Румянец Мэй не сходил с ее лица - можно было подумать, что за ним стояло нечто большее, чем просто открытие того, что мадам О ленская неправильно ведет себя по отношению к обществу.
- Нет сомнений, что для иностранцев мы все похожи друг на друга, - ехидно заметила мисс Джексон.
- Не думаю, что Эллен есть какое-либо дело до общества; впрочем, никто не знает, есть ли ей вообще дело до чего-нибудь, - продолжала Мэй, стараясь выразиться как можно осторожнее.
- Да, да, - снова вздохнула миссис Арчер.
Каждый знал, что графиня Оленская больше не в милости у своей семьи. Даже ее верная наперсница, миссис Мэнсон Минготт, и та не могла оправдать ее отказ возвратиться к мужу. Минготты не провозглашали во всеуслышание свое неодобрение - чувство семейной солидарности было слишком сильным. Они просто, как выразилась миссис Уэлланд, "дали бедняжке Эллен идти своим путем", - и этот путь, оскорбительный и ни с чем не сравнимый для них, пролегал в немыслимой пропасти, где правили Бленкеры, а "пишущие люди" вершили свои неприятные обряды. Было невероятно, что Эллен, несмотря на свои возможности и преимущества, опустилась до уровня "богемы". Этот факт утвердил всех во мнении, что она совершила роковую ошибку, не вернувшись к графу Оленскому.
В конце концов, место молодой женщины - под мужниной крышей, особенно если она покинула его в обстоятельствах… скажем… если в них внимательнее всмотреться…
- Мадам Оленская пользуется большим успехом у мужчин, - сказала мисс Софи, в очередной раз под видом якобы примирительного замечания подливая масло в огонь.
- Ах, это та опасность, которая всегда подстерегает таких молодых женщин, как мадам Оленская, - печально согласилась миссис Арчер, и дамы, придя к этому заключению, подобрав свои шлейфы, поспешили в гостиную к столу с круглой лампой, тогда как Арчер и Силлертон Джексон удалились в готическую библиотеку.
Расположившись у каминной решетки и вознаградив себя за недостаточно хороший обед великолепной сигарой, Силлертон Джексон снова обрел свою напыщенность и словоохотливость.
- Если Бофорт обанкротится, - сказал он, - то вскроется много неприятного.
Арчер быстро взглянул на него. При упоминании о Бофорте перед его глазами всегда вставала грузная фигура в мехах и ботах, приближающаяся сквозь снег в Скайтерклиффе.
- Это будет нечто, - продолжал мистер Джексон. - Нечто совершенно невероятное. Он отнюдь не все деньги тратил на Регину.
- Но это - это преувеличение, не так ли? Я верю, что он выпутается, - сказал Арчер, желая переменить тему.
- Возможно, возможно. Я знаю, что он сегодня должен был быть у некоторых влиятельных людей. Конечно, - неохотно согласился мистер Джексон, - есть надежда, что они его вытащат - по крайней мере на этот раз. Мне бы не хотелось, чтобы бедная Регина проводила остаток своей жизни на каком-нибудь убогом морском курорте для банкротов.
Арчер ничего не сказал. Это казалось ему совершенно нормальным - хотя и трагичным, - что Бофорт может лишиться денег, добытых нечестным путем. Поэтому мысли его, скользнув над несчастной судьбой миссис Бофорт, вернулись к чему-то более близкому. Что означало то, что при упоминании графини Оленской Мэй так отчаянно покраснела?
Четыре месяца прошло с того летнего дня, который они провели вдвоем с Оленской; больше он не видел ее. Он знал, что она вернулась в Вашингтон, в маленький домик, который они сняли с Медорой; однажды он написал ей - несколько слов, спрашивая, когда же они увидятся снова, - и она еще более кратко ответила: "Еще не время".
С тех пор между ними не было никакой связи, и он выстроил в своей душе некое святилище, в котором среди секретных дум и желаний царила она. Мало-помалу оно превратилось в место, где была его настоящая жизнь и совершались правильные поступки; туда он приносил книги, которые читал, мысли и чувства, которые лелеял, свои суждения и мечты. Вне этого места, где текла его реальная жизнь, он двигался с растущим чувством неудовлетворенности и недовольства, наталкиваясь на знакомые предрассудки и традиционные точки зрения, словно рассеянный человек с отсутствующим взглядом, спотыкающийся о мебель в собственной комнате. Отсутствующий - это было именно то слово, которое характеризовало его теперь. Так бесконечно далек был он от всего, что окружало его, что было привычно для тех, кто был рядом с ним, что иногда его даже пугала их уверенность, что он по-прежнему находится среди них.
Вот и теперь он едва осознал, что мистер Джексон, откашливаясь, готовится к новым разоблачениям.
- Я не знаю, конечно, насколько распространяется осведомленность семьи вашей жены о том, что говорят в свете об отказе мадам Оленской принять последние предложения мужа.
Арчер молчал, и мистер Джексон двинулся в обход:
- Такая жаласть… Право, такая жалость, что она отказалась.
- Жалость? Ради бога, почему же?
Мистер Джексон внимательно уставился на свою ногу - туда, где туго натянутый носок соединялся с лакированной туфлей.
- Ну, если спуститься с небес на землю - на что она собирается теперь жить?
- Теперь?
- Если Бофорт…
Арчер вскочил, ударив кулаком по краю письменного стола. В стаканчиках медного чернильного прибора на столе заплескались чернила.
- Что, к дьяволу, вы хотите этим сказать, сэр?
Мистер Джексон, слегка поерзав на стуле, невозмутимым взглядом посмотрел на вспыхнувшее лицо Арчера.
- Ну, я узнал это из весьма достоверного источника, собственно говоря, от самой старой Кэтрин - что семья урезала содержание графини Оленской, когда она окончательно отказалась вернуться к мужу. А из-за этого отказа она потеряла право на свои собственные деньги - которые Оленский был готов ей предоставить только в том случае, если она вернется, - вот и все, что я хотел сказать. А что, мой мальчик, ВЫ собирались от меня услышать? - отозвался мистер Джексон с легкой усмешкой.
Арчер подошел к камину и наклонился, стряхивая пепел.
- Мне ничего не известно о личных делах мадам Оленской, но я уверен в беспочвенности ваших намеков…
- Они не мои, а Леффертса, - вставил мистер Джексон.
- Леффертса! Который пытался волочиться за ней и у которого ничего не вышло! - с негодованием вскричал Арчер.
- А-а, в самом деле? - живо воскликнул Джексон, как будто ждал этого - словно охотник, поставивший капкан. Он все еще сидел у огня, и его тяжелый взгляд не отрывался от лица Арчера, будто зажав его в стальные тиски. - Да, очень жаль, что она не покинула нас до краха Бофорта, - повторил он. - Если она вернется к мужу теперь, когда он обанкротится, это только подчеркнет общее впечатление - которому, кстати, подвластен не один Леффертс.
- Она не вернется к мужу - и сейчас это возможно менее, чем когда-либо. - Арчер еще не успел выпалить это, как у него снова возникло чувство, что это были именно те слова, которые ждал услышать мистер Джексон.
Старик внимательно смотрел на него:
- Это ваше мнение? Конечно, вам виднее. Но каждый вам скажет, что жалкие пенни, которые остались у Медоры, - в руках Бофорта, и как эти две дамы собираются выплыть в бурном море, если он утонет, я не могу представить. Конечно, мадам Оленская способна умаслить старую Кэтрин, хотя она больше всех настаивала на ее возвращении к мужу, а та может назначить ей любое содержание. Но мы все знаем, как она не любит расставаться с деньгами; а остальные члены семьи не имеют никакого интереса в том, чтобы Оленская задерживалась здесь.
Арчер кипел безрассудным гневом - он был в состоянии, когда человек, совершенно ясно сознавая, что он делает глупость, все же не может остановиться.
Он видел, что мистер Джексон озадачен фактом, что разногласия с ее бабушкой и другими родственниками неизвестны Арчеру, и что старый джентльмен сделал собственные выводы о причинах исключения Арчера из числа участников семейного совета. Арчер понял, что ему необходимо быть настороже; но намеки на Бофорта лишили его самообладания.
Однако он сознавал, что он должен быть сдержанным - если не ради себя самого, то хотя бы потому, что мистер Джексон находился под крышей дома его матери и, следовательно, был его гостем. Старый Нью-Йорк неукоснительно соблюдал законы гостеприимства, и никакая дискуссия с гостем ни при каких условиях не должна превращаться в ссору.
- Не пора ли нам наверх, к дамам? - с некоторой натянутостью в голосе предложил он, когда мистер Джексон сбросил остатки пепла в медную пепельницу.
По дороге домой Мэй оставалась непривычно молчаливой. Было темно, но ему казалось, что он все еще видит ее угрожающий, почти гневный румянец. Что означала эта угроза, он не мог догадаться, но он совершенно четко понимал, что ее вызвало упоминание имени графини Оленской.
Они поднялись наверх, и он завернул в библиотеку. Обычно она следовала за ним, но на этот раз он услышал, как она прошла в свою спальню.
- Мэй! - нетерпеливо позвал он, и она, слегка удивленная его тоном, вернулась. - Эта лампа снова коптит - мне кажется, слуги могли бы лучше выполнять свои обязанности, - нервно проговорил он.
- Прости, больше этого не будет, - ответила она, и ее спокойный бодрый тон, которому она научилась от матери, заставил Арчера почувствовать, что она уже начала ему потакать, словно он мистер Уэлланд-младший. Она склонилась прикрутить фитиль, и когда отблеск огня осветил ее белые плечи и чистые линии лица, он подумал: "Как она молода! Как долго будет длиться эта наша бесконечная жизнь!"
И он ощутил с тем же чувством собственную молодость и горячую кровь, бившуюся в жилах.
- Слушай, - сказал он вдруг, - возможно, скоро мне придется съездить в Вашингтон на несколько дней. Наверное, на следующей неделе.
Все еще держась рукой за лампу, она медленно повернулась к нему. Жар от лампы окрасил было снова ее лицо румянцем, но, когда она подняла глаза на Арчера, оно побледнело.
- По делу? - спросила она тоном, который говорил, что другой причины быть просто не может, а она задает вопрос просто автоматически, как бы просто заканчивая за него его фразу.
- Конечно. Верховный суд начинает рассматривать одно патентное дело… - Он назвал имя изобретателя и продолжал украшать свою речь красочными деталями, словно был Лоуренсом Леффертсом, меж тем как Мэй внимательно слушала и повторяла время от времени: "Да, я понимаю".
- Тебе полезно будет переменить обстановку, - просто сказала она, когда он закончил. - И не забудь навестить Эллен, - добавила она, глядя ему прямо в лицо со своей фирменной семейной безоблачной улыбкой. Тон ее также был безупречен - она как будто просила его об исполнении семейного долга, возможно не очень для него и приятного.
Больше на эту тему не было сказано ни слова, но на безмолвном языке, который они оба понимали, это означало: "Конечно, ты понимаешь, что мне известно все, что люди говорят об Эллен, и я согласна с мнением моей семьи, что ей нужно возвращаться к мужу. Я также знаю, что по какой-то причине ты не счел нужным сказать мне, что ты настроил ее против отъезда, необходимость которого признают теперь все старшие члены семьи, даже бабушка. Благодаря твоей поддержке Эллен проигнорировала наше мнение и дала повод к критике, часть которой, вероятно, сообщил тебе Силлертон Джексон, что и привело тебя в такое раздражение… Тебе пытались намекать и ранее, но ты не желаешь их слушать от других; так я сама тебе намекну, в той единственной форме, в которой хорошо воспитанные люди и могут сообщать друг другу не слишком приятные вещи. Я даю тебе понять, что я знаю, что ты увидишься с Эллен, когда ты будешь в Вашингтоне, а может быть, и едешь туда специально для этого; и поскольку ты все равно встретишься с ней, я хочу, чтобы ты сделал это с моего разрешения - и чтобы ты воспользовался данной возможностью объяснить ей, к чему может привести ее поведение, которое ты поддерживаешь".
Ее пальцы все еще лежали на лампе, когда он выслушивал последние слова этой безмолвной речи. Потом она подкрутила фитиль, подняла стеклянный абажур и дунула на коптящее пламя.
- Если задуть, то запах уменьшится, - объяснила она своим озабоченно-бодрым хозяйским тоном. На пороге она обернулась и послала ему воздушный поцелуй.
Глава 9
На следующий день Уолл-стрит узнал, что положение Бофорта не так уж безвыходно, как всем казалось. Сведения поступили не слишком определенные, но обнадеживающие. Все поняли так, что у него была возможность в критическом случае использовать свои влиятельные связи и он с успехом это проделал; и тем же вечером, когда миссис Бофорт появилась в Опере со своей обычной улыбкой да еще в новом изумрудном ожерелье, общество перевело дух.
Нью-Йорк неумолимо осуждал нарушения норм деловой морали. До сих пор не было исключений из неписаного правила: за бесчестный поступок положена расплата, и каждый знал, что даже Бофорт и его жена будут бестрепетно принесены в жертву этому принципу. Но неотвратимость вполне заслуженного наказания на этот раз была не только болезненна, но и весьма неприятна для общества. Исчезновение Бофортов образовало бы в их небольшом кругу вакуум, который было бы нечем заполнить, и даже те, кому была безразлична их катастрофа, сокрушались о возможной потере лучшего бального зала Нью-Йорка.
Арчер твердо вознамерился ехать в Вашингтон. Он ждал только начала слушания дела, о котором он сказал Мэй, чтобы приурочить свой визит к этой дате; но в следующий вторник он узнал от мистера Леттерблэра, что дело может быть отложено на несколько недель. Тем не менее он отправился после полудня домой с твердым намерением выехать следующим вечером во что бы то ни стало. Была надежда, что Мэй, никогда не интересовавшаяся его профессиональной деятельностью, не узнает, что дело отложено, а если при ней и прозвучат фамилии, относящиеся к нему, то она ни за что их не вспомнит. Во всяком случае, он не мог более откладывать встречу с Оленской. Слишком велико было желание увидеть ее.
В среду утром, когда он появился в офисе, мистер Леттерблэр встретил его с похоронным выражением лица. Бофорту в конце концов не удалось выпутаться, но, поскольку он распустил слух, что все в порядке, крупные суммы продолжали поступать в его банк до предыдущего вечера, когда вдруг вновь начались беспокойные толки. Как следствие этого, люди бросились забирать свои вклады. Банкротство было неминуемо. Все ужасно бранились по поводу бофортовского подлого маневра, и его крах обещал быть самым позорным в истории Уолл-стрит.
Размеры бедствия привели мистера Леттерблэра в состояние полной растерянности.
- Бывали на моем веку неприятности, но не такие. Так или иначе это ударит по каждому. Что будет с миссис Бофорт? Чем можно ей помочь? Боюсь, как бы это не коснулось и миссис Мэнсон Минготт - а в ее лета просто неизвестно, как она сможет это перенести. Она всегда верила в Бофорта - она даже дружила с ним! А весь круг Далласов, - Регина же родственница вам всем! Ее единственный шанс спастись - это покинуть мужа, но кто осмелится ей это посоветовать? Ее долг - быть рядом с ним; к счастью, она, кажется, всегда была слепа относительно его личных слабостей.
Раздался стук в дверь, и мистер Леттерблэр раздраженно повернул голову:
- Что там еще? Я просил не мешать!
Это был один из клерков; он протянул Арчеру письмо и вышел. Узнав почерк жены, он вскрыл конверт и прочел:
"Не сможешь ли ты приехать как можно скорее? У бабушки случился ночью небольшой удар. Каким-то непонятным образом она первой узнала эту ужасную новость о банке г-на Бофорта. Дядя Лавел на охоте, а бедный папа так разнервничался, что у него поднялась температура и он не выходит из комнаты. Мама ужасно нуждается в тебе, и я надеюсь, что ты сможешь сразу же уйти и поехать прямо к бабушке".
Арчер протянул письмо Леттерблэру и через несколько минут уже медленно тащился на север в переполненной конке. На Четырнадцатой улице он пересел в высокий омнибус, который, пошатываясь, полз по Пятой авеню. Уже пробило двенадцать, когда он высадился у дверей старой Кэтрин. В окне гостиной на первом этаже, где обычно восседала старуха, виднелась едва ли способная заменить ее миссис Уэлланд, которая при виде Арчера приветливо махнула рукой. У дверей его встретила Мэй. В холле этого всегда тщательно убранного дома царил непривычный беспорядок, который возникает всегда, когда кто-то внезапно заболевает, - брошенные накидки и шубы свисали со стульев, а на столике, среди кучи карточек и писем, лежали чемоданчик доктора и его пальто.
Мэй была бледной, но улыбалась - доктор Венком, который только что приехал вторично, на этот раз сказал что-то более обнадеживающее, а непреклонная решимость миссис Минготт жить и выздороветь уже начала благотворно влиять на ее родных.
Мэй провела Арчера в гостиную, раздвижные двери которой были плотно закрыты и занавешены тяжелыми желтыми портьерами. Здесь миссис Уэлланд, понизив голос, поведала ему детали катастрофы. Оказалось, что накануне вечером произошло что-то таинственное и ужасное. Около восьми, как раз после того, как миссис Минготт разложила пасьянс, что она всегда делала после обеда, раздался звонок и дама под густой вуалью попросила принять ее.
Лакей, услышав знакомый голос, распахнул дверь в гостиную и объявил: "Миссис Джулиус Бофорт", - и затем закрыл двери, оставив женщин наедине. Они пробыли вместе, как ему noказалось, около часа. Когда миссис Минготт позвонила, миссис Бофорт уже не было в комнате, а старая дама, бледная, громадная и страшная, сидела одна в своем огромном кресле и сделала знак помочь ей переправиться в ее комнату. В этот момент сильно расстроенная, она все же была в полном здравии. Горничная-мулатка уложила ее в постель, принесла, как обычно, чашку чая, слегка прибралась и ушла, но ранним утром, в три часа, снова раздался звонок, и двое слуг, поспешив на необычный зов (старая Кэтрин обычно спала крепко, как ребенок), нашли свою хозяйку сидящую в подушках с кривой ухмылкой на лице и неподвижной вывернутой крошечной кистью руки.
Удар был несильным - она смогла членораздельно объяснить слугам, что делать, и вскоре после первого визита доктора смогла контролировать лицевые мышцы. Но вся семья пребывала в огромной тревоге; и таким же огромным было возмущение, когда из фрагментарных слов старухи стало ясно, что Регина, оказывается, приезжала с просьбой - невероятная наглость! - оказать поддержку Бофорту, помочь им с мужем, не покидать их в трудную минуту. То есть, собственно говоря, просила семью покрыть своим авторитетом их страшный позор.
- Я сказала ей: "Честь всегда остается честью, а честность - честностью в доме Мэнсон Минготтов, и так будет до тех пор, пока меня не вынесут вперед ногами", - с трудом, хрипя и заикаясь, говорила в ухо склонившейся к ней дочери полупарализованная старуха. - И когда она сказала: "Но, тетушка, ведь мое имя - Регина Даллас", я ответила: "Когда он осыпал тебя драгоценностями, ты была Регина Бофорт, и ты должна остаться Региной Бофорт, когда он покрыл тебя позором".
Все это, плача и задыхаясь от ужаса, сообщила миссис Уэлланд, бледная и уничтоженная необычной необходимостью зафиксировать свой взгляд на чем-то неприятном и позорном.
- Если б я как-то могла скрыть это от мистера Уэлланда! Он всегда говорит: "Августа, не будь безжалостна, не разрушай мои последние иллюзии", - и как мне укрыть его от всех этих неприятностей? - причитала бедная дама.
- В конце концов, мама, он ничего не увидит, - сказала дочь, и миссис Уэлланд вздохнула: