- Да, но чревато опасностями для мореплавания, - вступил басом Ричард, будто фагот после изящной скрипичной трели. - Ведь водоросли порой доставляют большие неприятности, правда, Винрэс? Помню, как-то мы пересекали Атлантику на "Мавритании", и я спросил капитана Ричардса, вы знали его? - "Скажите, капитан Ричардс, каких опасностей для своего корабля вы страшитесь больше всего?" - ожидая услышать об айсбергах, "Летучем Голландце", о тумане и всяких таких штуках. Ничего подобного. Я навсегда запомнил его ответ. "Sedgius aquatici", - вот что он сказал; это, кажется, что-то вроде ряски.
Мистер Пеппер стрельнул своим быстрым взглядом и уже собирался задать какой-то вопрос, но беседу продолжил Уиллоуби:
- Да, нелегко им приходится, этим капитанам! Три тысячи душ на борту!
- Да-да, правда. - Кларисса со значительным видом повернулась к Хелен. - Не правы те, кто считает, что больше всего изнуряет труд. Ответственность - вот что действительно тяжело. Думаю, по той же причине повару всегда платят больше, чем горничной.
- Ну, тогда няням следует платить вдвойне, но не платят же, - сказала Хелен.
- Верно, но подумайте, какое удовольствие проводить все время с детьми, а не с кастрюлями! - Миссис Дэллоуэй с бо́льшим интересом посмотрела на Хелен, заподозрив, что у той есть дети.
- Я бы предпочла быть поваром, чем няней, - ответила Хелен. - Ни за что не возьму на себя ответственность за детей.
- Матери всегда преувеличивают, - вступил Ридли. - Хорошо воспитанный ребенок не требует никакой ответственности. Мы с нашим проехали всю Европу. И ничего, только пеленай потеплей да укладывай в люльку.
Хелен рассмеялась. Миссис Дэллоуэй воскликнула, глядя на Ридли:
- Вы настоящий отец! Мой муж точно такой же. И после этого еще говорят о равенстве полов.
- Кто говорит? - вставил мистер Пеппер.
- Да-да, есть такие! - прокричала Кларисса. - Во время прошлой сессии мужу приходилось каждый день проходить мимо одной гневной дамы, которая только об этом и вещала.
- Она сидела у здания парламента, было так неловко, - подтвердил Дэллоуэй. - В конце концов, я набрался смелости и сказал ей: "Милейшая, вы тут только мешаете. Мне не даете пройти и себе вред причиняете!"
- Тогда она ухватила его за пальто и чуть не выцарапала ему глаза, - добавила миссис Дэллоуэй.
- Ну-у, это уж преувеличение, - сказал Ричард. - Нет, признаться, мне жаль этих людей. Сидеть на ступеньках, вероятно, страшно неудобно и утомительно.
- Так и поделом им, - коротко высказался Уиллоуби.
- О, здесь я с вами совершенно согласен, - отозвался Дэллоуэй. - Крайняя глупость и бессмысленность подобного поведения вряд ли у кого вызовут большее осуждение, чем у меня. А что касается этой шумихи, то, знаете ли, дай мне Бог сойти в могилу раньше, чем женщины в Англии получат избирательное право! Это все, что я могу сказать.
Торжественность, с которой ее муж произнес последние слова, подействовала на Клариссу, и она приняла серьезный вид.
- Немыслимо! - сказала она. - Но вы ведь не сторонник равноправия, правда? - обратилась она к Ридли.
- Да мне абсолютно все равно, - ответил Эмброуз. - Если люди так наивны, что полагают, будто избирательное право хоть чем-то улучшит их жизнь, так пусть получат его. Тогда скоро сами поймут, что к чему.
- Вижу, вы не политик, - улыбнулась Кларисса.
- Слава Богу, нет.
- Боюсь, ваш муж меня не одобряет, - сказал Дэллоуэй в сторону, обращаясь к миссис Эмброуз. Тут она вдруг вспомнила, что он ведь раньше был членом парламента.
- Неужели это дело никогда не казалось вам скучным? - спросила она, толком не зная, что ей следует говорить.
Ричард простер перед собой руки, как будто ответ был начертан на его ладонях.
- Вы меня спрашиваете, казалось ли мне когда-нибудь это дело скучным, и я, пожалуй, отвечу: да, бывало. Если же вы меня спросите, какую из всевозможных карьер для мужчины я считаю, беря в целом, со всеми за и против, самой увлекательной, самой завидной, не говоря уже о более серьезных ее сторонах, то я, конечно, скажу: карьеру политика.
- Да, согласен, - кивнул Уиллоуби. - В адвокатуре и в политике усилия вознаграждаются как нигде.
- Реализуются все способности человека, - продолжал Ричард. - Может быть, я сейчас затрону опасную тему, но что я, в общем, думаю о поэтах, художниках: когда речь идет о вашем деле - тут, конечно, с вами не потягаешься, но в любой другой области - увы, приходится делать скидки. А я вот ни за что не примирился бы с мыслью, что кто-то для меня делает скидку.
- Я не вполне с тобой согласна, Ричард, - сказала миссис Дэллоуэй. - Вспомни Шелли. В "Адонаисе", мне кажется, можно найти все и обо всем.
- Очень хорошо, читай "Адонаиса", - согласился Ричард. - Но всегда, услышав о Шелли, я повторяю про себя слова Мэтью Арнольда: "Что за круг! Что за круг!"
Это привлекло внимание Ридли.
- Мэтью Арнольд! Самонадеянный сноб! - фыркнул он.
- Пусть сноб, - отозвался Ричард, - но, с другой стороны, человек, живший в реальном мире. Мы, политики, несомненно, кажемся вам, - он с чего-то решил, что Хелен представляет искусство, - толпой пошлых обывателей, но мы-то видим и другую сторону, мы можем быть несколько неуклюжи, но мы стараемся охватить жизнь в целом, во всей ее полноте. Когда ваши художники видят, что мир погружен в хаос, они пожимают плечами, отворачиваются и возвращаются в свой мир - возможно, прекрасный, - но хаос-то остается. Мне это кажется уходом от ответственности. Кроме того, не все рождаются с художественными способностями.
- Ужасно! - промолвила миссис Дэллоуэй, которая о чем-то размышляла, пока ее муж говорил. - Когда я общаюсь с художниками, я так остро чувствую, как это чудесно - отгородиться от всего в своем собственном маленьком мире, где картины и музыка и все так прекрасно, но потом я выхожу на улицу, и при виде первого же нищего ребенка с грязным и голодным личиком я встряхиваю головой и говорю себе: "Нет, не могу я отгородиться, не могу я жить в собственном мирке. Я бы отменила и живопись, и литературу, и музыку, пока такое не исчезнет навсегда". Вы не ощущаете, - она повернулась к Хелен, - что жизнь - это вечное противоречие?
Хелен на мгновение задумалась.
- Нет, - сказала она. - Едва ли.
Последовала довольно неловкая пауза. Миссис Дэллоуэй слегка поежилась и попросила принести ее меховую накидку. Кутая шею в мягкий коричневый мех, она решила сменить тему.
- Признаться, мне никогда не забыть "Антигону". Я видела ее в Кембридже много лет назад, и с тех пор она не оставляет меня. Вы согласны, нет произведения более современного? - спросила она Ридли. - Я знаю, пожалуй, не меньше двух десятков Клитемнестр. Например, престарелая леди Дитчлинг. Я ни слова не смыслю по-гречески, но слушать могу бесконечно…
Тут внезапно подал голос мистер Пеппер:
В мире много сил великих,
Но сильнее человека
Нет в природе ничего.
Мчится он, непобедимый,
По волнам седого моря,
Сквозь ревущий ураган…
Миссис Дэллоуэй смотрела на него, поджав губы. Когда он закончил, она сказала:
- Я бы отдала десять лет жизни, чтобы выучить греческий.
- Я могу обучить вас алфавиту за полчаса, - предложил Ридли. - А через месяц вы уже будете читать Гомера. Почел бы за честь позаниматься с вами.
Хелен была вовлечена мистером Дэллоуэем в беседу о том, что раньше в палате общин существовал обычай, теперь забытый, цитировать древних греков; про себя же она отметила - будто сделала запись в большой книге памяти, которая всегда, чем бы мы ни были заняты, лежит перед нами раскрытой, - что все мужчины, даже такие, как Ридли, питают слабость к роскошным женщинам.
Кларисса воскликнула, что не представляет большего удовольствия. Она тут же вообразила себя в своей гостиной на Браун-стрит с томиком Платона на коленях - Платона в греческом оригинале. Клариссе всегда казалось, что, если за нее серьезно возьмется истинный знаток, он сможет заложить древнегреческий ей в голову без особого труда.
Они договорились с Ридли приступить к занятиям завтра же.
- Но только если ваш корабль нас побережет! - воскликнула миссис Дэллоуэй, втягивая в игру Уиллоуби. Тот кивнул головой - ради гостей, тем более таких почтенных, он был готов поручиться даже за волны.
- Я ужасно переношу качку. Муж тоже не очень, - вздохнула Кларисса.
- Я никогда по-настоящему не страдаю морской болезнью, - пояснил Ричард. - Если со мной это и случалось, то один раз, не больше, - поправился он. - Как-то по пути через Ла-Манш. Однако, честно говоря, при неспокойном море, особенно в сильное волнение, я чувствую себя довольно неуютно. Тут главное - не отказываться от еды. Смотришь на нее и говоришь себе: "Нет, не могу", но все-таки кладешь что-то в рот, хотя Бог знает, как это проглотить, но надо заставить себя, и тогда обычно дурнота уходит безвозвратно. Моя жена трусиха.
Все начали отодвигать стулья. Женщины в нерешительности остановились у двери.
- Давайте-ка я вас поведу, - сказала Хелен, проходя вперед.
Рэчел последовала за ней. Она совсем не принимала участие в беседе, да никто к ней и не обращался, зато вот она ловила каждое слово. Она во все глаза смотрела то на мистера Дэллоуэя, то на его жену. Кларисса и в самом деле представляла собой пленительное зрелище. На ней было белое платье и длинные сверкающие бусы. Этот наряд и лицо, казавшееся особенно румяным в сочетании с седоватыми волосами, делали ее поразительно похожей на портрет восемнадцатого века - шедевр кисти Рейнольдса или Ромни. Рядом с ней Хелен и все остальные выглядели грубовато и неопрятно. Она сидела прямо, но непринужденно, и казалось, будто она управляет миром, как ей вздумается, будто огромный и тяжелый земной шар вертится туда, куда его направят ее пальчики. А ее муж! Мистер Дэллоуэй, игравший своим сочным, хорошо поставленным голосом, был уже совершенно неотразим. Он словно только что вышел из самого сердца гудящего, лоснящегося маслом великого механизма, где слаженно крутятся шестерни и дружно ходят туда-сюда поршни; он схватывал все так легко, но так цепко; остальные рядом с ним казались старомодными, никчемными, несерьезными. Рэчел завершала процессию дам, идя будто в трансе; необыкновенный запах фиалок, шедший от миссис Дэллоуэй, смешивался с легким шуршанием ее юбок и позвякиванием украшений. Рэчел с презрением думала о себе, обо всей своей жизни, о знакомых. "Она сказала, что мы живем в собственном мирке. Это так. Мы смешны, нелепы".
- Вот здесь мы сидим, - сказала Хелен, открывая дверь салона.
- Вы играете? - спросила миссис Дэллоуэй, подбирая со стола партитуру "Тристана".
- Племянница играет. - Хелен положила руку на плечо Рэчел.
- О, как я вам завидую! - Кларисса впервые обратилась к Рэчел. - Помните это? Не правда ли, божественно? - И она сыграла пару тактов согнутыми пальцами по странице. - А потом вступает Тристан - вот - и Изольда, ах, как это меня волнует! Вы были в Байрёйте?
- Нет, не была, - ответила Рэчел.
- Значит, побываете. Никогда не забуду моего первого "Парсифаля": августовская жара, старые толстые немки в тесных роскошных платьях, темный театр, наконец начинает звучать музыка, и невозможно удержаться от слез. Помню, какой-то добряк вышел и принес мне воды, а я только и могла, что плакать у него на плече! Вот здесь перехватило. - Она показала на горло. - Ничто в мире с этим не сравнится! А где же ваше пианино?
- В другой комнате, - объяснила Рэчел.
- Но вы ведь нам поиграете? - с надеждой спросила Кларисса. - Что может быть чудеснее, чем сидеть при луне и слушать музыку? Ах, я говорю, как школьница! А знаете, - она повернулась к Хелен, - думаю, музыка не так уж благотворна для человека, скорее - наоборот.
- Слишком большое напряжение? - спросила Хелен.
- Я бы сказала, слишком много чувств. Это сразу становится заметно, когда молодой человек или девушка избирают музыку своей профессией. Сэр Уильям Бродли мне говорил то же самое. Терпеть не могу, как некоторые напускают на себя при упоминании о Вагнере. - Кларисса воздела глаза к потолку, хлопнула в ладоши и изобразила на лице восторг и упоение. - При этом вовсе не обязательно, что они его понимают, мне всегда в таких случаях кажется, что как раз наоборот. Люди, действительно чувствующие искусство, меньше всех выставляют это напоказ. Вы знаете художника Генри Филипса?
- Видела, - ответила Хелен.
- Посмотреть на него, так он больше похож на преуспевающего биржевого маклера, чем на одного из величайших художников своего времени. Вот это мне по душе.
- На свете много действительно преуспевающих маклеров, можно смотреть на них, если нравится, - сказала Хелен.
Рэчел неистово захотелось, чтобы ее тетка перестала быть такой колючей и упрямой.
- Когда вы видите музыканта с длинными волосами, разве интуиция не подсказывает вам, что музыкант он плохой? - спросила Кларисса, повернувшись к Рэчел. - Уоттс и Иоахим на вид ничем не отличались от нас с вами.
- А как бы им пошли вьющиеся волосы! - сказала Хелен. - Вы, видимо, решили ополчиться на красоту?
- Опрятность! - провозгласила Кларисса. - Я хочу, чтобы мужчина выглядел опрятно!
- Под опрятностью вы понимаете хорошо скроенное платье.
- Джентльмена видно сразу, но трудно сказать, что тут главное.
- Ну а вот мой муж, он выглядит как джентльмен?
Такой вопрос для Клариссы был уже просто дурным тоном. "Вот уж чего не скажешь!" - подумала она, но, не найдя, что ответить вслух, только рассмеялась.
- Во всяком случае, - обратилась она к Рэчел, - завтра я от вас не отстану, пока вы мне не поиграете.
В ней, в ее манерах было нечто такое, что сразу заставило Рэчел в нее влюбиться.
Миссис Дэллоуэй подавила зевок, выдав его лишь легким расширением ноздрей.
- Ах, знаете, - сказала она, - невероятно хочется спать! Это морской воздух. Пожалуй, я исчезну.
Спугнул ее резкий мужской голос, судя по всему, мистера Пеппера, который с кем-то ожесточенно спорил.
- Спокойной ночи, спокойной ночи! - попрощалась Кларисса. - Умоляю, не беспокойтесь, я знаю дорогу! Спокойной ночи!
Но зевок ее был, скорее, притворным. Придя к себе, она не дала волю зевоте, не сдернула с себя и не свалила кучей одежду, не растянулась блаженно во всю длину кровати, а вместо этого спокойно переоделась в пеньюар, украшенный бесчисленными оборками, и, обернув ноги пледом, уселась с блокнотом на коленях. Тесная каютка уже успела превратиться в будуар знатной дамы. Везде были расставлены и разложены бутылочки, пузырьки, ящички, коробочки, щеточки, булавки. Судя по всему, ни один участок ее тела не обходился без специального инструментика. Воздух был напитан тем самым ароматом, что заворожил Рэчел. Удобно устроившись, миссис Дэллоуэй начала писать. Она делала это так, словно ласкала бумагу пером, словно гладила и нежно щекотала котенка.
"Вообрази нас, дорогая, в море, на борту самого странного корабля, какой ты только можешь себе представить. Хотя дело не в корабле, а в людях. Хозяин пароходства по фамилии Винрэс - большой, очень милый англичанин - говорит мало - ты, конечно, встречала таких. Что касается остальных - они все будто выползли из старого номера "Панча". Похожи на игроков в крокет шестидесятых годов. Не знаю уж, сколько они просидели, затворившись на этом корабле, сдается - многие годы, во всяком случае, поднявшись на борт, чувствуешь, что попал в обособленный мирок, кажется, они вообще никогда не сходили на берег и никогда не жили, как другие нормальные люди. Я всегда говорила: с литераторами найти общий язык труднее, чем с кем бы то ни было. Хуже всего то, что эти люди - муж, жена и их племянница - могли бы быть как все, я это чувствую, если бы их не засосали Оксфорд, Кембридж и так далее, отчего они тронулись головой. Он - просто чудо (если б еще постриг ногти), у нее довольно приятное лицо, только одевается, конечно, в мешок из-под картофеля, и прическа у нее, как у продавщицы из "Либерти". Они разговаривают об искусстве и считают нас болванами за то, что мы вечером переодеваемся. Ничего, однако, поделать не могу - я скорее умру, чем выйду к ужину, не переодевшись, ты тоже, правда? Ведь это гораздо важнее супа. (Даже странно, насколько эти вещи действительно важнее того, что всеми считается важным. Я охотнее дам отрубить себе голову, чем, например, надену фланель на голое тело.) Еще тут есть милая застенчивая девочка - бедное создание, так бы хотелось, чтобы кто-нибудь вытащил ее из этого болота, пока еще не поздно. У нее чудные глаза и волосы, но и она, конечно, со временем станет нелепой. Эстер, мы должны организовать общество просвещения молодежи - это было бы куда полезнее, чем миссионерство! Ах да, я забыла, здесь есть еще противный гном по имени Пеппер. Совершенно соответствует своему имени. Он невообразимо ничтожен и ведет себя непредсказуемо, бедный уродец! Это все равно что сидеть за одним столом с беспризорным фокстерьером, только вот, в отличие от собаки, его не причешешь и не обсыплешь порошком. Иногда жалеешь, что с людьми нельзя обращаться, как с собачками. Что здесь хорошо - нет газет, и Ричард может по-настоящему отдохнуть. В Испании было не до отдыха…"
- Ты струсила! - сказал Ричард, заполнивший своим плотным телом почти всю каюту.
- Я исполнила свой долг за ужином! - вскрикнула Кларисса.
- Так или иначе, ты ввязалась в историю с греческим алфавитом.
- О Господи! Кто он такой, этот Эмброуз?
- Кажется, преподавал в Кембридже, а теперь живет в Лондоне, издает античных классиков.
- Ты видел когда-нибудь столько сумасшедших вместе? Эта женщина спросила меня, похож ли ее муж на джентльмена!
- Да, за обедом трудновато было поддерживать беседу. И почему в этом сословии женщины настолько чуднее мужчин?
- Вид у них, конечно, куда приличнее, только - какие они странные!
Оба засмеялись, подумав об одном и том же, - им даже ни к чему было обмениваться впечатлениями.
- Пожалуй, мне много о чем стоит поговорить с Винрэсом, - сказал Ричард. - Он знает Саттона и весь этот круг. Может многое порассказать о нашем кораблестроении на Севере.
- Ах, я рада. Мужчины действительно настолько лучше женщин!
- Конечно, с мужчиной всегда есть о чем поговорить. Но и ты, Кларисса, можешь очень даже бойко порассуждать о детях.
- А у нее есть дети? По виду не скажешь.
- Двое. Мальчик и девочка.
Зависть кольнула иголкой сердце миссис Дэллоуэй.