ВТОРОЙ ЭПИЗОД
Комната, обитая грубым холстом, в доме Коррадо Брандо, расположенном между стеной Сервия и форумом Траяна. По стенам вокруг черепов слонов и антилоп висит в виде трофеев оружие негритянских народов, разбросанных вдоль малоисследованных рек, орошающих земли от долины Чэби Гурар Ганана, большие изогнутые ножи сидамов, копья боранов с наконечниками в форме лаврового листа, щиты гурров из кожи жирафов, луки губаинов с тройным изгибом, колчаны, наполненные стрелами с подвижными наконечниками, банановые шнуры для связывания пленных, трубы из ориксовых рогов, колокольчики: из раковин - для козлят и из дерева - для верблюдов, полукруглые подставки для поддерживания жирных затылков лежащих воинов, водоносы из пальмового дерева, хлысты из кожи гиппопотамов, до крови бичевавшие спины рабов. В средней стене закрытая дверь, налево - окно. На низком диване раскинута львиная шкура, вместо подушек на нем лежат мешки племени Булулта, сделанные из растительной ткани и окрашенные в черный и желтый цвета. На столе разложены охотничьи винтовки, револьверы большого калибра в кобурах, сумки с патронами - словом, целая батарея, уже испробованная по дороге между Перберой и Бардеру, теперь вычищенная и приведенная в порядок Посреди комнаты на ковре рядом с кучкой книг стоит окованный железом сундук, перевязанный веревкой и сохранивший на себе следы перенесенных трудностей, сколько раз, бывало, его спускали в трюм, подвергали всем неприятностям морской качки, бросали безжалостно в люк, привязывали веревками на спины вьючных животных, таскали по чужой, неведомой стране, вносили на временные квартиры и выносили оттуда, несмотря на это, он все-таки вернулся на родину, хотя и со следами далеких скитаний, с впитавшимся в него ароматом юга.
Мария Веста вошла, по-видимому, недавно, она стоит, не сняв еще шляпки, с опущенной на лицо вуалью. Держа в руках распечатанное письмо, она говорит со стоящим перед ней возле стола с оружием Коррадо Брандо. Сначала она говорит нерешительно, робко, с покорной кротостью, с трудом, скрывая волнение страсти. Он не глядит на нее.
Мария. Друг мой, я не поняла! Друг мой дорогой, простите меня! Я пришла сюда не плакать и жаловаться, нет… Но, право, я не могла ничего понять, что здесь написано… Вы писали это? Ваша рука? Еще раньше сердце мое отказалось поверить этому, а потом не поверили и глаза… Зачем вам нужно было писать мне, когда вы могли переговорить со мной лично? О, милый друг, быть может, это оттого, что я иногда не слушалась вас? Оттого что не всегда вы могли убедить меня? Но когда? Скажите, я такого случая не помню. Если вы скажете, я, как всегда, во всем вам поверю, всего послушаюсь. Но я не понимаю, что должны означать написанные здесь слова… Мне надо слышать об этом из дорогих для меня уст… Письмо я кладу сюда. Допустим, что оно не распечатано. (Она иногда прерывает свою речь, как бы ожидая, что он что-нибудь скажет.) Но ты не крикнул, что это письмо не твое. В таком случае… (Она подавляет вздох, и голос ее становится мягче.) В таком случае, раньше чем ставить его здесь, рядом с твоим оружием, я поцелую его. Вот так. (Она целует письмо и кладет его на приклад штуцера.) Я готова. Говори, что мне делать. Жить? Умереть? Вот я. (При этих словах она поднимает вуаль. Он взглядывает на нее, ее лицо заливает краска.)
Коррадо. Надо быть твердой, Мария. Я писал тебе, потому что боялся, что не хватит сил высказать.
Мария. Ты хочешь, чтобы я была твердой? Я буду, я буду тверже мира и судьбы, если ты требуешь этого от меня во имя моей любви. За себя не бойся. Какая страшная в тебе сила, если ты мог сделать то, что сделал!
Коррадо. Я повинуюсь необходимости, которой никогда от тебя не скрывал.
Мария. Да, это верно. И разве не за то я любила тебя и люблю теперь? Я принадлежу тебе, но не ты мне. Таково было условие. Я это знаю. И принимаю. Но не хорошо, что ты несправедлив ко мне.
Коррадо. Несправедлив?
Мария. В более счастливые времена мне было ужасно трудно стать лучше: мне не под силу было подняться до тебя! Я постоянно твердила себе: если есть способ принадлежать ему более полно, я найду его. Когда твоя страсть к далеким странствованиям сильней смущала мою нежную любовь к тебе, я говорила себе: "Есть ли способ любить его так, чтобы разлука с ним не была для меня медленной смертью!" Я перевернула всю свою жизнь от начала и до конца, с каждым днем стараясь дать тебе нечто более значительное, лучшее. А ты теперь так оскорбительно прощаешься со мной!
Коррадо. Мария! Мария! Перед всем на свете я могу устоять, только не перед твоим голосом и слезами.
Мария. Я не плачу.
Коррадо. Я не могу устоять перед твоей скорбью, которая дрожит на твоем лице, перед твоими устами, на которые я не могу глядеть без того, чтобы не поколебалось мое решение. Я должен уехать. На этот раз меня понуждает уехать не только мое всегдашнее влечение, но необходимость, граничащая с неизбежностью, я сжег все свои корабли, и часы той моей жизни, которая тебе знакома, остановились, - я не знаю, пробьют ли они вновь. Но если ты цепляешься за меня, если связываешь мне руки…
Мария. Нет! Нет! Я не цепляюсь за тебя, я не становлюсь тебе поперек дороги, не заслоню тебе жизнь… Взгляни на меня. Я дрожу не от подавленных рыданий, а от стыда за нанесенную мне обиду. Ах, как смертельно больно то, что никакая, даже самая сильная любовь не может избавить нас от подозрений и презрения мужчины и что то, что для нас всегда бывает результатом опьянения страсти или страданием, в конце концов становится бременем и гибелью! Я прочла в твоих глазах выражение отчаянной обороны.
Коррадо. Нет! Ты ошибаешься!
Мария. Ты как-то рассказывал мне о нападении на тебя львицы, как она после твоего неудачного выстрела хотела броситься на тебя. Позади тебя стоял твой слуга Руду, который дал тебе заряженный штуцер для второго выстрела, и ты убил ее. Так тебе должно быть понятно поведение возлюбленной после первой угрозы. Борьба сердец жестока не менее, чем охота. Ты ранил меня этим письмом, которое лежит тут, на оружии, и вот я уже насторожилась и встала перед тобой. Ах, Коррадо, когда ты поднял глаза, я увидела в них что-то решительное и неумолимое. Ты в это мгновение подумал: "Надо нанести ей вторичный удар, но уже без промаху, чтобы перешагнуть через нее".
Коррадо. Молчи! Молчи! Ты с ума сошла!
Мария. Да, сошла с ума. Я ранена, но не хочу нападать. Говорю тебе о любви, потому что еще никогда не договаривала до конца. До сего дня мне не удавалось вложить в свой голос всей своей любви, сложить к ногам твоим всю свою жизнь. Сегодня я больше, чем просто возлюбленная, сегодня я такая, какой ты желал видеть меня. Когда я впервые увидела тебя, ты меня не заметил. Ты был погружен в свои мысли, и я прочла на твоем лице заботу и задумчивость, которых не могу забыть. С той минуты я полюбила тебя, одинокого и далекого от действительности. Когда-то ты приучил себя, свою команду к голоду и жажде, так приучил ты мое сердце к вечной угрозе. Не проходило вечера в самую счастливую для меня пору, чтобы я не предостерегала себя от несчастья, которого я не могла не ждать от тебя в будущем. В конце каждого самого сладкого для меня дня я твердила себе: "Готовься!" Прощаясь со мной, ты обыкновенно целовал меня крепче, чем когда здоровался. И я каждый раз думала: "О, как крепко он поцелует меня, когда ему придется уехать, или когда я буду умирать!" Ах как сильна та любовь, которая не ждет ничего, кроме такого поцелуя, и которая никогда его не забывает! Разве я могла приготовиться больше. Заслужила же я наконец того, чтобы ты сказал: "Час пробил", глядя мне прямо в глаза. Горе мое стало бы моей гордостью, и я твердым шагом, с сухими глазами проводила бы тебя до самого мола. А ты… прости, прости меня, но дай хоть раз высказаться сердцу… ты почти предательски выпускаешь свой заряд в мои крылья! Ты видишь во мне только грубое тело с руками, готовыми схватить и задержать тебя…
Коррадо делает шаг по направлению к ней, как бы желая помешать ей продолжать.
Коррадо. Мария! Мария!
Мария. Ты отстраняешь меня этим второпях написанным и непонятным письмом, кажется, что ты собираешься бежать куда-то.
Он побледнел, сильное волнение отражается на его лице.
Коррадо. Что ты сказала? Я собираюсь бежать!
Ужас охватывает молодую женщину при виде его бледности. Она протягивает к нему руки. Поток слов душит ее.
Мария. Нет, нет, Коррадо! Я не знаю, что говорю! Я с ума сошла! Я малодушна! Делай со мной, что хочешь. Это письмо, ведь я целовала его. Оно твое, оно для меня святое.
Коррадо. Нет, ты права. Да это верно, кажется, будто я действительно собираюсь бежать. Я слишком тороплюсь. Не думаешь ли ты, что мне необходимо очиститься в море? Может быть, я хочу обратить позорный поступок в славный подвиг? Ты ничего не знаешь?
Мария. Не говори так со мной! Если я оскорбила тебя, не наказывай меня. Умоляю, прости меня. Вот я опять так же покорна, как когда я вошла. Я хочу только служить тебе, помочь твоему слуге. Все ли готово? Не надо ли чего-нибудь сделать для тебя? Нет ли для меня какого-нибудь дела? Вот не закрыт еще ящик, вот книги.
Она наклоняется к книгам, готовая приняться за дело. Он на мгновение задумывается и приходит в себя. Голос его снова тверд.
Коррадо. Оставь. Не утомляй, не утруждай себя. Встань. Время еще есть.
Мария. Ах! Позволь мне хоть уложить твои книги, перебрать их одну за другой, чтобы ты вспоминал про это, когда будешь раскрывать их. Дела и подвиги Александра Великого, Данте, Геродота, Одиссея, стихотворения и письма Микеланджело.
Желая скрыть волнение, она нагибается, берет книги и вполголоса читает названия на корешках.
Коррадо. Оставь, Мария. Встань. Поспею, поди, сядь со мной.
Он склоняется к ней и берет ее за руку, желая поднять ее. Она оставляет книги, оборачивается, берет руку друга и страстно прижимается к ней губами. Она встает.
Мария. Ах! Почему ты вдруг стал так нежен?
Она глядит ему прямо в глаза и вдруг начинает плакать.
Коррадо. Мария!
Слезы сразу прекратились.
Мария. Что ты сделал?
Коррадо. О чем ты спрашиваешь? Почему?
Мария. Я никогда не видала на лице мужчины столько скорби. Ах, я никогда не видала тебя таким! Ты как будто опустился в пропасть и снова вышел из нее. В твоей голове промелькнула какая-то мысль и омрачила тебя. Что за мысль? Я что-то чувствую, но не вполне понимаю. Скажи мне!
Коррадо. Не мучься, дорогая моя. Я прогоню с твоих утомленных глаз зловещие грезы.
Он привлекает ее к себе и касается ее век губами, пытаясь улыбнуться.
Мария. Когда ты опускаешь мои веки, я лучше вижу в глубине моей души.
Коррадо. Что ты видишь?
Мария. Это началось вчера.
Коррадо. Что именно?
Она прижимается к его груди и говорит ему с таинственным волнением в голосе.
Мария. Когда я вчера выходила, я почувствовала, что наступила весна. В руках моих были первые фиалки, я вся промокла от мартовского дождя и не знаю, почему, мое сердце билось как-то особенно. А когда я, войдя в комнату, увидела, что ты прощаешься с братом, я сразу почувствовала, что день обрывается и падает, как что-то тяжелое, что падает глубоко и уже никогда больше не вернется. Каждый день уходит, знаю, но этот уходит как-то особенно. И ты, и брат показались мне, как бы сказать, старше. Казалось, что сразу как будто из-под земли выползла какая-то осень. И когда я протянула тебе букетик фиалок, я видела, как его брала твоя рука, а не сам ты, ты уже погрузился во мрак И когда брат заговорил со мной о солнце на Авентине, я не могла удержаться от слез.
Он, взволнованный, прижимает ее к груди.
Коррадо. Ты плакала? А что тогда сказал тебе брат?
Она прижимается головой к нему.
Не отвечаешь?
Мария. Я прислушиваюсь к биению твоего сердца. Оно сильно бьется.
Коррадо. Что он сказал тебе?
Мария. Разве мой брат не брат также и тебе?
Коррадо. Да, Мария.
Мария. Разве ты ему не дороже всего на свете?
Коррадо. Он мне дорог.
Мария. С раннего детства, наяву и во сне, один для другого, один достойный другого. Разве не правда?
Коррадо. Ну, так что же?
Мария. Разве он не должен знать всю правду?
Коррадо. Ты сказала ему?
Она прячет свое лицо на его груди.
Мария. Да.
Коррадо. Все?
Мария. Все. (Она чувствует слабое движение, как будто он хочет оттолкнуть ее.) Нет, не отталкивай меня!
Коррадо. Я не отталкиваю.
Мария. Я почувствовала, как ты невольно сделал это. Ты опять не доверяешь мне!
Коррадо. Нет, Мария.
Мария. Не оскорбляй меня больше! Не думай, что я хочу быть тебе в тягость! Я открылась брату, потому что не могла дальше жить во лжи. Это была исповедь свободного сердца свободному сердцу, я не склоняла головы, я говорила это не для того, чтобы искать помощи или совета, но чтобы приготовить для своей любви большее одиночество, чтобы принести для тебя высшую жертву, чтобы пожертвовать ради тебя своим тихим очагом. Ты понимаешь меня? И сразу пятно вины показалось мне чистой невинностью. Все стало просто и легко. Я теперь стою с тобой на грани пустыни, вся моя прежняя жизнь представляется мне пылинкой и покрытой пеплом дорогой, по которой я шла, заплутавшись, блуждая, пока не встретилась с тобой. Мой дух будет витать в твоей походной палатке. Я могу взирать на открытые тобой звезды. Я узнаю в себе твой род. Как ты, я буду петь среди мучений. Все, чего ты ни потребуешь от меня, я буду исполнять, кроме одного: любить тебя сильнее - этого я не умею.
Он горячо прижимает ее к сердцу.
Коррадо. О! Ты моя, моя! Слишком поздно я узнал тебя! Слишком поздно полюбил! Из каких глубин вознеслась до твоих уст эта песнь? Я искал в ее мелодии тот образ, который сейчас вижу перед собой. Что мне дано было так ясно услышать и понять ее, это, пожалуй, последний дар судьбы. Я думал, что уже никогда ничего не услышу, кроме какого-то зловещего гула. Такое наслаждение выпадает лишь на долю того, кто уходит безвозвратно.
Она все плотнее прижимается к нему.
Мария. Любовь моя, единственная моя любовь, почему ты говоришь о смерти, говоря о победе?
Коррадо. Я не знаю, дорогая, не знаю, к чему я ближе - к смерти или к победе, но я чувствую над собой тень какого-то крыла - и, несомненно, чем бы это ни оказалось, это конец моему опьянению. Перед глазами у меня всегда стояла беспредельная ширь океана, и мне всегда чудилось, что я стану героем. Вдруг все это исчезло. Ты, кажется, стала для меня последней далекой страной. Шел я к тебе с головокружительной, одуряющей быстротой. Разве могут ноги уйти дальше цели, поставленной душой. Мария, Мария! Ты одна понимаешь меня. Ты знаешь, что если я и ищу неизведанных путей, то делаю это, чтобы с себя же самого сорвать завесу тайны. Для меня преодоление препятствия имеет смысл постольку, поскольку этим я преодолеваю самого себя. Самые большие пройденные мною пространства - во мне самом. Открытие неисследованных земель и истоков рек для меня не имело бы значения, если бы оно не освещалось в моей душе радостью более возвышенных вершин. Сейчас ты даешь мне дышать этим воздухом, который я искал. Ты ускоряешь биение моей жизни, подобно любимому мною сильному ветру, пропитанному поднятым им песком и морской тиной. В тебе я черпаю свое вдохновение, подобно тому как когда-то в силе воли черпал победу над физической болью и мог заставить отступить назад даже смерть. И в моей судьбе ты открываешь еще один светлый луч, пожалуй, самый светлый. Собою ты указываешь мне ту высоту, к которой я был предназначен с самого рождения. Между тем твое же собственное предчувствие повергает меня во мрак ночи.
Мария. Нет! Нет! То было не предчувствие! То была мимолетная тень, приступ меланхолии, следствие усталости. Что может уничтожить твою силу? Один лишь небесный огонь. Тебе суждено жить и побеждать, мне жить и ждать. Я сохраню свою любовь вдали от всех, там, где никто не услышит ее биения. Если ты через много лет вернешься из глубины самых далеких, покрытых мраком неизвестных стран, ты найдешь меня такой же, какой оставляешь. Мне кажется, что неподвижность души погруженной всецело в ожидание, должно будет остановить даже время, прекратить всякое изменение, сохранить даже черты лица для будущей улыбки. Ты найдешь меня более прекрасной, пожалуй, даже более прежнего… Или ты не хочешь, чтобы я жила?
Коррадо. Мария, Мария! Что заставляет тебя говорить такие слова? Что говорит в тебе? Ты полна жизни. Смерть одна, а дорог в жизни тысячи.