- А! - воскликнул внезапно прозревший Арчер. Мгновенная вспышка сознания связала воедино две их последние встречи. Он замолчал, обдумывая ситуацию, и Ривьер тоже молчал, поняв, что сказал вполне достаточно. - По специальному поручению, - повторил Арчер, нарушив наконец молчание.
Молодой человек слегка развел руками, и двое мужчин продолжали смотреть друг на друга через стол, пока Арчер, встряхнувшись, снова не предложил Ривьеру сесть, и тот, усевшись подальше, продолжал ждать.
- Об этой своей миссии вы и хотели поговорить со мной? - спросил наконец Арчер.
Ривьер кивнул:
- Не ради себя - с тем, что меня касается, я справился сам. Я бы хотел - если это возможно - поговорить о графине Оленской.
Вот уже несколько минут Арчер ждал этих слов; и все же при звуке их кровь бросилась ему в виски.
- Так ради кого вы хотите сделать это?
Ривьер встретил этот вопрос не дрогнув:
- Я бы сказал - во имя графини, если это не прозвучит дерзко. Может быть, я лучше скажу - во имя абстрактной справедливости?
- Другими словами, вы гонец графа Оленского? - иронически взглянув на него, сказал Арчер.
Теперь румянец, еще более густой, залил лицо Ривьера.
- Не к вам, месье. Если я пришел к вам, то по совершенно иным причинам.
- Что дает вам право говорить и действовать от своего имени? Либо вы посланец Оленского, либо нет.
Молодой человек обдумал его слова:
- Миссия моя закончена - она потерпела фиаско.
- Ничем не могу помочь. - В голосе Арчера по-прежнему была ирония.
- Разумеется, но есть кое-что, что в ваших силах. - Ривьер замолчал. Он сидел не снимая перчаток и крутил в руках шляпу, глядя внутрь нее; потом снова взглянул в лицо Арчеру. - Я убежден, что вы можете помочь в другом: способствовать неудаче моей миссии также и у ее семьи.
Громыхнув стулом, Арчер встал.
- Видит Бог, я это сделаю! - воскликнул он. Он стоял, держа руки в карманах, в ярости глядя сверху вниз на маленького француза, чье лицо, даже когда он поднялся, все еще было на несколько дюймов ниже уровня глаз Арчера.
Краски исчезли с лица Ривьера - бледность вернулась на его щеки. Вряд ли можно было быть бледнее…
- Какого дьявола, - рычал Арчер, - какого дьявола вы решили, что я придерживаюсь другого мнения, чем все в нашей семье? Ведь, я полагаю, вы обратились ко мне потому, что я родственник мадам Оленской?
Несколько мгновений ответом Ривьера было лишь изменение в выражении его лица. Робость его сменилась глубоким отчаянием - его обычная находчивость, казалось, изменила ему, едва ли можно было выглядеть беспомощнее и беззащитнее.
- О месье… - только и мог вымолвить он.
- Я не могу понять, - продолжал Арчер в том же тоне, - зачем вы явились ко мне, когда есть люди гораздо более близкие графине; еще менее я могу понять, что я буду более открыт доводам, с которыми вы были посланы.
Ривьер смиренно встретил это нападение.
- Доводы, с которыми я пришел, - мои собственные. Тот, кто меня послал, ничего не знает о них.
- В таком случае у меня еще меньше причин их выслушивать.
Месье Ривьер снова взглянул на дно своей шляпы, словно раздумывая, не могут ли последние слова Арчера быть достаточной причиной для того, чтобы надеть ее и уйти. Затем с внезапной решимостью он заговорил:
- Месье, не можете ли вы сказать мне одну вещь? Вправе ли я быть здесь, пока вопрос не решится окончательно? Или вы полагаете, что он уже решен?
Его спокойная настойчивость заставила Арчера понять всю неуместность своего поведения. Ривьеру, несомненно, удалось показать себя в лучшем свете; и, слегка покраснев, Арчер снова опустился на стул и жестом попросил француза сделать то же самое.
- Простите, но почему вам кажется, что вопрос не решен?
Во взгляде Ривьера была боль и мука.
- То есть вы, подобно другим членам семьи, считаете, в свете новых предложений, которые я привез, что мадам Оленская должна вернуться к мужу?
- О боже! - воскликнул Арчер, и Ривьер пробормотал что-то в знак одобрения.
- Перед тем как встретиться с графиней, я переговорил - по требованию графа Оленского - с мистером Лавелом Минготтом. Я имел с ним несколько бесед до отъезда в Бостон. Он, совершенно очевидно, представляет точку зрения миссис Мэнсон Минготт, которая, несомненно, является самым влиятельным членом семьи.
Арчер застыл, почувствовав себя так, словно пропасть разверзлась под ним и он цепляется изо всех сил за ее скользкие края, чтобы не сорваться. Тот факт, что он был исключен из числа лиц, ведущих переговоры, и даже не знал, что они ведутся, изумил его едва ли не больше, чем сам результат переговоров. Его осенило, что, раз семья перестала консультироваться с ним, какой-то глубокий родовой инстинкт внушил им, что он уже не на их стороне; и теперь он вдруг заново осознал слова Мэй, сказанные ею на пути домой от бабушки Минготт в день соревнования лучников: "В конце концов, возможно, Эллен будет все-таки лучше со своим мужем".
Но даже сейчас, в том сильном душевном смятении, в котором он находился, Арчер вспомнил свой возмущенный ответ и вдруг понял - с тех пор жена никогда не произносила при нем имя графини Оленской. Ее небрежное высказывание, несомненно, было ловушкой - она узнала, в какую сторону дует ветер, доложила семье, и Арчер был незаметно удален из совещательных рядов. Он восхитился родовой дисциплиной, которая заставила Мэй принять это решение. Он знал, что она бы не настаивала на этом - это было против ее совести; но, возможно, она разделяла взгляды семьи на то, что мадам Оленской лучше быть несчастливой женой, чем разведенной женщиной. Что же касается Ньюланда, то она знала, что временами он не прочь "взбрыкнуть" и отвергнуть - ни с того ни с сего - любую фундаментальную ценность, истинность которой не подлежит обсуждению.
Арчер поднял глаза и встретил взволнованный взгляд гостя.
- Так вы не знаете, месье, - возможно ли, чтоб вы не знали? - что семья в сомнении - имеют ли они право советовать Оленской отказаться от последних предложений ее мужа.
- Тех, которые вы привезли?
- Именно так.
С губ Арчера едва не сорвались гневные слова о том, что не дело Ривьера судить о том, что Арчер знает и чего он не знает; но что-то в смиренном и в то же время отважном упорстве, которое он читал в пристальном взгляде Ривьера, заставило его отказаться от этого решения, и он ответил вопросом на вопрос:
- Так о чем вы хотели сказать - лично мне?
Ему не пришлось дожидаться ответа ни секунды.
- Я пришел умолять вас, месье, - выпалил француз, - умолять всеми силами, на которые я способен, - удержите ее от возвращения к мужу. Не отпускайте ее!
Арчер посмотрел на него с всевозрастающим удивлением. Не было никаких сомнений в искренности Ривьера или в силе его убежденности - было очевидно, что он полон решимости проиграть все, но высказаться до конца. Арчер задумался.
- Могу я спросить, - сказал он наконец, - вы то же посоветовали и мадам Оленской?
Месье Ривьер покраснел, но не отвел глаз:
- Нет, месье. Я честно выполнил свою миссию. Дело в том, что, когда я взялся за это дело, я действительно считал - по причинам, перечислением которых я не хочу утомлять вас, - что для мадам Оленской будет лучше, если она вновь займет то место в обществе, которое дает ей положение мужа.
- Я так и полагал. В ином случае вы не взяли бы на себя этой миссии.
- Разумеется.
- А теперь… - Арчер опять умолк, и они мерили друг друга испытующими взглядами.
- После того как я увидел ее, месье, и переговорил с ней, я пришел к выводу, что здесь ей лучше.
- Вот как?
- Я добросовестно выполнил свое поручение, месье, - я изложил аргументы графа, я представлял его интересы без каких-либо комментариев со своей стороны. Графиня была достаточно добра, чтобы выслушать меня; она простерла свою доброту до того, чтобы выслушать меня дважды. Она беспристрастно обдумала все, что я сказал ей. Но в результате этих двух бесед я изменил свое мнение и стал смотреть на вещи по-другому.
- Могу я спросить - почему?
- Просто я увидел перемену в НЕЙ, - ответил Ривьер.
- Перемену в ней? Вы знали ее прежде?
Молодой человек снова покраснел:
- Я встречался с ней в доме ее мужа. Я знаю графа Оленского много лет. Неужели вы думаете, что он послал бы с подобной миссией незнакомого человека?
Взгляд Арчера, блуждающий по голым стенам офиса, остановился на настенном календаре с изображением суровых черт президента Соединенных Штатов. Вообразить подобную беседу где-то на подвластной ему огромной многокилометровой территории было довольно странно - но тем не менее это было фактом.
- Перемену… В чем же она изменилась?
- О месье, если бы я мог объяснить… Я полагаю, что открыл для себя нечто, о чем не подозревал, что она АМЕРИКАНКА. А для таких американцев, как она и как вы, многие вещи, которые приняты в некоторых других обществах или по крайней мере принимают их как некий компромисс, становятся немыслимыми, просто немыслимыми. Если бы родные мадам Оленской поняли, что это за вещи, они воспротивились бы возвращению мадам Оленской к мужу так же, как и она сама. Но они, очевидно, принимают желание графа вернуть ее домой как доказательство его верности домашнему очагу.
Ривьер помолчал и потом добавил:
- Тогда как это далеко не так просто.
Арчер вновь посмотрел на президента Соединенных Штатов, затем на стол и на бумаги, разбросанные по нему. Несколько мгновений он не мог говорить. Пока он молчал, он услышал звук отодвигаемого стула - Ривьер встал. Когда он встретился с ним глазами, он увидел, что Ривьер взволнован не меньше его самого.
- Благодарю вас, - просто сказал Арчер.
- Вам не за что благодарить меня, месье. Скорее я… - Голос Ривьера прервался, как будто ему стало трудно говорить. - Мне следует, однако, сказать еще одну вещь, - добавил он более твердо. - Вы спросили меня, работаю ли я у Оленского. Да, сейчас это так - я возвратился к нему несколько месяцев назад, по причинам, которые может понять каждый, у кого на попечении есть пожилые или больные люди, которые полностью зависят от него. Но с той минуты, как я пришел сюда сказать вам то, что сказал, я уже считаю себя уволенным, и, вернувшись, я доложу об этом графу, изложив свои причины. Теперь все, месье.
Ривьер поклонился и сделал шаг назад.
- Благодарю вас, - повторил Арчер, когда их руки встретились.
Глава 8
Каждый год пятнадцатого октября Пятая авеню открывала ставни, раскатывала ковры и вывешивала занавески на окнах в три ряда.
К первому ноября этот домашний ритуал заканчивался, и общество начинало оглядываться вокруг и "проводило инвентаризацию". К пятнадцатому сезон уже надул паруса, Опера и театры манили новыми спектаклями, рассылались приглашения на обеды и назначались даты балов. И каждый раз точно в это время миссис Арчер провозглашала, что Нью-Йорк стал совсем другим.
Наблюдая за ним с высоты своего беспристрастного взгляда, она была способна заметить, с помощью мистера Силлертона Джексона и мисс Софи, каждую новую трещинку на его гладкой поверхности и все незнакомые сорняки, пробивающиеся меж стройными рядами великосветских растений. Это было одно из любимых развлечений Арчера в юности - ждать этого ежегодного отчета и внимать малейшим признакам разложения общества, которые проглядел его рассеянный взгляд. Что касается Нью-Йорка, то, по мнению матери, он год из года менялся к худшему; эту точку зрения всецело поддерживала мисс Софи Джексон.
Мистер Силлертон Джексон, как и полагается светскому человеку, приберегал свои суждения и от души забавлялся, слушая горестные стенания дам. Но и он никогда не отрицал, что Нью-Йорк изменился; да и Ньюланд Арчер на вторую зиму после женитьбы был вынужден признать, что если он и не изменился окончательно, то, несомненно, меняется.
Эти вопросы были подняты, как обычно, на обеде у миссис Арчер в День благодарения. В день, когда традицией она была вынуждена приносить благодарности за дары Небес прошедшего года, у нее вошло в привычку производить весьма печальный, хотя и лишенный озлобленности, досмотр своей вотчине и выяснять, собственно, есть ли за что благодарить Всевышнего. Во всяком случае, не за состояние общества, - общество, если допустить, что оно существует, было скорее зрелищем, на которое нужно было призывать библейские проклятия - и действительно, каждый знает, что доктор Реверенд Эшмор имел в виду, когда выбрал для службы в День благодарения текст из Книги пророка Иеремии (глава II стих 25). Доктор Эшмор, новый пастор церкви Святого Матфея, был избран потому, что был "продвинутых" взглядов, - его проповеди отличались смелостью суждений и оригинальностью языка. Когда он выступал с осуждением великосветского общества, он всегда говорил о "тенденциях" его развития, и от мысли, что она принадлежит обществу, которое развивается, миссис Арчер испытывала нечто вроде сладкого ужаса.
- Нет сомнений, что доктор Эшмор прав - некоторая тенденция действительно есть, - произнесла она таким тоном, словно ее, эту тенденцию, можно было увидеть и измерить, как трещину в стене дома.
- Однако все же как-то странно вещать об этом в День благодарения, высказала свое мнение мисс Джексон, и хозяйка дома сухо отозвалась:
- О, он имел в виду, что мы должны быть благодарны за все то, что еще осталось.
Арчер обыкновенно подсмеивался над ежегодными вердиктами матери; но в этом году, ознакомившись со списком перемен, был вынужден согласиться, что "тенденция" просматривается.
- Скажем, экстравагантность в одежде, - начала мисс Джексон. - Силлертон взял меня на премьеру в Оперу, и я должна сказать, что только Джейн Мерри была в прошлогоднем платье - но и то с немного переделанным лифом. Я знаю, что она сшила его у Ворта чуть ли не два года назад, потому что она всегда вызывает мою портниху переделывать ее парижские платья, перед тем как она их надевает.
- Ах, Джейн Мерри - одна из нас, - одобрительно вздохнула миссис Арчер, словно находя весьма незавидным жить во время, когда дамы начинали щеголять в платьях, полученных из Парижа, едва получив их на таможне, вместо того чтобы дать им отлежаться под замком, по обычаю одногодок миссис Арчер.
- Да, она одна из немногих оставшихся, - отозвалась мисс Джексон. - Раньше считалось неприличным одеваться по последней моде. Эми Силлертон всегда мне рассказывала, что в Бостоне было правило надевать новые парижские платья только через два года. Старая миссис Бакстер Пеннилоу, чье знание светских правил было верхом совершенства, каждый год заказывала двенадцать платьев - два бархатных, два атласных, два шелковых и шесть остальных - из поплина и чудеснейшего кашемира. Она делала это из года в год, и когда она умерла, после двухлетней болезни, у нее нашли сорок восемь платьев от Борта, завернутых в папиросную бумагу, к которым никто даже не прикасался. И когда у ее дочерей закончился траур, они смогли появиться на симфонических концертах в платьях из первой партии без боязни быть одетыми по последней моде.
- Да, но ведь Бостон… он всегда был немного консервативнее, чем Нью-Йорк. Я всегда думала, что для леди лучше всего надевать модные платья сезоном позже, - сказала миссис Арчер.
- Это Бофорт завел новую моду, заставляя свою жену напяливать новые платья тут же, как они прибудут; я должна заметить, что из-за этого, если бы не аристократическая внешность Регины, она бы выглядела, как… как… - Мисс Джексон обвела стол глазами и, споткнувшись взглядом о вытаращенные глаза Джейни, закончила свою речь невнятным бормотанием.
- Как ее соперницы, - пришел на помощь мистер Силлертон Джексон с видом человека, сочинившего эпиграмму.
- Ах, - вздохнули дамы, а миссис Арчер добавила, частично для того, чтобы отвлечь дочь от неудобной темы:
- Бедная Регина! Боюсь, не очень-то веселый у нее в этот раз День благодарения. Дошли ли до вас слухи, Силлертон, о спекуляциях Бофорта?
Мистер Джексон безразлично кивнул. Каждый знал об этих слухах, и он считал ниже своего достоинства обсуждать вещи, ставшие общим достоянием.
Мрачное молчание повисло над столом. Никто особенно не жаловал Бофорта, и было даже приятно судачить о нем; но мысль о том, что он навлек бесчестье на семью своей жены, была столь ужасна, что не могла радовать даже его врагов.
Нью-Йорк Арчеров допускал лицемерие в личной жизни, но в деловых отношениях требовал исключительной честности. Прошло уже довольно долгое время с тех пор, как хорошо всем известный банкир дискредитировал себя, но все помнили, как общество отвернулось от владельцев той фирмы, где произошло это злосчастное событие. То же самое ожидало и Бофортов, несмотря на их могущество и популярность; и даже объединив усилия, клан Далласов не сможет спасти бедную Регину, если есть хоть доля правды в этих слухах о незаконных спекуляциях Бофорта.
Беседа скользнула на менее опасные рельсы, но, чего бы она ни коснулась, все, казалось, подтверждало мысль миссис Арчер об усилении "тенденций".
- Конечно, Ньюланд, я знаю, что ты позволил нашей дорогой Мэй бывать на воскресных вечеринках у миссис Стразерс, - начала она, но Мэй весело подхватила:
- О, знаете, теперь все ездят к ней. Она даже была приглашена на последний прием к бабушке.
Именно так, подумал Арчер, Нью-Йорк и справляется с переменами - упорно игнорирует их до тех пор, пока они не укоренятся, а после этого простодушно считают, что все это произошло еще в доисторические времена. В неприступной цитадели всегда найдется предатель; и после того, как он (а чаще она) уже сдаст ключи, какой смысл притворяться, что крепость взять невозможно? Однажды попробовав раскрепощенного гостеприимства миссис Стразерс, люди уже не хотят сидеть по воскресеньям дома, занимаясь злопыхательством по поводу того, что шампанское в ее доме является продуктом перегонки сапожной ваксы.
- Знаю, знаю, дорогая, - вздохнула миссис Арчер. - Такие вещи неизбежно должны случаться, коль скоро именно за развлечениями гоняются люди сегодня, но я никогда до конца не прощу вашу кузину мадам Оленскую за то, что она первой поддержала миссис Стразерс.
Лицо Мэй внезапно вспыхнуло ярким румянцем - это изумило как Арчера, так и всех сидящих за столом.
- О эта ЭЛЛЕН… - пробормотала она столь же обвинительным и неодобрительным оном, каким ее родители говорили: "О эти БЛЕНКЕРЫ…"
Это был именно тот тон, которым было принято говорить в семье о графине Оленской, с тех пор как она удивила и поставила всех их в неловкое положение, окончательно отвергнув все предложения своего мужа; но то, что это сорвалось с губ Мэй, давало пищу для размышлений. Чувство отчужденности вновь охватило Арчера при взгляде на нее - оно порой овладевало им, когда она уж слишком становилась похожа на своих родных.
Его мать, обычно очень чувствительная к атмосфере беседы, на сей раз продолжала довольно бестактно:
- Я всегда полагала, что люди, подобные графине Оленской, которые вращались в великосветских кругах, должны помогать нам поддерживать общественные различия, а не игнорировать их.