- Ну, разумеется, только этот план, должно быть, созрел у тебя не в голове, а в сердце, моя дорогая. Ты в этом отношении совсем непохожа на твоих родных… Ах, что там говорить, для меня уже все ясно… Да, для Рассанфоссов было бы лучше, если бы господь создал их бедняками. Они не дошли бы до такой степени падения, как сейчас. Запомни: деньги господь чаще всего посылает тем, кто его прогневил. Они, как негашеная известь, сжигают все доброе, что посеяно на земле.
Супруги Жан-Оноре были, в сущности, несколько разочарованы. Они рассчитывали, что Лоранс будет оберегать огромные капиталы бабушки, которые, как им казалось, находились без достаточного присмотра. Они были убеждены, что состояние старухи стало лакомою добычей для многих и что главными браконьерами на этой охоте были духовные лица. Но Лоранс ничего им не сообщала о денежных делах, ее прямая натура не позволяла ей заниматься тайной слежкой. Она думала только об одном - о праздновании девяностолетия бабки. А так как знаменательная годовщина совпадала с днем святой Барбары, она из этого события мечтала сделать большое семейное торжество, радостный праздник, на который, чтобы почтить эту замечательную долгую жизнь, съедутся все потомки Жана-Кретьена I.
Все обещали приехать: Жан-Элуа с семьей, Кадраны, Пьебефы. Однако в последнюю минуту Пьебеф прислал письмо с извинением, извещая, что жена его приедет одна. Его задержала эпидемия, внезапно вспыхнувшая в трущобах, и он остался дожидаться, пока городские власти экспроприируют зараженные здания, что на этот раз должно было уже непременно произойти. К тому же этому трусливому скряге было страшно предстать в такую минуту перед взором проницательной, кристально честной женщины, которая сумела достойно прожить на земле чуть ли не целое столетие. Поэтому на торжество приехали только отдельные представители семьи, да и тех нелегко было собрать.
От прежнего некогда дружного семейства Рассанфоссов не осталось и следа. Противоречия, разъединившие членов этой семьи, были так велики, что даже перед лицом такого исключительного по своей торжественности события этим людям не удалось стать выше своих взаимных распрей, предвещавших распад и гибель всего их рода. Погоня за золотом, нажитым бесчестным путем и употребленным во зло человечеству, сухой эгоизм, возвеличивающий все личное в ущерб взаимной помощи друг другу, - все это, подобно червям, упорно подтачивало былое могущество Рассанфоссов.
Гислена ограничилась тем, что послала бабушке корзину цветов. Эдокс, сославшись на болезнь Сары, отправил ей с одним из своих слуг дорогие подарки. Арнольд, увлеченный охотой, застрял где-то в богатых дичью местах, так что ему не могли даже сообщить о дне торжества. У Симоны снова начались припадки, заставлявшие ее скрываться от всех, а когда она узнала, что Леон Провиньян будет присутствовать на празднике, она наотрез отказалась ехать. Но случилось так, что Леон тоже не поехал, и Сириль отправилась туда одна.
XXVIII
Гости прибыли ко дню святой Барбары с утренним поездом. Жан-Элуа и Кадран привезли с собой своих лакеев, которые тащили корзины цветов и букеты. Несмотря на ранний час, дом оказался полон народа. Слышен был зычный голос штейгера, читавшего адрес. Барбара слушала его стоя. На ней было праздничное платье. Она держалась прямо и только одной рукой слегка опиралась на спинку кресла. Это была депутация углекопов "Горемычной". Рабочие стояли молча, обнажив головы. Все были взволнованы.
Родным пришлось ожидать в столовой.
"Маменька могла бы нас избавить от этой глупой комедии", - подумал Жан-Элуа.
Жан-Оноре, увидев Лоранс, выбежавшую им навстречу, с нескрываемым раздражением сказал:
- Почему ты нас не предупредила? Мы могли бы приехать следующим поездом.
Она стала оправдываться. Никто ведь ничего не знал. Рабочие явились совершенно неожиданно. Девушку приход их очень растрогал. Приоткрыв дверь, она заглянула в комнату, а потом сказала:
- Какие они все хорошие… Посмотрите только, у них на глазах слезы.
Послышались громкие приветствия, которыми угольщики отвечали благодарившей их г-же Рассанфосс. Старуха пожимала их мозолистые руки; они толпились около нее, чтобы ответить на ее рукопожатие.
- Ну, а теперь идите, дети мои. Спасибо, что вы обо мне вспомнили…
Послышался топот тяжелых, подбитых гвоздями башмаков. Люди в мохнатых суконных куртках стали протискиваться к выходу. Лоранс открыла дверь в гостиную. Родные вошли и увидели старуху, которая по-прежнему стояла выпрямившись, совсем одна, посреди этой просторной, оклеенной выцветшими обоями и обставленной старомодной мебелью комнаты. Ее бледные губы были сжаты; держа в руках букет цветов, она разглядывала затейливо вырезанную бумагу, в которую он был обернут.
- Благословите меня, маменька, - сказал Жан-Элуа, подойдя к старухе, - мы приехали сюда, чтобы… да, вся наша семья… ваши дети…
Он приготовил целую речь, но память ему вдруг изменила; голос его дрогнул. Весь в слезах, едва не разрыдавшись, он бросился на грудь той, которая выкормила их всех.
- Ах, маменька! Подумать только, девяносто лет! И как мы за это время все постарели - все, кроме вас!
Настала очередь Жана-Оноре. Он подошел к матери и дрожащим голосом попросил ее благословения. Потом, заливаясь слезами, кинулась г-жа Кадран, урожденная Рассанфосс. И теперь все трое они обнимали старуху мать, подобно тому как гирлянды плюща обвивают старое дерево.
На мгновение в души их проникла какая-то свежая струя, в памяти всех ожило далекое и счастливое детство. Теперь, когда все мысли этих уже состарившихся людей устремились к той, чье священное лоно дало им жизнь, они почувствовали себя опять сыновьями и братьями, как в былые давние годы. Барбара предстала перед ними в сиянии великого света, как живое воплощение царства Рассанфоссов, как олицетворение их могущества и богатства. Вместе с нею род их поднялся из залитых кровью глубин "Горемычной" и возвышался в течение всех девяноста лет ее исполненной веры и мужества жизни, истоки которой уже становились далеким мифом. Она воплотила в себе героическую эру Жана-Кретьена, искупление всего их рода, исстрадавшегося в недрах земли, и пробуждение к свету бесчисленных поколений, которые своими корнями врастали во тьму веков. Она как бы символизировала собой преемственность поколений, она была материнской утробой, в которую слилась, чтобы потом очиститься и дать плоды, вся кровь древних парий, рабов, прикованных к шахте. Казалось, что с ее появлением почва, которую тщетно пахали и боронили годами, на которой не всходило никакое зерно и ничто не росло, вдруг ожила и поле заколосилось отборной пшеницей.
"А все-таки, - думал Жан-Элуа, в то время как к Барбаре подошла кокетливая и жеманная Сириль, - ведь бедной маменьке, как и всем нам, придется рано или поздно расстаться с этим миром. И тогда на голой земле Рассанфоссов, там, где сейчас поднимается огромное, развесистое дерево ее жизни, будет расти только жалкая поросль, как будто глубокие корни высосали из этой земли все ее соки".
А жизненная сила ее потомства действительно оскудела. И трогательная годовщина, которая чудесным образом влила молодость в покрытые жесткой коростой сердца стариков, не вызвала никакого отклика в ее внуках. Они равнодушно отбыли повинность объятий и поцелуев, едва приложившись губами к этой священной плоти.
- Уф! - проговорил Ренье, подойдя к стоявшему в углу Антонену. - Это напоминает мне мое первое причастие… Нам подносят старуху, чтобы мы целовали ее, как чашу с дарами… Да и в самом деле, бабка наша превратилась в живые мощи. А папенька-то молодец! Подумай только, он даже слезу пустил. Отцы-то наши не такие сухари, как мы с тобой.
- Нашел над чем смеяться! - сказала Лоранс, которая в это время разбирала привезенные ими цветы и услыхала его слова.
Вскоре вся гостиная стала похожей на сад. Лоранс ставила цветы на столы, на камин, на кресла. С ними вместе в комнату ворвались ароматы и краски весны, и казалось, что все эти свежие цветы принесены сюда, чтобы украсить алтарь перед изображением девы Марии. А сама Барбара с ее несколько торжественными движениями, с глазами, устремленными в прошлое, в которых как будто воскресали дорогие ей образы, среди всего поклонения, окружавшего ее сейчас в этой комнате, действительно казалась олицетворением этого прошлого, какой-то древней святой, которую паломники забросали цветами.
Глаза ее наполнились слезами. Лоранс сняла со стены портрет Жана-Кретьена и поставила его на одно из кресел.
- Я ждала, что ты это сделаешь, - взволнованно сказала старуха, - ты хорошо придумала, моя милая… Поставь перед ним цветы, что принесли мои бедные шахтеры, ему это будет приятно.
Затем она обратилась ко всем с торжественными словами и с истым благоговением стала говорить об умершем:
- Вот тот, кого забывать никак нельзя. А никто из вас даже не произнес его имени. О нем вспомнила только эта девочка.
Она подошла к портрету и обратилась к покойному, взывая к его мужеству и его силе:
- Жан-Кретьен, Жан-Кретьен, господу угодно было избрать тебя жертвой, заставить тебя заплатить за все щедроты, которые он расточал нам! Все богатство Рассанфоссов орошено твоей кровью, эта дымящаяся, алая кровь брызжет еще и сейчас из недр пропасти. Но посмотри только: семья твоя распадается на куски, и куски эти еще мельче частиц твоего тела, упавшего в шахту… Сюда собралась только половина нашей семьи. Говорю вам, дети мои, ступайте и скажите всем остальным: дом наш разваливается. В воздухе веет смертью, от Рассанфоссов пахнет разложением и тленом… Своими старыми руками я, сколько могла, старалась поддержать наследие Жана-Кретьена Первого… Вы должны были принять его в свои руки и хранить свято… Но руки ваши были заняты другим… Когда прадед ваш почувствовал, как под киркою у него крошится уголь, руки у него задрожали, как будто он коснулся бога!.. Это был бедный, но порядочный человек. Знайте же, вы, стяжавшие богатство, что своими нечистыми руками вы каждый день забиваете новые гвозди в тело спасителя.
- Послушайте, маменька, - вступился Жан-Оноре, - не омрачайте нам этого чудесного дня.
- Молчи! Ты еще слишком молод. Я одна имею право говорить здесь… Впереди я чую одно только горе… Господь отвернулся от нас. Какая-то слепая сила толкает нашу семью вниз, и она катится с горы прямо к обрыву. Дай мне договорить до конца. Жить мне осталось уже недолго.
Жан-Оноре обернулся к Лоранс:
- Тут есть и твоя вина… Для чего тебе понадобилось приносить этот портрет?
- Папа совершенно прав, - вмешалась Сириль. - Это какая-то глупая сентиментальность.
- Ах, бабушка! - воскликнула Лоранс. - Теперь, оказывается, я во всем виновата. Вы что, сговорились все, должно быть, меня до слез довести?
Услыхав этот веселый голос, который вдруг стал говорить о слезах, старуха провела рукой по глазам.
- Это ты, милая? Я немного забылась… Знаешь, старые люди иногда чересчур глубоко копаются в своих воспоминаниях… Дай я поцелую твои глаза… В тебе одной только настоящая кровь Рассанфоссов.
В ожидании обеда, назначенного на два часа, в столовой был устроен завтрак. После шампанского атмосфера несколько разрядилась. Даже Барбара, никогда не пившая вина, прикоснулась губами к бокалу, который ей поднесла Лоранс.
XXIX
- Послушай, Антонен…
Дожевывая сандвич, Ренье увел своего грузного кузена в вестибюль.
- Послушай, что мне пришло в голову… Ты ведь знаешь, я вроде Сириль, мне нужны сильные ощущения… Что бы ты сказал, если бы я предложил тебе устроить пирушку с женщинами под землей, на глубине трехсот метров?
Антонен выпучил глаза:
- Пирушку под землей?!
- Да, с женщинами! Кого-нибудь выберем из нашей провинциальной завали, состряпаем себе десерт из того, что есть. Стоит только дать несколько золотых этому пройдохе Шарлю, папенькиному лакею, - он достанет… Ты никогда не спускался в "Горемычную"? Я тоже… Ну так вот, понимаешь, надо пользоваться случаем… Меню я придумаю по дороге… Нам накроют стол в обители теней. А сегодня как раз день святой Барбары, у этих черномазых углекопов это ведь большой праздник… Они по старинке устраивают там целый спектакль. И потом, представь себе, ты увидишь толстозадых девок в мужских штанах… Право же, такое не каждый день случается.
Они наняли экипаж. Когда они подъехали к угольным копям, Ренье отправился к управляющему, старому инженеру, человеку, преданному Рассанфоссам, и тот сразу же пригласил их к себе; любезно улыбаясь, он старался им всячески услужить: старик был счастлив, что принимает у себя хозяев "Горемычной".
- Сейчас сюда придут дамы… - смеясь, объявил Ренье. - Вы позволите нам у вас тут расположиться?
- Вы у себя дома, - ответил управляющий.
Спустя некоторое время приехали четыре очень толстые женщины, заплывшие жиром, с нездоровыми, одутловатыми лицами. Увидав подъемную бадью, они испугались, и пришлось почти насильно втаскивать их туда. А когда клеть ринулась вниз, крики ужаса замерли у них на губах - так головокружительно быстр был спуск. Едва только их бледные, похожие на маски лица скрылись во тьме, "Горемычная" снова огласилась звоном и лязгом сцепов, оглушительным шумом громыхавших по рельсам вагонеток, скрипом блоков, поднимавших и опускавших тележки, хриплым гулом подземных колодцев, откуда доносилось дыхание погребенных там, в недрах земли, столетий.
Прежняя угольная копь, пришедшая в совершенный упадок, с отравленным воздухом, с залитыми водой галереями, зловещая шахта, которая несла людям одно только горе, шахта, созданная на костях и на крови и ставшая могилой для нескольких поколений людей, преобразилась сейчас в огромный черный дворец, изрезанный глубокими коридорами, где были устроены отверстия для притока воздуха и где вентиляция осуществлялась при помощи могучих турбин.
В глубине последней галереи был проход: всех поразил вид зала, открывшегося за двойными дверями. Жан-Элуа отделал стены этого зала дубовой панелью, застлал паркетом полы; вдоль стен тянулись диваны, комната была уставлена роскошными тяжелыми креслами, шкафами, столами. Всюду горели электрические лампы. Сюда почти не доносились ни оглушительный грохот шахты, ни дребезжание тележек, которые тряслись на рельсах, ни неистовый свист маховиков. Здесь царила тишина; это был комфортабельный уголок, устроенный в самом кратере вулкана, кусочек суши, отвоеванной человеком у первобытного хаоса.
Увидав на столе серебро и хрусталь, женщины сразу же успокоились; они поняли, что их ждет здесь хорошая, лакомая еда, и снова стали похожи на откормленных и ленивых телок. Но Антонен оказался для них столь опасным соперником, что они даже растерялись. Он все время жевал, челюсти его совершали свой мерный оборот, похожий на круговое движение косы, и блюда опустошались одно за. другим. Этот грузный увалень был трусом в душе, и он так испугался при спуске, что глаза его выкатились из орбит и на бледном лбу выступил холодный пот, как будто в предчувствии смерти. А теперь он испытывал потребность приободриться и основательно подкрепиться. Он стал искать глазами Ренье, но тот куда-то исчез. Тогда он с перепугу метнулся в галерею и стал его звать. Наконец он его все-таки обнаружил. Ренье стоял притаившись и с загадочным выражением лица слушал долетавший из шахты таинственный шум, глядя, как вдалеке мелькают огни углекопов, шедших с лампочками в руках. Казалось, что это грешники вереницей сходят в преисподнюю. За столом, смеясь своим жиденьким смехом, Ренье говорил Антонену:
- Я сейчас вдруг почувствовал, что в меня вселилась душа Нерона. Здесь, в одном из пластов, если я не ошибаюсь, есть горючий газ. Ну так вот, я еле удержался, чтобы не сойти туда. Стоило только закурить… И фьюить! Вот отсюда видно, взгляни… Чиркнул спичку - и все полетело к черту. Вот это был бы конец, достойный Рассанфоссов. Подумать только, мой дорогой, от одной спички…
- Что за глупости! - возмутился жирный потомок Кадранов. Он вдруг совершенно позеленел и даже не дожевал куска баранины.
- Клянусь тебе, что я не шучу. Просто-напросто я бы одним махом избавил от страданий всех этих жалких людей, которых жизнь так чудовищно обманула… Мы взлетели бы все в одном ослепительном фейерверке… Получился бы костер Сарданапала, пожалуй даже еще почище. Это была бы смерть в современном духе, мы бы заживо схоронили себя под нашими миллионами.
- Да он рехнулся! - воскликнула одна из женщин, внезапно вскочив с места и размахивая над столом руками. - Я больше здесь не останусь, я сейчас уйду!
Остальные тоже пришли в смятение. Подогретые вином, обезумев от страха и гнева, они набросились на Антонена и Ренье, которого в общей суматохе они то злобно щипали, то начинали вдруг ласкать. Маленький Рассанфосс визжал:
- Ого! Здорово же все вы цепляетесь за вашу собачью жизнь!
Потоки "Клико" усмирили это восстание. Чтобы окончательно споить женщин, Ренье подливал им шампанское в большие бокалы, а они, уже мертвецки пьяные, все еще тянули вино, напевая при этом непристойные песенки. Антонен и Ренье не хотели поддаваться их ласкам. Тогда, подстегиваемые смутною жаждой наслаждения, они, обнимая друг друга и целуя в плечи, стали все кружиться в каком-то диком танце.