часть этого добра принадлежит ему, что он Маков совладелец. Тогда он пошёл на усадьбу и спросил Свена-Сторожа.
А Свен так и засиделся в Сирилунне. Вернувшись с Лофотенов на "Фунтусе" и получив своё жалованье, он всё-таки не уехал: уж больно он прикипел сердцем к горничной Эллен.
Он мог уехать на юг с почтовым пароходом, уплыть от неё раз и навсегда, но вместо того он снова пошёл в Макову контору и обратился к Маку и попросил разрешения остаться. "А к чему мне тебя приставить?" - спросил Мак и задумался. "К любой работе, какая ни понадобится", - отвечал Свен, поклонившись на городской манер. - В большом имении много всякой работы, - продолжал он, - сад надо содержать в порядке, иногда - что-нибудь подкрасить, а иногда и заменить оконное стекло". Маку парень сразу понравился, вежливый и открытый, вот почему он и задумался. "А вдобавок ещё два нахлебника, - продолжал Свен, - они, можно сказать, почти мёртвые, они не могут больше заготавливать дрова. Монс слёг, он лежит уже три недели и только ест, как мне говорили, ему уже не встать. А Фредрик Менза всё время сидит возле его постели и ругается, что он не встаёт. Но и он тоже дровами не занимается. Несколько дней назад горничной Эллен самой пришлось идти в сарай, но господи ты боже мой, сколько поленьев могут прихватить эти невинные ручки?". Мак спросил: "А другие батраки что делают?" - "Они возят на поле навоз, и вообще мало ли всякой работы в такой большой усадьбе, как ваша?". И тут Мак сказал: "Можешь остаться".
И Свен перебрался в усадьбу и выполнял всякую работу. Девушкам часто требовалась помощь в амбаре или в хлеву, вдобавок очень даже часто случалось, что, когда Эллен прибиралась в комнатах, надо было перевесить какую-нибудь гардину либо смазать дверные петли. Выходило, что она и на самом деле влюблена в этого весёлого парня.
Следовало ожидать, что Уле-Мужик и Мартин-Приказчик будут рады-радёхоньки, заполучив в усадьбу такого безотказного помощника. Вместо того они изводили его своей ревностью и устраивали ему все пакости, какие только могли. Когда, к примеру, Брамапутра стирала бельё в прачечной и просила Свена помочь ей отнести на чердак лохань с бельём, Уле следовал за ними по пятам и кричал: "Чтоб тебя чёрт побрал! Ты что это мою жену лапаешь?!". И так же бдительно следил старший батрак за горничной Эллен, что, мол, никогда ещё у неё так часто не обрывались гардины, с тех пор как этот Свен по первому зову готов привести всё в порядок. Дайте срок, Маку всё будет доложено...
Чувствуя себя одиноким и покинутым, Бенони разыскал Свена, чтобы услышать от него слово утешения. Он сказал:
- Не обращай на меня внимания, я просто слоняюсь без дела все эти дни. А так-то мне ничего от тебя не надо.
- Немножко походить без дела - это как раз то, что может себе позволить человек вроде вас, - отвечал Свен. - И ещё большое спасибо за "Фунтус".
- Да, "Фунтус", "Фунтус"... Видишь моё кольцо? Я вовсе и не собираюсь его снимать.
Свен поднял глаза от работы и сразу всё понял. И приложил все усилия, чтобы наилучшим образом утешить своего шкипера.
- И не снимайте, - отвечал он, - очень многие, бывает, раскаиваются, что действовали чересчур поспешно и не пожелали хоть немного подождать.
- Ты думаешь? Может, ты и прав. Я даже и не собираюсь зачёркивать отметку, которую я сделал в календаре. А об этом ты что думаешь?
- Нельзя делать ничего подобного, - однозначно отвечал Свен. - Где вы сделали отметку, там она пусть и остаётся.
- Ты думаешь? Но женщины и всякое такое, они ведь переменчивые...
- Ваша правда. Уж и не знаю почему, но они очень непостоянные. Всё равно как захочешь ухватить ветер и стоишь потом с пустыми руками.
- Нет, вот здесь ты не прав, всё не так, - отвечал Бенони. - Вот Роза, например, она очень даже постоянная, иначе не скажешь...
Свен-Сторож начал догадываться, как тяжко на душе у его шкипера.
Конечно, Роза его отвергла, и всё-таки она без греха, она верная и преданная.
- Потерпите, может, ещё всё и уладится. А вообще-то у меня у самого нынче мутно на сердце. Будь дело в городе, тогда и говорить бы не о чем, там девушек полно, три, а то и четыре сразу. А вот здесь есть только одна.
- Это горничная Эллен?