Свен утвердительно кивает: да, это она. И сразу же признаётся, что у него просто нет сил сесть на почтовый пароход и уехать подальше от неё.
- Ну так и не уезжай, - утешает Бенони в свою очередь, - уж, верно, ты её тогда получишь.
На это Свен говорит, что тут есть и своё да, и своё нет. Если она не будет принадлежать ему одному, зачем она тогда нужна. А у него подозрение, что и Мак на неё поглядывает.
Бенони качает головой и говорит, что в Сирилунне это самое обычное дело. Даже и толковать не о чем.
Весь бледный и с дрожащими губами, Свен рассказывает о своих подозрениях: как-то утром он работал на дворе, а Эллен чем-то занималась наверху, в коридоре, и тихонечко напевала. И Мак позвонил из своих покоев.
- ...Я ходил по двору, работал, а сам думал: с какой стати она распелась? Ведь это всё равно что сказать: вот она я. Потом я ещё слышал, как Эллен прошла к Маку и оставалась там несколько часов.
- Несколько часов? Навряд ли.
Свен запинается. Он и сам подумал, что навряд ли, и постарался выразить свою мысль более правдоподобно.
- Ну, уж никак не меньше, чем полчаса. Или чем четверть, - согласился он. - Это уж всё равно. Но когда она вышла от него, у неё были такие усталые, погасшие глаза. Я окликнул её и спросил: "Ты чего там делала?" - "Я растирала ему спину мокрым полотенцем", - ответила она, тяжело дыша. "Для этого не нужно столько часов, - сказал я. - Или полчаса, но это не имеет значения". Но на это она вообще ничего не ответила, она стояла молча и была совершенно без сил.
Бенони ненадолго задумался, потом промолвил.
- Вот что я тебе скажу, Свен-Сторож: ты даже глупей, чем я думал. Она так намаялась, растиравши ему спину, вот потому она и стояла такая усталая. Бедняжка Эллен!
Бенони говорил суровым тоном, уж очень ему хотелось утешить Свена.
- Вы так думаете? Я, признаться, и сам так думал, но... Вы, верно, не видели, как выглядит кровать, в которой Мак их принимает?! Я как-то был у него в спальне, смазывал там дверные петли. И вот стоит эта кровать, накрыта красным шёлковым одеялом, и на каждом столбике сидит серебряный ангел.
Бенони уже доводилось слышать про этих четырёх ангелов, они были старинные и куплены много лет назад, в чужой стране. Ранее, при жизни мадам Мак, ангелы эти обитали в большой гостиной, каждый на своём цоколе, и каждый держал в руке светильник, а теперь Мак с его барскими замашками велел переместить их на свою кровать.
- Потрясающе! - сказал Бенони, имея в виду ангелов.
- А шнур от звонка висит как раз над кроватью, - продолжал Свен, - он сплетён из шёлка и серебряных нитей, а кисть подбита красным бархатом.
- Потрясающе!
Бенони вдруг призадумался: недурно бы заиметь такой же звонок с кисточкой, если бы Роза... Но Роза, она...
- А я-то всё болтаю, всё болтаю! - вскричал Свен, заметив, как помрачнел его собеседник. У него самого заметно отлегло от сердца, ведь сам шкипер, его шкипер, признал Эллен невиновной. - А между прочим, я до сих пор не рассказал вам историю про школьного учителя. Вы ведь помните, я ещё вставил ему окошко под Рождество, ха-ха.
- Он здесь был?
- Да ещё как был. Прямо весь кипел. Я предложил ему спеть для него. Нет, не надо. Предложил вынуть стекло обратно. Нет, не надо.
- А чего ж ему было надо?
- Он хотел подать на меня жалобу. Хартвигсен, у вас такая власть, Хартвигсен, скажите, как мне быть?
От этих слов Бенони взбодрился и отвечал вполне отеческим тоном:
- Перекинусь-ка я парой словечек с этим учителем.
- Он сказал, что прямо пойдёт к новому адвокату, к Арентсену, чтоб дело передали в суд.
- К Арентсену? Это пономарев Николай, что ли? А когда суд?
...Бенони малость призадумался, потом изрёк с величественным видом:
- Пусть лучше и не пробует.
Он вошёл в лавку и прочёл объявление, что заседание суда состоится в Сирилунне семнадцатого числа. Оставалось всего каких-то два дня. Покуда он стоял и читал объявление, рядом с ним примостился лопарь Гилберт. Он явно побывал у того прилавка, где продавали спиртное, а потому улыбался и вообще был вполне доволен жизнью.
- Boris, boris, - поздоровался он. - И ещё вам привет от Розы, пасторской дочки.
Бенони воззрился на него.
- И ещё у меня свежие новости, я с ней вчера вечером разговаривал, - ехидно продолжал Гилберт. - Я её встретил на дороге. Хо-хо! Вы об этом слышали?
Бенони только и ответил невнятным "нет".
- Она выходит за адвоката, - разулыбался Гилберт.
- Я знаю.
- "Когда рыба высохнет, мы сыграем свадьбу", - сказала она.
- Это она так сказала?
- Да, я стоял к ней так близко, как теперь стою к вам. "Как это тебе покажется, Гилберт? - сказала она мне. - Двенадцатого июня я сыграю свадьбу". И она улыбалась и была очень довольная, так что у неё всё в порядке.
Бенони оставил лопаря и ушёл домой. В его смятенной голове крутилась такая мысль: до суда осталось два дня, на суде зачитают его закладную, интересно, что на это скажет Мак? Уж, верно, не станет тогда уговаривать Розу. Как же быть? А никак, счастливого ей пути. Роза для него потеряна, 12-го июня, когда соберут сухую рыбу, она сыграет свадьбу. Придётся ему привыкнуть к этой мысли, и ещё раз счастливого ей пути. Что ж, прикажете ему быть всё равно как ослу в Библии, на котором ездят все кому не лень?
Домой он вернулся в ещё большем смятении и досаде. Кухарка уже ушла, не приготовив ужина. Он сам взял себе кой-какую еду, потом лёг.
На другое утро Бенони вышел из дому пораньше, как бы то ни было, он решил повидаться с помощником ленсмана и вызволить у него свою закладную. Сегодня он уже не повторил бы про Розу своё вчерашнее "счастливого ей пути"; и стало быть, лучше ему не гневить Мака.
Но помощник, оказывается, ещё зимой переслал закладную по назначению, она уже давно была в папке у помощника судьи. Бенони сник.
- Это ведь как рука судьбы, - вдруг заговорил помощник, - что вам приходится нести напрасные хлопоты. Но поймите и меня, я не мог надолго оставить у себя такой ценный документ. А вдруг, скажем, пожар?
Бенони попытался отговорить его оглашать документ на заседании суда.
- Мне бы не хотелось, чтоб его оглашали, - сказал Бенони, - вы попробуйте вызволить его обратно, а уж я в долгу не останусь.
После разговора с помощником ленсмана Бенони отправился к учителю. Уж этого-то добряка он надеялся живо урезонить. Свену он, правда, ничего не сказал, но про себя, разумеется, помнил, что учитель прошлой весной занимал у него деньги, несколько талеров, а потому и предполагал, что это обстоятельство облегчит его задачу. А вот Свену он не проговорился, он просто с важным видом обещал посодействовать. Ведь и Мак из Сирилунна вёл себя точно таким же манером, изображая свою власть таинственной и безграничной.
Конечно, после первых же слов учитель пообещал взять обратно от Арентсена своё заявление. Но ведь нельзя же сказать, что он действовал сгоряча, он тогда очень рассердился на этого бродягу, из-за которого жена и дети, а отчасти и он сам вообразили, будто имеют дело с рождественским привидением.
После всех разговоров Бенони выехал на лодке в дальние деревни, чтобы узнать, как там дела насчёт сельди.
XVI
Не один только учитель и Арон из Хопана прибегли к помощи Арентсена со всякими мелкими тяжбами, так делал весь посёлок. Стало даже своего рода модой спешить в дом пономаря со всеми обидами на односельчан, и Николай для них записывал, и подсчитывал, и составлял документы и обеими руками загребал вознаграждение. Никогда ещё взаимные тяжбы и кляузы не расцветали таким пышным цветом. Без спросу взятая лодка - как в деле Арона, едва нарушенная граница между участками, ошибка в счёте - всё тотчас становилось добычей адвоката. Уж больно был случай подходящий: Николай, сын пономаря, завершил долгое учение и вернулся домой, чтобы помочь людям обрести своё право, так неужто ж им было и теперь мириться со всякой несправедливостью, как в прежние времена?
За путину возле Лофотенов, за сушку на скалах Маковой рыбы деньги ручейками растекались по домам, большие и малые суммы, давая возможность даже самому бедному немножко посудиться и возбудить "дело" хоть против кого-нибудь, даже Уле-Мужик, у которого карманы отвисали от лофотенских заработков, обратился к адвокату Арентсену, чтобы тот вчинил иск его жене и Свену-Сторожу.
А сам господин адвокат отсиживал определённые часы у себя в конторе и принимал людей, будто какой начальник. Он уже не выглядел добродушным шутником, а, напротив, держал себя решительно и холодно. Я, Николай Арентсен, и есть закон, мог он сказать, и кто не пожелает ладить со мной, тот может считать себя в большой опасности. Язык у него был словно бритва, он мог изничтожить любого, кто посмел бы с ним тягаться, и, преисполненный строгости, он даже начал проставлять за своим именем знак железа. Да, этот чёртов Николай, сын пономаря, сразу получил такую обширную практику. За вопрос о каком-нибудь пустяке он брал полталера, за совет - один талер, а за составление бумаги - целых два. Но в остальном он был человек обходительный, людям, которые к нему приходили, сразу предлагал стул, не требовал, чтоб ему непременно платили серебром, а довольствовался бумажками. Если во время своих прогулок после дневных трудов он встречал кого-нибудь из знакомых, то не чинясь говорил ему: "А ну, пойдём в Сирилунн, пропустим по рюмочке за хороший исход твоего дела!".
Адвокат Арентсен пожинал также зримые плоды своей прогулки в церковь соседнего прихода. В Торпельвикене проживал некий Левион, сосед того самого Марелиуса, что запродал англичанину право на рыбную ловлю в его ручье. Но разве Левиону не принадлежал другой берег того же самого ручья? И разве сэр Хью не должен заплатить и ему тем же манером? Уж не думает ли чёртов англичанин, что и впредь будет осыпать деньгами одного только Марелиуса? Правда, у Марелиуса есть вполне взрослая дочь, вот в чём секрет... Марелиус же со своей стороны и не думал скрывать, что они с сэром Хью друзья-приятели, и даже делал вид, будто спикает с ним по-ихнему, по-английскому. А его дочь, эта самая взрослая Эдварда, названная так в честь Эдварды Мак, она живо освоила чужой язык, когда они разговаривали с глазу на глаз, и всё понимала, даже если сэр переходил на шёпот.
А Левион, тот пошёл к адвокату Арентсену и объяснил всё как есть. Арентсен кивнул, давая понять, что Левион совершенно прав. Он спросил:
- Какой ширины этот ручей?
- Двенадцать раз по шесть футов у водопада. Там он всего уже.
- А какой длины удилище, которым пользуется англичанин?
Левион не понял вопроса, но ему растолковали: если англичанин забрасывает удочку дальше, чем до середины ручья, ему просто не отвертеться. И тут Левион совсем разошёлся, начал, что называется, торговаться с самим собой, и под конец вообще заявил, что ручей отродясь не был в самом своём узком месте шире, чем восемь по шесть.
- И что, сэр Хью не желает платить?
- Не знаю, - ответил Левион, - я его пока не спрашивал.
- Гм-гм. Тогда мы пригласим его на арбитражную комиссию.
Арентсен оформил вызов. Сэр Хью явился и был готов покончить дело миром. Он предложил уплатить Левиону ровно столько, сколько он платит Марелиусу. И назвал сумму.
Но Левион лишь упрямо покачал головой и сказал:
- Маловато, ему вы платили куда больше. Вот, между прочим, у Эдварды новые платья, всё новое, хоть изнутри, хоть снаружи, это она откуда взяла?
На такие слова сэр Хью встал и покинул заседание комиссии.
- Ну что ж, передадим дело в суд, - подытожил Арентсен.
- Я день и ночь думаю про то, какую великую несправедливость причинил мне этот Марелиус. Он запродал всего лосося из ручья и запродал всего лосося из моря. В последнее время англичанин выезжал на лодке рыбачить в аккурат перед моим причалом.
Адвокат Арентсен сказал:
- Подадим и на Марелиуса.
Коротко и чётко, с уверенным видом изрекал великий законник Арентсен свои решения. Он был необычайный человек. И когда Левион хотел заплатить, а других денег, кроме жалких бумажек, у него не было, Арентсен без колебаний принял и бумажки.
В Сирилунне происходит выездное заседание суда.
Макова экономка отрядила Свена за птицей и прочей снедью по окрестным посёлкам, она кликнула на подмогу жену младшего мельника. Приготовлениям для приёма высоких гостей не было конца. Добилась она также, чтобы и Роза Барфуд пришла для содействия и для приятности. Людскую переоборудовали в зал суда, с большим, покрытым скатертью столом для членов суда и маленьким столиком для одного либо двух адвокатов. Каждый стол огородили перилами, а для фогта соорудили конторку на другом конце людской.
Но из самого суда ничего путного не вышло.
Амтман не приехал, как сулился и писал, и добрая экономка ужасно горевала, что самого главного начальства так и не будет. Но - и это было ещё хуже - помощник судьи тоже не прибыл. Стареющий помощник совсем расклеился и послал вместо себя своего уполномоченного. Тут уж и Мак призадумался и начал расспрашивать о здоровье помощника.
- Что-то он сдал, он хоть и не лежит в постели, но заметно худеет, плохо спит, и вообще его мучат сомнения.
- Какие ещё сомнения?
Уполномоченный привёл несколько примеров. Раньше у них в суде было так и так, а теперь так и так, короче, сомнения религиозного характера.
- У него?
Уполномоченный с достоинством отвечает:
- Он просил меня передать вам большое спасибо за полбочки морошки, которую вы послали ему зимой...
- Ах, какие пустяки...
- ...и выразить сожаление, что не сможет поблагодарить вас лично.
Тут Мак направился к окну и, глядя во двор, погрузился в размышления.
Заседание суда открыто.
За столом, покрытым скатертью, сидит судья - молодой уполномоченный, два письмоводителя, а по обеим сторонам сидят ещё четверо заседателей, избранных среди лучших людей прихода. Каждый за своим столиком сидят два адвоката - городской и Н. Арентсен, оба разложили перед собой протоколы и прочие бумаги. Если внимательно приглядеться, на столе у старого адвоката из города лежит меньше бумаг, чем было в прошлом году, и меньше, чем у Арентсена. Время от времени появляется какой-нибудь человек и испрашивает разрешения переговорить с одним из адвокатов, и чаще всего эти люди приходят к Арентсену.
Потом началось рассмотрение дел одного за другим по очереди: штрафы, межевые споры, судебные засвидетельствования, правовые конфликты. Арентсен не знал ни минуты покоя, говорил, записывал, требовал внести в протокол. Конечно, он мог бы в большей степени проникнуться торжественностью момента, но молодой судья не внушал ему должного почтения, он даже не обращался к нему со словами "господин судья", как это делали все остальные, а просто называл "господин уполномоченный". Арентсен выложил на судейский стол доказательство и сказал: "Прошу вас, этот документ вполне заслуживает того, чтобы его поместить в рамку и под стекло". По делу Арона из Хопана, у которого без спроса взяли лодку, Арентсен сказал: "Таков закон". На что судья не без изумления возразил: "Вообще-то да, но нельзя упускать из виду некоторые обстоятельства". - "Таков закон", - повторил Арентсен. И слушатели, размещённые по ту сторону барьера, одобрительно закивали и подумали: "Ну и дока наш законник, даже слушать приятно".
Из-за множества новеньких, с иголочки дел адвоката Арентсена судья даже и представить себе не мог, когда сегодня закончится заседание. Однако он добросовестно трудился, заслушивал свидетелей, рылся в протоколах, читал, писал, говорил, но лишь на третий, последний день он добрался до иска Левиона из Торпельвикена к господину Хью Тревильяну.
Однако сэр Хью присутствовал с первого дня, бродил по усадьбе, наведывался в зал заседаний, никого при этом не видя и не слыша, с типично британской невежливостью, он не размыкал уст, даже когда с ним здоровались и говорили "Мир вам!".. Явился он в суд трезвый как стёклышко, обедал за столом у Мака, в главном доме ему отвели комнату, но, даже имея за каждой трапезой соседом по столу уполномоченного, он ни разу не заговорил о своём деле. Он и вообще почти не разговаривал.
- А сейчас будет ваше дело, - сказал ему судья после обеда.
- Хорошо! - равнодушно отвечал англичанин.
В зал заседаний он заявился при удочке, но без поверенного, снял шапку с мухой-наживкой, сообщил своё имя, звание и место жительства в Англии. По поводу выступления Арентсена он дал несколько кратких пояснений, каковые были занесены в протокол: что он уже на примирительной комиссии был готов выплатить Левиону такую же сумму, как и Марелиусу, но что предложенная им сумма была отвергнута как недостаточная.
- А Марелиус сколько получил?
Сэр Хью назвал сумму и добавил, что Марелиус присутствует в зале суда и может сам дать свидетельские показания.
Марелиус, приведённый к присяге, дал показания.
Судья невольно воскликнул:
- Разве этого не достаточно, господин поверенный Арентсен?
- Да, но он не сказал, сколько Эдварда получила особо! - неожиданно вмешивается Левион из-за барьера.
- Тихо! - приказал судья.
Тут от имени своего клиента заговорил Арентсен:
- А если эта информация имеет значение для дела?
Судья задаёт несколько вопросов, получает несколько ответов и, немного поразмыслив, говорит:
- Для какого именно дела она имеет значение? Для платы за рыбную ловлю она значения не имеет.
Сэр Хью продолжает давать объяснения: истец утверждает, что ручей имеет восемь раз по шесть футов в ширину в наиболее узкой своей части и что, забрасывая удочки, он, сэр Хью, тем самым в не меньшей степени рыбачит на чужой стороне. Но ручей всего уже у водопада, а между тем он и там насчитывает не меньше семидесяти двух футов.
- А вы разве мерили? - спрашивает Арентсен.
- Да.
- А какой длины ваше удилище?
- Два раза по шесть. Вот оно, при мне.
Левион снова не утерпел:
- Я мерил! Там восемь по шесть!
- Тихо!
Арентсен изображает крайнее удивление и снова вставляет реплику:
- Но уровень воды в жару падает, вот ручей и сузился.
Судья разрешает сэру Хью задать вопрос адвокату противной стороны.
- У вас есть свидетели того, что ручей у водопада имеет сорок восемь футов в ширину?
- Никаких, кроме самого владельца.
- А то я свой водопад не знаю! - громко выкрикнул Левион.
Человек из сидящих по ту сторону барьера просит привести его к присяге, чтобы он мог свидетельствовать о ширине ручья.
- Когда весной началось дело о ручье, я по просьбе Марелиуса вымерил ручей. В нём было у водопада не меньше семидесяти восьми футов.