Леони. Но гвельфы медлят. Вавилонскому-то пленению еще и конца не видно. Строители республики отстраивают Авиньонский дворец!
Коренцио. Ты увидишь, что Комнена предложит посадить антипапу в Ватикане, чтобы повторить раскол с Запада.
Фауро. А почему бы и не так? Великолепная идея, но найдите мне наместника нового Бога. Найдите мне дух, "способный заставить звезды вращаться вокруг себя", как выразился бы Фламма. Все существо человека, дорогой Леони, никогда не было так похоже на твою глину, как теперь. Оно взывает: "Лепите меня по образу Счастья". А те, к кому оно взывало, снова втискивают его в рамки формул.
Коренцио. А кто ухитрится раз навсегда освободиться от власти формул? Это - власть волшебная, как власть кругов, очерченных палочкой Мерлина.
Фауро. Именно - волшебная. Живой пример - Фламма, который заявил себя человеком жизни, а вот уже близок сделаться человеком формул!
Леони. По-видимому, он позволяет навязать их себе и успокаивается, однако я думаю, что он намерен воспользоваться ими как орудием отрешения, а не устрашения, как орудием оздоровления, а не правления. Глина, о которой ты говоришь, еще нуждается в обработке, чтобы твердые и упорные зерна окончательно размягчились. С другой стороны, было невозможно, не подвергаясь опасности, отказать людям пашни в обещанных преобразованиях. Все восстание деревень произошло по кличу Марко Аграте: "Земля принадлежит землепашцам". Депутаты сельских союзов собираются выработать нечто вроде Семпрониева закона, а Марко Аграте - их Гракх.
Коренцио. Впрочем, Фауро, главенство деревни было бы теперь справедливо. Среди упадка всех классов крестьянин - сильный, грубый, трезвый, выносливый, здоровый - разве не он теперь лучший? А будучи лучшим, он должен теперь царствовать, было бы справедливо, чтобы он царствовал. Такова мысль Фламмы.
Фауро. Эх, загорелые на солнце цари, оздоровляйте чумное болото!..
Леони. Торжество завтрашнего утра будет отличаться духом древней торжественности, величественным оттенком римского духа. Следует прославлять Фламму за эту его любовь к человеческим празднествам.
Фауро. Ах, без сомнения, он мог бы облагородить жизнь. Этот государственный человек не забыл, что итальянская жизнь была украшением мира! У него есть чувство латинского достоинства, чутье нашего самобытного гения. Разве не это влекло нас к нему? Слава его основана на попытке всюду пробуждать подобное чувство, подобное чутье… Ведь немыслимо же, не правда ли, чтобы столь великий переворот мог совершиться без варварского искажения прекрасных городов. Вот мы в зале упраздненного дворца, где мифологические фрески остались нетронутыми на древних стенах и вода поет в сосудах из порфира, как во времена Павла III. Еще можно жить в радости… Ах, если бы у него хватило мудрости следовать руководству самих вещей, выше всякого подражания, наперекор чуждым формулам!
Леони. Он доискивается, пробует, делает опыты. Ты думаешь, легко снова привести к ритму радости жизнь, омраченную однообразным господством принуждений и лжи?
Коренцио. "Пусть снова повеет духом древней общественной свободы над единой и разнородной Италией", - сказал он.
Фауро. Именно: вы помните эту его речь о процветании общин? И другую, о республиках? Когда же деятельные силы народа, разнообразие труда, мудрость учреждений, первенство оптиматов, пыл гражданской страсти, влияние человека на вещь, орудие, ставшее живым, камни, соединенные повелением славы, общественная мощь, выраженная зданием, город, изваянный, как статуя, все это великое, многогласное единство, составлявшее свободное государство, - когда же все это находило своего более сильного и более горячего истолкователя?
Леони. Если он провидел, то будет действовать согласно своему видению. Ты требуешь чуда!
Фауро. Повторяю, я требую одного: чтобы он служил жизни, - истинной, великой жизни, понимаешь? - в каком угодно виде, и, если так и нужно, даже при условии продолжения этой диктатуры, которая была бы ему предоставлена на шесть месяцев народным собранием, в римском духе, для восстановления республики.
Коренцио. В том же, конечно, духе он будет говорить и завтра в Капитолии, передавая власть над землей депутатам сельских союзов. Послушаем.
Фауро. Пора бы и закрыть потоки красноречия, друзья мои.
Леони. Зрелище будет не лишено величия, Фауро. Депутатов около двух тысяч от всех областей, всякой крови, избранных из числа самых мощных образцов нашего племени. Я видел их вчера в термах Каракаллы, на собрании. Марко Аграте говорил перед ними речь. Они показались мне удивительными в этом месте, с этим их невозмутимым и открытым спокойствием, среди этих исполинских стен. У них был вид довольных завоевателей, пришедших взять власть над землей, уверенных, доверчивых, - во имя Рима. Ты их увидишь. В глазах у каждого отразились то родная гора, то родная речка, то родные леса.
Коренцио. Среди них есть и такие, что сеяли рожь на склонах Альп, и такие, что жали хлеба в золотой котловине, и такие, что сажали виноград вокруг Везувия, и такие, что пололи коноплю в долине По, и такие, что собирали маслины на Тосканских холмах, среди них есть такие, что…
Перечисление земледельцев прерывается внезапным приходом лиц, которые приносят печальную новость.
Явление второе
Дечио Нерва, Фульвио Бандини, группа партизан, громко говоря, в беспорядке.
Некоторые. Где Фламма? Где Фламма? Фауро, Леони, вы его видели? Где он? Вы видели, как он ушел? Или он еще здесь? Да где же он? Мы его ищем. Необходимо разыскать его.
Леони. Что случилось?
Коренцио. Что вам от него нужно?
Фауро. Мы сами ждем его. Да что же такое случилось? Говорите!
Нерва. Завязалась драка между частью народа и поселянами в термах. По-видимому, драка вызвана намеренно. Клавдио Мессала прибег к хитрости. Его сторонники стреляют в этих людей… Окружили термы, некоторые взобрались на стены и открыли огонь по толпе без разбора. Похоже, что Марко Аграте пал. Теперь уже, быть может, никого не осталось в живых.
Бандини. У этих людей не было оружия. При первых неожиданных выстрелах ими овладела паника. У выхода они натыкались на ружейные дула. Страшные крики. Бешенство быков. Тела загромоздили мозаичный пол…
Один. Некоторые из них прятались под эти груды тел. Я видел, как какой-то человек спрятался под одной грудой - скрылся, как в нору.
Другой. Другой, прислонившись к стене, поставил перед собой труп, как щит от пуль.
Другой. Какая-то кучка теснилась на развалинах и в отчаянии швыряла кусками мрамора, как булыжниками.
Другой. Я видел, как один из них поднял капитель, как связку листьев.
Другой. А колосс?
Другой. А колосс? Геркулес из Умбрии?
Другой. Из Беттоны.
Другой. Что был на целых три пяди выше всех двух тысяч.
Другой. Красавец, цвета бронзы, с зелеными глазами.
Другой. Что одним ударом валил на землю быка, схватив за рога.
Другой. Что поднимал жернова.
Другой. Что должен был нести плуг на плечах в Капитолий.
Другой. Геркулес из Умбрии.
Другой. Который все улыбался, все улыбался на улицах.
Другой. С веткой маслины за ухом.
Другой. Что вечно улыбался…
Леони. Да, да, я его видел, вижу. Ну и что же?
Нерва. Он один умер, отомстив.
Бандини. Он нашел себе дубину.
Нерва. Руку статуи среди обломков.
Бандини. Руку императора!
Нерва. Ужасное оружие в его кулаке.
Бандини. И бросился в самый огонь с такой быстротой, что ему удалось проникнуть в круг, разорвав его, выбраться наружу, в толпу, раздавив не одного…
Нерва. Паника перед ним!
Бандини. Несколько мгновений вокруг него - ширь, пустота.
Один из группы. Все кричали, а он молчал.
Другой. Заливаясь кровью, раненный в нескольких местах…
Другой. Пуля в затылок свалила его.
Другой. Грохнулся на землю ничком.
Другой. За ухом у него все еще была веточка маслины…
Другой. Рука статуи разбилась.
Нерва. Вся в крови после того, как ею убито…
Один. Пожалуй, с десяток народу.
Другой. А то и больше.
Другой. Даже какая-то женщина.
Бандини. Тогда народ снова пришел в бешенство, завладел трупом и потащил его по Аппиевой дороге.
Нерва. Одобряет резню, рукоплещет Клавдио Мессале, ругает мужиков, грозит мщением… Еще мгновение - и весь город взбунтуется.
Бандини. Разумеется, кто-нибудь да разжигает изменническим образом ревность и страсти. "Мужик, который становится господином, который присваивает себе лучшую часть, который завтра уморит нас голодом…" Праздник переходит в посрамление. Все виды ненависти закипают снова. Осадок снова всплывает на поверхность.
Нерва. Чье же это дело?
Некоторые. Чья тут вина? Чья вина?
Бандини. Мессалы?
Нерва. Он поставил на ставку свою голову?
Фауро. Но он был еще там? Вы его видели?
Бандини. Нет, никто не видел его.
Фауро. Мы видели, как он приходил. Ушел вот в эту дверь. Не остановился. Ни слова не сказал.
Нерва. Вот в эту дверь. Значит…
Фиески(быстро входя). Где Фламма? Пожалуй, взят в плен? Измена в его собственном доме. Комнена орудует сообща с Клавдио Мессалой. Нападение было сделано по взаимному уговору. Было задумано заранее. Известно о раздаче оружия, состоявшейся ночью. Другая кровь еще прольется, быть может наша…
Фауро. Тише! Тише!
Леони. Подождем Фламму.
Некоторые. Насилие за насилие!
Другой. Императрицу в Тибр!
Явление третье
Одна из дверей открывается, и вдруг появляется Комнена, бесстрашная. На груди у нее сверкает маленькая голова Медузы, как на панцире, иссиня-черный шлем из густых волос придает ее лицу вестницы воинственную грацию.
Комнена(вызывающе). Кто здесь кричит?
Несколько мгновений все поражены и инстинктивным движением отступают немного назад, сближаются, собираются в толпу. Джиордано Фауро, Сиджисмондо Леони и Витторе Коренцио отходят в сторону, в углубление окна, к маленькому бассейну, где искрится и лепечет вода.
Я слышала свое имя.
Мгновение молчания и колебания.
Если кто имеет, что сказать, пусть говорит. Я разрешаю.
Фиески(бледный, изменившимся голосом). Это я произнес ваше имя, чтобы обвинить вас.
Комнена(с видом крайнего презрения). Обвинить меня? В чем? Вы? Фауро, кто этот человек?
Глухой ропот пробегает по толпе.
Фиески. Неважно, кто я. Я - свободный голос и обвиняю вас в преступлении, которое уже совершено, - в позорном предательстве, жертвой которого сделались безоружные гости, не знаю, с какой уже зловещей целью…
Комнена хочет повернуться спиной. Взрыв гнева. Все эти люди тянутся к презирающей их женщине, дают волю долго скрываемой ненависти, разражаются бранью, бледные, косясь на нее, хриплыми голосами.
Один из них. Кровь пусть падет на вас!
Другой. Кровь пусть задушит вас!
Некоторые. Позор! Стыд!
Другие. Все виды бесчестия!
Один. Вспомните о войне.
Другой. О прибыльной войне.
Нерва. Вы торговали жизнью солдат, которые шли на резню!
Бандини. Отнимали хлеб у того, кто умирал от голода в палатке!
Фауро(бросаясь вперед). Молчите! Молчите! Против женщины!
Один из толпы. Вы извлекали пользу из поражения, из бегства, из паники.
Другой. Из мучения раненых.
Нерва. Из печали болезней, из ужасов далекой смерти.
Бандини. Из нашего беспокойства, из слез родины!
Фиески. Добывали золото из походных больничных палаток, из глубины зараженных лазаретов!
Один из группы. Покровительствовали мошенничеству и воровству!
Другой. Скрывали всевозможные подлоги!
Другой. Протянули руку фальсификаторам!
Другой. Путались с разбойниками!
Некоторые. Верно! Верно! Позор!
Другие. Вспомните! Вспомните!
Фауро. Назад! Молчать! То, что вы делаете, подло! Подло!
Нерва. Корабли, наполненные гнилью для отчаявшегося народа, который умирал на прибрежных песках!
Некоторые. Вспомните-ка!
Фиески. Расцвет нашей силы, принесенный в жертву, чтобы открыть сбыт всем испорченным товарам, которыми были завалены лавки ваших приверженцев…
Некоторые. Вспомните! Верно! Верно!
Другие. Позор!
Фиески.…чтобы вызолотить себе трон и альков, чтобы вознаградить себя за годы нищеты, чтобы расплатиться за румяна, за примочки, за мушки, чтобы расплатиться с любовниками развалившейся гарпии!
Фауро. То, что вы говорите, Фиески, низко!
Некоторые. Верно! Верно!
Другие. В Византию! В Византию!
Другие. В Трапезунд!
Другие. В Тибр!
Один. Пусть кровь задушит вас!
Другой. Прежняя и сегодняшняя!
Некоторые. Вон, вон отсюда! Метлой ее! Метлой!
Другие. Вон отсюда! Пора!
Один. В клоаку!
Другой. Обольстительница старичков!
Другой. Отравительница старичков!
Толпа кричит и подступает к женщине, рассвирепев, как стая собак.
Фауро. Назад, назад, звери!
Комнена стоит там, где была, без малейшего движения, молчаливая и строгая, подняв голову, с неизменным выражением презрения и вызова на устах и во взгляде.
Явление четвертое
Вдруг входит Руджеро Фламма. Толпа отступает назад и умолкает. В продолжение нескольких мгновений в неожиданном безмолвии слышно только тяжелое дыхание подавленного гнева и легкое журчание струй.
Фламма(крайне холодным голосом, окинув этих людей крайне резким взглядом). Что это?
Комнена. Возмущение рабов.
Фламма(резко). Хорошо, я вас выгоняю.
Присутствующие не двигаются, скованные тем видом оцепенения, которое следует за взрывом животного насилия.
Я вас выгоняю.
При вторичном толчке этой воли, которой они всегда повиновались, они очнулись. Ближайшие к двери, молчаливые и угрюмые, поворачиваются к выходу.
Фиески. Подумай, что ты делаешь, Руджеро Фламма, чтоб не раскаяться. Берегись!
Фламма. Я вас выгоняю.
Фиески вытягивает по направлению к нему руку, как бы в знак обещания, затем поворачивается к выходу, молча, как и остальные. Фауро в стороне, а Коренцио и Леони все еще в углублении окна, колеблются. Фламма кланяется в знак прощания.
Прощайте, друзья. Жребий брошен.
Фауро. Теперь полдень, Фламма: прекрасная пора для проявления мужества человека.
Уходит со своими товарищами. Комнена озаряется мимолетной, но бесконечно глубокой улыбкой, сосредоточив в своем сердце всю роковую радость мгновения, в которое решилась судьба.
Комнена(дико, пылая). Ах, теперь-то я довольна! Ты показал мне наконец каков ты на деле: повелитель. Ты видел, как они молчали, когда ты смотрел на них? Эта воображаемая сила покинула их, как дым покидает головешку, когда она гаснет. Они оказались просто рабами перед тобой. Могли только повиноваться. И повиновались.
Руджеро Фламма погружен в новую необходимость, которая стоит перед ним, он - во власти кровавого предприятия, которое на него возложили. Напряжение его духа так велико, что мышцы его лица начинают дрожать.
Фламма. Ты насилуешь мою судьбу, ты неумолима, ты не даешь покоя. Ты идешь навстречу неизвестности и всем ужасам, как если бы все это было знакомо тебе. Действительно, опасность - дворняжка, вскормленная твоими руками. Ты так и сказала. Ты не боишься быть растерзанной…
Комнена. Да, помню. А что и ты помнишь, мне тоже нравится. Когда я говорила это, нас окружала тень, чувствовалось дыхание лихорадки. Там, в твоем доме, в громадной пустынной комнате, наших лиц касалось дыхание Рима, ты не мог больше ждать, и моя воля принадлежала тебе, как принадлежит тебе твоя рука для удара, для удара… Ты не поколебался.
Фламма(сумрачно). Ты вооружаешься призраком, чтобы подгонять меня!
Комнена. Я вооружаюсь своей любовью. Я - стрела для твоего лука. Направь меня в цель.
Фламма. Если бы я натянул свой лук даже до того, что он сломался бы, я все же не попал бы в цель, к которой ты стремишься. Твое желание рвется все дальше, за все грани…
Комнена. А у твоего желания, быть может, есть грань? Разве ты отказался бы от чего-нибудь? Скажи, чтобы я знала, что ты начинаешь гаснуть.
Фламма. Я не гасну.