Другой. Кем?
Другой. Говорите тише!
Другой. Поистине загадочный конец.
Другой. Он сказал врачам: "Вы не знаете моей болезни. Я знаю".
Другой. "Я знаю!"
Другой. С ним одна только монахиня.
Другой. Дом точно вымер.
Другой. Говорите тише! Вот она.
Некоторые. Кто? Кто?
Один из них. Молчите!
На пороге одной из дверей, из-за складок тяжелой портьеры, появляется Комнена. Она делает шаг по комнате, но при виде собравшихся останавливается, последние молча расступаются перед ней. Ее бескровное лицо сковано неподвижностью маски. Она медленно пересекает комнату и направляется к темной двери. В тишине слышен шорох ее платья. На пороге показывается монахиня и говорит с ней тихим голосом.
Комнена(обращаясь к собравшимся). Отдыхает. Ему нужна тишина.
Все удаляются без шума. Она идет к окну, раздвигает занавеску, всматривается в ночь.
Явление второе
В той же двери, в которую она вошла, показывается Анна Комнена, оставаясь почти скрытой в складках дамаска, не двигаясь вперед, крадучись.
Анна(тихо окликая дочь, которая, по-видимому, ушла в свои мысли). Елена! Елена!
Из-за красных складок виднеется только громадное, опухлое, искаженное лицо в чем-то вроде беловатого парика, из-за складок видна только одна жирная и бледная рука, на которой блестят кольца.
Елена!
Дочь оборачивается.
Все? Еще ничего?
Дочь отрицательно качает головой, не раскрывая рта.
Там есть кто-нибудь?
Дочь отрицательно качает головой.
А сколько, как ты думаешь…
Слово замирает у нее в глотке, лицо у нее бледнеет, ее устремленные на темную дверь глаза расширяются от страха. Пораженная внезапным ужасом, который замечает на лице матери, Комнена поворачивается в ту же сторону. Мать исчезает.
Явление третье
Чезаре Бронте стоит на пороге, пошатываясь, держась на ногах одним последним усилием своей воли, пораженный неодолимой дрожью. Под его большими выступающими бровями, в глубине впалых от страдания глазниц, горят угрюмые глаза. Комната как бы наполняется суровой тревогой. Комнена остается твердой, неподвижной, приготовленной.
Бронте. Нет еще… Еще не умер… Не зарыт… Еще вижу, понимаю.
Он идет вперед, пошатываясь на каждом шагу, держась за стулья, дикой энергией удерживая на ногах свой скелет.
О чем спрашивала тебя твоя матушка? Была неуверена? Ошиблась в определении часа? Скажи: в какую сумму оценена моя жизнь?
По мере того как он продолжает приближаться с угрозой, женщина отступает назад.
Боишься?
Комнена. Да, безумия, которое ослепляет вас.
Бронте. Страх! Страх! Мою жизнь оцепил страх. Я еще заставил дрожать чье-то сердце. Я еще был способен кой-кого раздавить, сделать его пустым пузырем, бросить его гнить в овраг… Страх нашел оружие в лице женщины. Посмотри-ка мне в глаза!
Комнена увидела на пороге двери, в полосе темноты, свидетельницу: монахиню, которая горячо молится. На повелительный крик она поднимает голову и смотрит на умирающего, не моргнув глазом.
Значит, ты не отрицаешь.
Как бы в припадке удушья, он падает на скамейку. Непрерывная дрожь овладела всем его истощенным телом.
Комнена (с какой-то глухой и деланой мягкостью). Ваш мозг расстроен, ваши слова безумны. Вон там одна душа молится, чтобы Господь сжалился над вами и избавил вас от волнующих мыслей.
Бронте. Ты не отрицаешь. Ты еще раз продала себя, ты еще раз сделалась в руках своей матушки заразным товаром, орудием заработка, орудием обмана и смерти. Я видел ее лицо… Ах, прежде чем закрыться, мои глаза должны были еще раз увидеть эту отвратительную злую улыбку, эту чудовищную маску зверства и жадности и эту руку, которая копалась во всех гадостях мира, которая держит тебя, как держат раскаленное железо, или поддельный ключ, или ядовитый плод, или зелье для возбуждения похоти…
Комнена(стой же зловещей мягкостью). Вон там совершают молитву, чтобы Господь сжалился над вами и вернул свет вашему разуму в этот час скорби.
Бронте. Сколько же вы получили? Уже снарядились в путь? Вам выдан даже пропускной билет, чтобы вы могли безнаказанно пройти с сокровищами и позором сквозь угрожающий сброд? Или ты останешься и выставишь свое ложе на площади?
Кажется, что сумрачный огонь старческой страсти снова разжигает его, сушит рот.
Комнена(в прежнем положении, прежним голосом). Вон там молятся: да сжалится Господь над вами и да ниспошлет мир душе вашей.
Бронте. Подойди ко мне!
Комнена Да простит вас Господь и да успокоит вас на рубеже, который надвигается.
Бронте. Подойди ко мне!
Он протягивает к женщине свои дрожащие руки, как бы для того, чтобы в бешенстве схватить ее.
Комнена. О вас молятся, просят вам мира в тишине.
Бронте. Ты остаешься? Скажи: ты остаешься без места? Ты бросаешься наудачу? Чья ты будешь завтра? Будешь принадлежать тому, кому отдаешь мою жизнь, чтобы вылечить его от страха? Тебя видели входящей к нему в дом… Правда? Правда? Отвечай!
Он как бы одержим грубым чувственным образом. Голос у него прерывается в высохшем горле, руки у него сведены судорогой.
Комнена (продолжая владеть собой, но уже с нетерпением). Да сжалится Господь над вашим несчастьем!
Бронте.(в исступлении). Ты, ты была ужасным несчастьем моих последних лет, невыразимой язвой, тайным мучением, позором и угрызением моей старости, пятном моей сильной жизни… Ты влачилась по всем лужам порока, как приманка, пропитывалась пеной всевозможного разврата. Не осталось ничего гнусного и отчаянного, чего бы ты не изведала в ежедневной борьбе с нуждой, в притворстве нищеты, в ожидании крупной добычи, ты там - припоминаю! - бледная, нечистая, пагубная, ненасытная, спаленная гордостью, исполненная мести, алчная к могуществу и золоту… Века роскоши, вероломства и грабежа погибли в тебе, кровь предателей и узурпаторов, целое племя убийц. Чего бы ты ни коснулась, к чему бы ты ни пристала своим адским телом, всюду, казалось, должно было появляться несмываемое пятно. Ты была карой, верной гибелью…
Комнена(в нетерпении, взбешенная). Ни слова больше! Ни слова! Я больше не хочу слушать.
Бронте. А я-то, слепец, я-то, безумец, сделался добычей! Какой позор! Какой позор! Я дал разжечь подобной мешаниной этот свой старый мужицкий мозг…
Комнена. Ни слова больше! Я не хочу больше слушать! Пусть Господь заглушит на ваших устах эту ругань! Вам пора думать о другом, а не о пустой горячности… Вам нужно приготовиться к принятию успокоения. В постель! В постель!
Ужасным усилием старец поднимается на ноги, посинев, с искаженным лицом, вне себя от дикого бешенства.
Бронте. Ах, но у меня еще хватит сил задушить тебя собственными руками!
Протянув руки к Комнене, он хочет броситься на нас, но, изворотливая и осторожная, она отскакивает назад, ускользает, намечает себе преграды, за которыми она могла бы укрыться. Монахиня, остававшаяся в сумраке за дверью беспокойной и неподвижной свидетельницей, поддерживая своей молитвой этот резкий контраст, вбегает с криком ужаса.
Монахиня. Бог - свидетель! Бог с нами! Он - Единственный Судья!
Старец пошатывается, готовый грохнуться. Монахиня поддерживает его, обнимая его своими серыми руками.
Бронте. Живи! Живи! Другой погибнет от тебя!
Монахиня(смиренно). Господь - Единый Судья. Один Господь - властитель жизни и смерти. Помолимся Всевышнему, да будет милосерден к нам, брат.
Она поддерживает немощного и задыхающегося Бронте, помогает ему сесть, вытирает у него пот на висках, в которых у него стучит кровь, она точно обвевает этот жар кротким веяньем больших белоснежных крыльев своей повязки. Комнена, ускользая от угрозы, добралась до стены, прислонилась к одной из высоких мраморных консолей, на которых стоят римские бюсты. Вне поля зрения старика, повернувшегося к ней затылком, она остается в этом положении, как бы окаменев, неподвижная, как кариатида.
Будем молиться, брат, Создателю, - да освободит нашу душу, прикованную к праху! Его благость в вечности, Его истина - в вечности.
Больной делает усилие дышать, чувствуя недостаток воздуха в своей сдавленной груди.
Бронте. Пить, хочу пить.
Монахиня уходит в темную комнату и возвращается с водой.
Монахиня(смиренно). Скажем Всевышнему: я питался пеплом, как хлебом, и смешивал свое питье со слезами.
Больной выпивает воду залпом, он, по-видимому, почувствовал облегчение.
Бронте. Да благословит вас Бог!
Монахиня(смиренно). Блажен Всевышний, посылающий воду всякой жажде, ибо Его благость в вечности.
Бронте(задыхаясь). Поднимите эти занавески, прошу вас. Дайте доступ свежему воздуху, дайте мне еще раз взглянуть на него.
Монахиня поднимает занавески, в отверстие окон виднеется беспредельное звездное небо.
Ах, звезды, как тогда.
Монахиня(смиренно). Свет ниспослан душе, которая верует.
Легкий говор доносится в окно. Больной снова волнуется и ожесточается.
Бронте. Не ждут ли моей смерти там, на улице?
Прислушивается.
Ах, и тут человеческое дыхание оскверняет воздух моих последних вздохов! Со слишком многими людьми я водился… Ф-фу! Одиноко, одиноко, почему мне нельзя умереть одиноко? Я просил, умолял унести меня на пастбище, на край какого-нибудь рва, куда-нибудь в рощу, куда-нибудь подальше, умолял бросить меня там, как старый ненужный остов. Я ждал бы смерти в безмолвии, лежа на земле на спине, как тогда!
Монахиня(смиренно). Оставь гнев, брат, не раздражайся. Доверься Творцу. Он ниспошлет нам необходимое. Успокойся, успокойся!
Бронте(успокаиваясь, отдаваясь своему видению, медленно). Тогда, после сражения… Мне не нужно вспоминать о другом, сестра, чтобы быть спокойным… После сражения, брошенный в поле весенним вечером… Прихожу в себя, открываю глаза: великое безмолвие кругом, надо мной звездное небо, подо мной - земля, напоенная моей кровью, с побегами хлебов, и больше ничего, больше ничего, часы, что проходят, бесконечное время, что убегает, и биение моего сердца, которое кажется сердцем самой земли, и там смерть, что смотрит на меня и не трогает меня, убегающие часы, исчезающие звезды, роса, что падает на меня, как на пень, заря, что занимается, и мое сердце, что кажется сердцем земли, глубокое, ах, глубокое… Слышали? Вы слышали, сестра? Слышали?
Монахиня(смиренно). И свет восходит в темноте для тех, кто приник к земле.
Бронте(повышая голос, все больше и больше раздражаясь). Сын земли, отдавший матери свою лучшую кровь… Я - крестьянин, я - настоящий человек пашни, сплоченная сила, крепкая голова… Мои братья рыли, пахали, сеяли, собирали жатву, отдали матери свою жизнь в поте лица, в святом здоровом поте… Я ходил за плугом. Я следовал за своей судьбой с мозолистыми руками, с обожженным солнцем лицом, с зубами, отполированными черным хлебом…
Его раздражение растет. Кажется, что он видит перед собой вражеские полчища. У него выражение лица и движения вызывающего на бой, беспокойное дыхание, мутные глаза.
Сын земли, который исполнил свой долг гордо, искренно, со своим сильным сердцем, со своими руками землепашца… Я, я, вот я - здесь, последний, одинокий, лицом к лицу с вашим страхом, который выбирает своим оружием женщину, одинокий, еще на ногах…
Сверхчеловеческим усилием ему удается еще раз приподнять свое громадное костлявое тело, которое словно трещит от напряжения, как дуб, готовый сломаться.
…да… способный умереть на ногах… как и следует… наводит ужас самим своим падением…
Страшный, он покачнулся, как дуб, готовый рухнуть.
…я… сын земли… последний… одинокий…
Вдруг он валится на пол с грохотом обрыва.
Монахиня(падая на колени). Вечный покой даруй им, Господи…
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Расписанная фресками галерея. В глубоких отверстиях окон - небольшие порфировые бассейны в виде чаш, где дрожат короткие струи. Солнце проникает сквозь стекла и играет зыбью воды. Солнечные блики отражаются на языческих фигурах, на потолке, на стенах, как на висячем саде. Неуловимая солнечная сеть неизменно окутывает присутствующих. Позднее утро.
Явление первое
Джиордано Фауро, Сиджисмондо Леони и Витторе Коренцио.
Фауро. Видели, как удалялся Клавдио Мессала?
Леони. Молодое чудовище.
Фауро. Обратили внимание? Он прошел мимо нас не спеша и в то же время произвел на меня впечатление человека, который неистово устремился куда-то. В нем был признак действия, молния в напряженной туче.
Коренцио. Необыкновенный человек этот Мессала!
Фауро. Да, без сомнения, человек исключительный. Взгляд… Ты заметил, Коренцио, особенность его взгляда? Я никогда не видел более пристальных и более наблюдательных глаз, неутомимый исследователь! Но он смотрит на всякое человеческое существо как на вещь или факт. Кажется, что "ближнего" для него не существует. Он положительно из ряда опасных. Вот уж действительно человек, созданный творить не из бумаги, а из живого вещества, из крови и плоти. Я уверен, что у Фламмы подрастает опаснейший соперник.
Леони. И я уверен. Рано или поздно он сделается вожаком одной из тех победоносных шаек, которые не замедлят образоваться среди разложения.
Коренцио. И Комнена им не брезгает.
Леони. Соперник даже в этом?
Фауро. Нет. Мессала, по-моему, не подвержен никакому обольщению. Женскому дыханию не удастся заставить потускнеть его сталь. Он не боится ржавчины.
Коренцио. И все-таки…
Фауро. Нет. Ты ошибаешься. Комнена прибегает к нему, как к жалу, против Фламмы, чтобы волновать им и возбуждать колеблющуюся волю… Ах, с каким удивительным искусством она распоряжается человеческими страстями!
Коренцио. Одним словом, посредница судеб теперь - Комнена! Уму непостижимо!
Леони. Она провозглашает господство сабли.
Коренцио. В петлю ее, в петлю!
Фауро. Она уже сказала, что для своей шеи ищет только тетивы лука в воспоминание об этом своем развратном Алексее III, которого удавили в пятнадцать лет. "Но у кого же лук? У кого лук?" - сказала она с этим смехом, которым она обдает как градом.
Коренцио. Каким образом она ухитрилась после смерти Чезаре Бронте перевернуть так быстро свое счастье, - непостижимо!
Фауро. Нет ничего, на что она не решилась бы, чего бы не вынесла, вот и весь секрет. Всякий порыв в ней стремится превратиться в решительное и законченное действие. В ней, по-моему, постоянное состояние бури, откуда то и дело исходят электрические разряды крайней энергии, которые бьют прямо в цель, возбуждая в нас - ранее всякого другого чувства - изумление.
Коренцио. Которым она и пользуется.
Фауро. Мастерски. Способ, к которому она прибегала для своего появления на новой сцене, имея за собой трагическую тайну этой смерти, обнаруживает великое и редкое искусство, Коренцио, какого уже не было с незапамятных времен. Никто, конечно, не знает лучше, чем она, "как снискивать и как терять людей". Макиавелли ничто в сравнении с этой византийской принцессой, уверяю тебя.
Коренцио. Ты ее слишком любишь как свое собственное создание, Фауро. Ты внушаешь подозрение. Ее изобретательность и ее способности восхищают тебя. Но это не мешает ее влиянию на Фламму быть самым пагубным, как не мешает ей знать лучше, чем что бы то ни было, как губить людей.
Фауро. Не знаю, не знаю, дорогой.
Коренцио. А что ты, Сиджисмондо, думаешь об этом?
Леони. У человека, который гибнет, не было силы достигнуть своей цели. У кого есть эта сила, тот дойдет до глубины наперекор всяким козням и всяким препятствиям. На мой взгляд, Коренцио, у тебя вид опекуна.
Фауро. Опекун огня, опекун ветра!
Коренцио. Ну, мы это еще увидим.
Фауро. Увидим, как раскроется сущность человека, то, что есть в нем истинного, искреннего, неизменного: наиболее глубокий инстинкт, наиболее деятельное свойство, наиболее могучая страсть. Кто-кто, а Комнена не поддается ни заблуждению, ни обману. Не придает никакой цены словам, а также вещам. Человек замаскированный не выдержит столкновения с ней. Она надрезает, обшаривает, обнажает самое сердце.
Коренцио. Действительно, у Фламмы вид человека, которого пытают.
Фауро. Не которого пытают, а который колеблется. Он на распутье.
Леони. Минута исключительной важности. Какое-то неожиданное затишье. По-видимому, все ошеломлены той легкостью и той быстротой, с которой старая крепкая машина приведена в негодность. Во многих заговорило как бы смутное невольное сожаление из привычки к движениям, которым эта старая машина подчинила общественную жизнь.
Коренцио. Встряска была недостаточно сильна.
Фауро. Тут-то Фламма и увидел спасение в необходимости войны, борьбы за существование.