Фламма. Я хотел насытить ее древнюю душу преступлениями отживших времен, и я служил ее тираническому желанию, как если бы оно было моим, потому что ее воля запечатлелась на моей воле - понимаешь? - и моя жизнь объята ее жизнью, как костер своим собственным пламенем.
Стено. Все еще?
Фламма. Все еще. Сколько существ я не привлек к себе, не проник в них, не завладел, не пользовался ими на тысячи ладов, какие только открывает созерцание среди бесконечного разнообразия идей и страстей? Ведь я жил не в лесах, а среди людей. И что же, нет ничего столь отличного, столь непохожего на все эти общения, как чувство этой жизни, скованной с моей… Не знаю, не знаю, не сумею сказать тебе никогда… Нечто человеческое и чудовищное, грубая действительность, строго определенная, несомненная, потому что действует, убивает, пожирает, опустошает, и наряду с этим нечто - ложное, искусственное, мнимое, ослепляющее, воздух, которым нельзя дышать и в то же время необходимый для существования, беспрерывный свист незримого бича, который проносится и не проносится никогда, движения, слова, в которых кипит страшная сложность, как все движение океана - в маленькой волне, что набегает на тебя, сегодня - ужас при ощущении, что мало-помалу начинаешь каменеть перед лицом горгоны, завтра - дикая радость человека, который плотским актом нарушает закон, святой завет, право народа, Божью заповедь, какой-нибудь страшный запрет, и еще завтра - мучения и бешенство того, кого заперли в раскаленном чреве бронзового быка, чтобы он оживил своим ревом металл… Ты не поймешь никогда, ты думаешь, что я в бреду, считаешь меня больным.
У него вспышка гнева. В нем - в его движениях, в его голосе - безумие смешалось с ясностью сознания, как если бы его душа проходила через последовательный ряд потрясений и озарений.
Стено. А разве ты не болен?
Фламма. Слушай, слушай. Если бы она ушла из этой сутолоки, из этой борьбы, от этих неистовств, из этого человеческого омута, от этих жестоких и бесплодных вещей, от всей этой удушливой бури, ушла и стала бродить по какому-нибудь лугу, вдоль изгороди или по берегу тихого моря… Это было бы возможно? В каком виде она представилась бы мне? Я узнал бы ее? Я не перестаю думать об этом. Если бы я положил ее на лугу и стал сравнивать ее лицо, ее руки, весь мир, скрытый под ее ресницами, стал сравнивать с травами, с цветами, с насекомыми, с каплями росы… Какая странная вещь! Какая невероятная вещь! Представляешь?
Его глаза устремлены в одну точку. Мимолетная тень безумия пробегает по его челу.
Среди самого далекого племени она не могла бы быть более чужой, чем на этом лугу: чужой, каким не было ни одно существо в мире нигде и никогда. И что же тогда произошло бы? Ей нельзя было бы жить. Травы убили бы ее… Я об этом думаю непрерывно, как маньяк.
Стено(тюсо). Значит, ты уже нагляделся на нее живую вдоволь!
Фламма. Но она жива, ужасно жива: человеческая сущность, всесильная, как отрава, которая поражает при булавочном уколе…
Он стоит у стола в синеватом сумраке, который мало-помалу проникает в комнату сквозь стекла. Его взгляд все время обращен внутрь, на образы, которые возникают в его измученной душе.
Она гонит меня в пасть зверя.
Молния ужаса покрывает его бледностью.
Стено(тихо). А если бы ее больше не было, если бы ее глаза больше не могли видеть и повелевать…
Фламма(встревоженный). Как же это? Как?
Стено(тихо). Ты пролил столько крови не колеблясь, и ты бы остановился…
Непреодолимая дрожь овладевает Фламмой. Молчание.
Подумай: свободный, чтобы начать жить снова.
Фламма охвачен крайним напряжением, он чувствует, как в тайниках его существа трепещет инстинкт самосохранения и убийственная воля. Он повторяет про себя, с неуловимым ударением, боевой лозунг, слышанный им когда-то из уст опустошительницы.
Фламма. "Ты или я!"
Наступает молчание. Услышав, как открывают дверь, Стено внезапно поднимается.
Стено. Прощай.
Он исчезает в коридоре быстрым и осторожным шагом.
Явление второе
Входят Комнена, останавливается, озирается кругом своим бдительным и ищущим взглядом.
Комнена. Кто это был с тобой?
Фламма. Даниэле Стено.
Комнена. Почему он бежал, услышав, что я иду?
Фламма. Он уже простился, спешил.
Комнена. Вот уж кто не любит меня.
Фламма. Не любит?
Он не в силах совладать со своим волнением. Голос у него еще дрожит.
Комнена. Что с тобой? Дрожишь?
Подходит к нему, замечает блестящий острый кинжал на столе, берет его.
Что это? Как он попал сюда?
Фламма. Предназначался моему сердцу.
Комнена. Что ты говоришь?
Фламма. Да, вот сейчас здесь какой-то неизвестный, которого я допустил к себе, неожиданно бросился на меня, хотел заколоть.
Комнена. Да что ты? Правда?
Фламма. Вон там был Стено, удержал его.
Комнена. Правда? Поэтому ты все еще дрожишь?
Фламма(вдруг овладевая собой, медленным, ровным и враждебным голосом). Не поэтому. Я стоял здесь, прислонившись. Стено был там, сидел. Сцена разыгралась в какое-нибудь мгновение. Я не пошевельнулся, глазом не моргнул. Улыбался. Мой голос не изменился. Я отпустил этого незнакомца на свободу, он был почти мальчик Я еще не лишен известного хладнокровия.
Комнена(смотрит на него, прищурив глаза, хищная, словно почуяв борьбу). Но, по-видимому, сталь проникла в твой голос.
Фламма. Ты это почувствовала?
Комнена. Это мне нравится. Ты знаешь.
Она рассматривает кинжал, приблизив его к лицу, потому что в комнате слишком мало света.
Ужасно острый, как шпилька. Ты отдашь его мне?
Фламма. Он опасен.
Комнена. Отдай мне его - на счастье! Я его буду носить всегда. Он предназначался твоему сердцу.
Фламма. Он опасен.
Комнена. Я сделаю для него ножны. Не отказывай мне в этом подарке! Пока я буду носить его, ты будешь неуязвим!
Фламма. Возьми.
Комнена. Спасибо!
Она еще раз подносит его к лицу, чтобы рассмотреть, затем не выпускает его из своих рук.
Фламма. Ну, вот видишь, мы дошли до крайности. Завтра придет другой, затем еще другой, потом придут все бешеной толпой… И тогда?
Комнена(смеясь). Третья волна! Ты плывешь навстречу третьей волне.
Фламма. Пловцу трудно разбить или преодолеть ее.
Комнена. Так говорят потерпевшие крушение. А тут - испытание для великого пловца. Уже был некто, кто чувствовал, как его злорадное сердце переполнялось ликованием при виде того, как пенился грозный гребень третьей волны.
Фламма. Он был одинок.
Комнена. Ты боишься за меня?
Напряженно смотрят друг на друга: она, поняв настоящий смысл его слов, он - сарказм, скрытый в ее словах. Комната кажется сумрачнее.
Фламма(становясь кротким). Боюсь за тебя.
Комнена. Мне трудно утонуть, я - легкая.
Фламма. Не играй так с этим оружием. Ты можешь ранить себя. Оставь его.
Она кладет кинжал на стол, затем неожиданным прыжком своего гибкого и сильного тела приближается к мужчине, обнимает его, сжимает, завладевает им.
Комнена. Ты ошибаешься. Этот человек, вот сейчас, говорил с тобой и ввел тебя в заблуждение. Я тебе сказала, я сказала тебе: ты не должен любить никого, кроме меня. Я одна люблю тебя. Больше никто не любит тебя. Я - в тебе, как биение крови в твоих висках, как дыхание в твоем горле. Тебе нельзя вырвать меня из себя, не превратившись в мертвеца, не став чем-то пустым, безжизненным, жалким. Нельзя, нельзя. Если мои руки касаются тебя, если мои руки обнимают, если мои уста зовут тебя, разве мир не исчезает для тебя, как тучка? Вот теперь, теперь, когда я держу тебя, разве вдруг не исчезло из твоей души все, что мучило, что ожесточало тебя? Разве ты не побледнел, как человек, который приближается к граням жизни и боится, что не успеет оглянуться назад? И ты не мог бы оглянуться, если бы я не захотела, если бы я не позвала тебя назад. Ты боишься этого и надеешься на это… Я знаю. Скажи мне!
Фламма(почти умоляюще). Да, да, ты знаешь. Но не зови меня назад, устрой, чтобы мне не слышать больше из твоих уст этого неумолимого крика, помоги мне забыть его, помоги мне немного уснуть в тебе и думать, что я умер. Ни одной ночи - ах, вспомни! - не было ни одной ночи без того, чтобы ты не клала у своей постели раскаленного железа, чтобы будить меня, гнать вперед, вечно вперед, без перерыва, в ад людей…
Она выпускает его, отходит.
Послушай, послушай. Если ты одна любишь меня, будь со мной одна, далеко!
Комнена(изумленная). Далеко?
Фламма. Да, где бы то ни было, лишь бы подальше от этой животной усталости, на которую ты меня обрекаешь. Ни один раб еще не пылал такой ненавистью к своей галере, как я к этой слепой борьбе, насильственно проводя жизнь в насилии над людьми. А к чему? Какая цель? Я не этот обет давал себе, не этот отпечаток я хотел наложить на искупленный народ.
Комнена(издеваясь над ним). Ах! Ах! В таком случае ты предпочитаешь оставить свой последний отпечаток на перьях, на мягких подушках? Ах, ах! Так я сделаю тебе то, что сделала женщина из Габадонии Алексею Комнену, когда он явился, весь залитый кровью: подарю тебе зеркало! Но ты в своем уме, да? Ты говоришь в полном сознании? Что же ты предлагаешь? Говори.
Фламма. Отречение.
Комнена. А потом?
Фламма. Дорогу изгнания.
Комнена. Куда?
Фламма. Разве на найдется какой-нибудь островок, затерянный где-нибудь в свободном море?
Комнена. Остров Эльба? Ах, ты не похож на первого консула! Его желание дробило и подтачивало скалы сильнее, чем море, в ожидании новой зари. А ты просишь для себя только постели! Но тебе не дадут даже этого. Слушай. Когда-то, в моем детстве, мне с одной моей подругой попалась навстречу злая молосская собака. Я остановилась и неподвижно смотрела на нее. Она не тронула меня. А та чуть-чуть подвинулась назад. И собака накинулась на нее.
Фламма. Кто ищет для себя только тишины, тот найдет тайную дорогу.
Комнена(с громким хохотом). Ах, ах, ах, бежать? Как голубки?
Резко смеясь, она бросается на диван и лежит почти на спине, в вызывающей и насмешливой позе. Оставшись позади нее, вне поля ее зрения, Руджеро Фламма делает несколько шагов в темноте, идет к столу, протягивает руку к кинжалу, который еще блестит. Но им овладевает непреодолимая дрожь. Он останавливается, оборачивается к лежащей женщине, которая все еще смеется и говорит.
Ах, ты отвернулся, когда я почувствовала твою дрожь, но сознайся, что ты не можешь оторвать глаза от маленького острия…
Он снова колеблется, делает снова шаг к столу, снова протягивает руку. Не в силах подавить свою дрожь.
Разговор в темноте! Да ну же! Немного света!
Она выпрямляется быстрым и сильным движением своих выпуклых бедер, как если бы ее позвонки были из стали и шевельнулись все вместе.
Здесь больше не видать ничего. Вели принести лампы.
Фламма(разбитым голосом). Нет, нет, нет еще… Останься там еще минуту… Так хорошо… Я буду говорить с тобой… Останься!
Комнена. Да что с тобой? Ты болен?
Она берет его за руку в темноте.
Руки у тебя - как лед.
Фламма. Подожди… Сиди там, где сидела…
Комнена. Но зачем? Чего ты хочешь?
Фламма. Послушай… Я говорил в шутку, чтобы рассмешить тебя… чтобы рассмешить… Ты смеешься всеми своими зубами… Почему ты не смеешься еще? Я поцелую тебя в зубы…
Он берет ее за руки как бы для того, чтобы увлечь ее к дивану.
Комнена. Твои зубы стучат… От тебя веет холодом… Нет, нет…
Она ускользает от него, бежит к коридору.
Лампы!
Мужчина еще раз подходит к столу, протягивает руку, нащупывает кинжал, хватает его. Свет ламп разливается по коридору, бросает полосу света в темную комнату, освещает вдруг человека, который дрожит у стола. Комнена видит его.
Что ты делаешь? Это оружие - мое. Ты мне отдал его. Не трогай!
Она без труда отнимает у него кинжал.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Большая зала, где произошло первое действие, в доме, долгое время остававшемся необитаемым. Благодаря отсутствию стола, что стоял посередине, пространство кажется шире, обстановка кажется более печальной и более суровой. Через открытый балкон видно вечернее небо, где густые тучи создают образ горящего леса, который гаснет, дымясь. Под этим морем тусклого пламени виднеется огромный город в резком контрасте огней и теней; видоизменяя здания и улицы, эти огни и эти тени делают его похожим на собрание утесов, в которых вырыт лабиринт бездн.
Руджеро Фламма сидит на ступеньке, отделяющей балкон от пола. Все его тело приняло ту позу, которая делает его приниженным, у него испуганные и блуждающие глаза, его слух напряжен вниманием, руки у него дрожат непреодолимой дрожью. Комнена, стоя у одного из косяков, всматривается в мятежный город, осматривает окрестные улицы, все еще держась прямо в своей незримой алмазной броне, все еще готовая играть жизнью и смертью. Толпа время от времени оглашает воздух своими океаническими криками.
Комнена. Слушай! Слушай! Твое имя… Твое имя и смерть… Толпа устремляется с этой стороны, бешеная… Стекается со всех улиц, со всех улиц, черная, сплошная, громадная… Громадная толпа, бесконечная масса - та самая, которой ты управлял своим голосом, которую ты обуздывал своей волей, та самая, та самая… Иди сюда, встань, смотри! Вся, сплошной массой, бросается на тебя! Тысячи, тысячи и тысячи на одного человека! Встань, смотри! На одного тебя - весь Рим. Посмотри, и твое сердце наполнится мужеством и надеждой. Ты отчаялся? Считаешь себя погибшим? Но ты еще жив, у тебя еще есть душа в теле, голос в глотке. Последнее слово еще не произнесено. Твоя судьба еще не свершилась. Встань! Решись, встреть, говори, пусть услышат крик твоей силы, защищай свою могучую жизнь от слепых зверей… В одно мгновение это бешенство может измениться… Ты знаешь, ты знаешь. Разве не достаточно было одного твоего слова, одного твоего движения, чтобы устремлять ее на какое угодно препятствие или остановить ее натиск? А эта толпа - та же самая… Твой голос был для нее как вино. Она еще могла бы пить его и опьянеть… Судьба еще не свершилась. Пока бьется кровь, пока сердце цело, победа может быть вызвана человеком. Встань! Встань! Послушай! Твое имя и смерть… Что же в сравнении с этим тот первый час, когда я пришла к тебе? Толпа торжественно несла тебя на своих руках, ты был смущен… Здесь, на том же самом месте, в твоем пустынном доме, где ты закалял свою волю, где ты ждал своего часа, ты теперь очутился одиноким, и против одного себя ты имеешь тысячи, тысячи и тысячи… Ах, судьба готовит столь великие обстоятельства лишь для того, чтобы возвеличить чью-либо жизнь, чтобы раздвинуть мужество за все человеческие пределы. Все вокруг тебя величаво. Встань! Встань! Твое имя и смерть…
Более сильные и более близкие крики раздаются в воздухе, испещренном огнями и дымом. Руджеро Фламма вздрагивает на своей ступеньке, бледная молния страха пробегает по его посиневшему лицу. Комнена хватает его за руку и старается приподнять.
Встань! Они хотят схватить тебя живым: потащат тебя по камням, вырвут у тебя глаза, покроют твое лицо царапинами, будут топтать тебя, разорвут…
Она насильно приподнимает его. Весь дрожа, он стоит перед ней, охваченный ужасом, бессильный преодолеть инстинкт своего жалкого тела.
Боишься?
Голос у нее неузнаваем. Она несколько мгновений смотрит на человека, окоченевшего от панического страха.
Боишься?
Фламма не отвечает, не в силах разжать свои челюсти. В его глазах появляется отчаянное усилие воли побороть свой животный инстинкт.
Ах, трус, трус, трус! Так правда, правда, что сказал старик. Я слышу его предсмертные слова… "Страх! Страх!" Так это правда, что он видел его в твоих глазах: старик, старик - он говорил это, кричал, все еще способный раздавить тебя, сделать тебя пустым, как пузырь, сгноить тебя в овраге… И для тебя-то я убила его, чтобы очистить тебе дорогу! Действительно сильный человек, титан, что дрожал только от гнева, с каменным челом, с львиным сердцем, что умер на ногах, рухнул как башня… Я еще слышу грохот. И перед самой смертью его руки пытались задушить меня… Из-за тебя, криводушного, из-за призрака без позвонков, из-за мнимого героя, у кого в глубине сердца был один лишь страх, страх! Вот где я, вот каков мой жребий: видеть, как ты дрожишь, бледнеешь, стучишь зубами… Ах, трус, трус!
Беспощадная, она бросает ему в лицо смертельное оскорбление. Он приподнимается, пытается победить инстинктивный ужас, сопротивление своих нервов, принимает вид вдумчивого спокойствия. Крики приближаются и растут.