Со сцены он пробежался глазами по подковообразному ряду лож туда, где сидела Мэй, как и тогда, в окружении двух дам, - только в тот вечер рядом с ней были миссис Лавел Минготт и новоприбывшая "заграничная" кузина. Как и тогда, она была в светлом - и Арчер, который до этого не обратил внимания на ее наряд, узнал сейчас белый с голубым атлас и старинные кружева ее подвенечного платья.
По обычаю старого Нью-Йорка молодые жены должны были год или два после свадьбы еще носить его, а его мать, он знал, держала свое в папиросной бумаге на случай свадьбы Джейни, хотя бедняжка уже достигла того возраста, когда платье следует шить из жемчужно-серого поплина.
Арчеру внезапно пришло в голову, что Мэй очень редко надевала это платье, с тех пор как они вернулись из Европы, и невольно стал сравнивать ее с той девушкой, на которую два года назад смотрел с таким блаженным восторгом.
Несмотря на то что Мэй слегка пополнела, к чему располагало ее сложение античной богини, ее осанка и девически ясное выражение лица не изменились; если бы не легкая томность, которую Арчер замечал в ней в последнее время, она была бы точной копией девушки, играющей букетом ландышей в день объявления помолвки. Казалось, сам этот факт взывал к его жалости: подобная невинность была так же трогательна, как объятие ребенка. Затем он вспомнил о страстном великодушии, которое таилось под этим невинным спокойствием. Вспомнил он и понимающий взгляд, которым она отвечала ему на его настойчивое упрашивание объявить о помолвке на балу у Бофортов, - и услышал ее голос, которым она произнесла в саду испанской миссии: "Я не могу строить свое счастье на чьем-то несчастье…"
Страстное желание сказать ей правду овладело им - желание отдаться ее великодушию, желание испросить ту свободу, от которой он когда-то отказался.
Ньюланд Арчер был спокойным и сдержанным человеком. Конформизм и дисциплина, свойственные небольшим замкнутым обществам, вошли в его плоть и кровь. Мысль о том, чтобы совершить что-то мелодраматическое и бросающееся в глаза, что-нибудь, что мистер ван дер Лайден или члены его клубной ложи могли классифицировать как "потерю вкуса", вызывала у него глубокое отвращение.
Но внезапно и клубная ложа, и мистер ван дер Лайден, и все то, что всегда привычно окутывало его приятным теплом, стало ему совершенно безразлично. Он поднялся, прошел по коридору и открыл дверь вандерлайденовской ложи, как будто это были ворота в никуда.
- M’ama! - торжествующе пропела Маргарита, и все в ложе с удивлением посмотрели на вошедшего Арчера - он нарушил одно из неписаных правил людей их круга: нельзя входить в ложу во время сольного исполнения.
Протиснувшись между мистером ван дер Лайденом и Силлертоном Джексоном, он склонился к жене.
- У меня ужасно болит голова. Не говори ничего никому, поедем домой, - попросил он.
Мэй озабоченно взглянула на него, шепнула что-то своей матери, и та сочувственно кивнула; потом она пробормотала скорые извинения миссис ван дер Лайден и поднялась в тот момент, когда Маргарита упала в объятия Фауста. Помогая жене надеть манто, Арчер заметил, как старшие дамы заговорщически улыбнулись друг другу.
Когда карета тронулась, Мэй робко накрыла его руку своей:
- Мне очень жаль, что ты неважно себя чувствуешь. Мне кажется, тебя слишком перегружают на работе.
- Нет, дело не в этом. Я открою окошко, ты не против? - смущенно отозвался он, опуская свое стекло.
Он сидел, вглядываясь в даль, чувствуя на себе недоуменный взгляд жены и нарочно не отрывая взгляда от проплывавших за окном домов. Выходя из кареты у своего дома, Мэй наступила на край платья и чуть не упала на Ньюланда.
- Ты не ушиблась? - спросил он, поймав ее за руку и помогая обрести равновесие.
- Нет. Но мое бедное платье - посмотри, я порвала его! - воскликнула она, нагнулась, приподняла запачканный шлейф и последовала за Арчером в прихожую. Слуги не ожидали их так рано, и лишь наверху, тускло мерцая, горела газовая лампа.
Арчер поднялся по лестнице, зажег свет, потом поднес спичку к газовым рожкам по обеим сторонам камина в библиотеке. Шторы были задернуты, и дружеские объятия теплой комнаты разбудили в нем неприятное чувство, словно, выполняя тайное поручение, он столкнулся лицом к лицу со знакомым.
Он заметил, что Мэй чрезвычайно бледна, и спросил, не хочет ли она выпить немного бренди.
- О нет! - внезапно вспыхнув, воскликнула она и сняла манто. - Может быть, тебе лучше сразу лечь в постель? - добавила она, видя, как он достал из серебряного портсигара папиросу.
Арчер отбросил папиросу и направился к своему обычному месту у камина.
- Нет, голова болит не настолько уж сильно. - Он помолчал. И я хочу сказать тебе что-то важное - то, что я давно должен был сказать тебе.
Она опустилась в кресло и посмотрела на него.
- Да, дорогой? - отозвалась она так мягко, что он даже слегка растерялся - она не выказала ни малейшего удивления по поводу его довольно странного вступления.
- Мэй… - начал он, став в нескольких шагах от ее кресла и глядя поверх нее так, словно меж ними разверзлась бездна. Звук его голоса странно и гулко отдавался в уютной домашней тишине, и он повторил: - Я должен кое-что тебе рассказать… это касается меня…
Она сидела, застыв в молчании так, что даже ресницы оставались неподвижными. Она все еще была необыкновенно бледна, но ее лицо сохраняло странное спокойствие, которое, казалось, исходило из какого-то таинственного внутреннего источника.
Арчер подавил в себе желание начать с традиционных покаянных фраз. Он решил изложить все просто, как на духу.
- Мадам Оленская… - начал он; при звуке этого имени его жена жестом остановила его. При этом на обручальном кольце ее сверкнул золотом отблеск пламени.
- Почему мы должны сейчас говорить об Эллен? - спросила она, и лицо ее исказилось в легкой гримаске неудовольствия.
- Потому что мне давно нужно было сказать тебе об этом.
Ее лицо вновь обрело спокойное выражение.
- Стоит ли обсуждать это, дорогой? Я знаю, что иногда была к ней несправедлива - как и все мы, возможно. Ты, без сомнения, понимал ее лучше, чем мы, и всегда был добр к ней. Но какое это имеет значение, раз все кончено?
Арчер озадаченно посмотрел на нее. Возможно ли, чтобы чувство абсолютной нереальности происходящего, сковавшее его, передалось и Мэй?
- Все… кончено? Ты это… о чем? - запинаясь, произнес он.
Мэй смотрела сквозь него прозрачным взглядом:
- Как о чем? Она скоро возвращается в Европу; бабушка поняла ее и одобрила это - даже назначила ей содержание, чтобы она могла не зависеть от мужа.
Она замолчала, и Арчер, в конвульсивном движении схватившись рукой за край каминной полки, пытаясь удержать равновесие, делал тщетные попытки прийти в себя и обрести контроль над своим едва не помутившимся рассудком и готовым рухнуть от наступившей позорной слабости телом.
- Я думала, - ровным голосом продолжала Мэй, - что ты так долго задержался на работе именно из-за того, чтобы ускорить все приготовления. Насколько мне известно, это решилось сегодня утром.
Поймав его невидящий взор, она опустила глаза, и беглый румянец плеснул ей в лицо.
Он осознал наконец, что взгляд этот вынести невозможно, и отвернулся, опершись локтями на каминную полку, стоя спиной к жене. В ушах его раздавался бешеный шум и стук; и он не мог понять, биение ли это крови, или просто тиканье каминных часов. Мэй сидела не шевелясь и не говоря больше ни слова.
Так минуло пять минут. Кусок угля выкатился из огня к решетке, и Арчер услышал, как Мэй встала и бросила его обратно. Наконец Арчер повернулся и посмотрел на нее.
- Это невозможно, - сказал он.
- Невозможно? Что?
- То, что ты мне сейчас сказала… Откуда ты знаешь?
- Я вчера видела Эллен - я же сказала тебе, что мы разговаривали с ней у бабушки.
- Но вчера ты еще этого не знала?
- Нет. Я получила сегодня днем от нее записку. Хочешь прочитать?
Голос отказался повиноваться ему, и он ничего не ответил. Она вышла из комнаты и тотчас же вернулась.
- Я думала, ты знаешь, - просто сказала она.
Она положила листок бумаги на стол; Арчер протянул руку и взял его. В письме было всего несколько строк:
"Мэй, дорогая, наконец мне удалось убедить бабушку, что мой визит к ней не может быть не чем иным, кроме визита. Она была, как всегда, добра и великодушна. Она теперь согласна со мной, что, вернувшись в Европу, я буду жить одна или с бедной тетушкой Медорой, которая уезжает вместе со мной. Я уезжаю в Вашингтон, чтобы собраться, - мы отплываем на будущей неделе. Ты должна быть очень добра к бабушке, когда я уеду, - так же, как ты всегда была добра ко мне.
Эллен
Если кто-нибудь из моих друзей захочет заставить меня изменить это решение, скажи им, что это абсолютно бесполезно".
Арчер перечитал письмо два или три раза, затем отбросил его и расхохотался.
Звук собственного смеха ужаснул его. Он вспомнил, как испугалась Джейни, застав его ночью в состоянии непонятного чрезмерного веселья по поводу полученной телеграммы от Мэй, которая извещала о том, что их свадьба состоится совсем скоро.
- Почему она так решила? - спросил он, невероятным усилием оборвав смех.
Мэй встретила этот вопрос непоколебимым спокойствием.
- Я полагаю, потому, что вчера мы все с ней обсудили…
- Обсудили что?
- Я сказала ей о том, что, вероятно, была к ней иногда несправедлива - не всегда понимала, как ей здесь тяжело, одной среди стольких родственников, которые, несмотря на это, оставались практически чужими людьми; они чувствовали за собой право обсуждать ее поступки, совершенно не принимая во внимание обстоятельства. - Она сделала паузу. - Я знаю, что ты был ее единственным другом, на которого она всегда могла положиться… И я хотела, чтобы она знала, что мы с тобой единодушны - во всех наших чувствах…
Она помолчала, словно ожидая, что он заговорит, и потом тихо добавила:
- Она поняла, почему я хотела сказать ей это. Я думаю, она все понимает.
Мэй подошла к Арчеру и порывисто прижала к своей щеке его руку. Она была ледяной.
- Что-то у меня тоже разболелась голова. Спокойной ночи, дорогой, - сказала она и вышла.
Испачканный и надорванный шлейф ее подвенечного платья потянулся и исчез в дверях вслед за ней.
Глава 15
Как сказала миссис Арчер, обращаясь с улыбкой к миссис Уэлланд, первый званый обед в своем доме большое событие для молодой пары.
С тех пор как молодые Арчеры зажили своим домом, к ним часто заезжали гости. Арчер любил, когда с ними обедали трое-четверо его друзей, и Мэй радушно принимала их, следуя и в этом примеру своей матери. Муж ее сначала спрашивал себя, приглашала бы она кого-нибудь в дом, если бы оставить это право за ней; но потом оставил тщетные попытки разгадать ее внутреннюю сущность и отделить ее от необходимости следовать традициям и привычкам, что составляло ее внешнюю оболочку. По нью-йоркским правилам полагалось, чтобы состоятельные молодые пары часто устраивали неформальные приемы, а Уэлланды, помноженные на Арчеров, и вовсе не имели никакой возможности нарушить традиции.
Но званый обед с нанятыми шеф-поваром и двумя ливрейными лакеями, с римским пуншем, розами от Гендерсона и меню на бумаге с золотым обрезом - это было нечто совершенно иное и не терпело легкомысленного отношения. Как заметила миссис Арчер, римский пунш придавал всему совершенно иное звучание - не сам по себе, а потому, что требовал определенных сопутствующих вещей - блюд из дикой североамериканской утки и черепахи, двух супов, двух сладких десертов - горячего и холодного, декольтированных туалетов приглашенных дам непременно с короткими рукавами и приглашения, в некоторой пропорциональной зависимости от общего числа гостей, именитых персон.
Когда молодая пара устраивала свой первый прием подобного рода, это обычно вызывало огромный интерес, и приглашения, как правило, не отклонялись даже самыми известными людьми, пользующимися "большим спросом". Но все же согласие ван дер Лайденов, которые по просьбе Мэй должны были приехать из Скайтерклиффа для того, чтобы принять участие в прощальном обеде в честь отъезжающей в Европу графини Оленской, было воспринято всеми как триумфальное событие.
В тот великий день миссис Арчер и миссис Уэлланд сидели в гостиной Мэй. Миссис Арчер писала меню на карточках самого толстого бристольского картона с золотым обрезом аж от Тиффани, а миссис Уэлланд отдавала указания о расстановке пальм и ламп.
Арчер, поздно вернувшийся из офиса, застал их еще там. Его мать расписывала именные карточки для торжественного стола, а теща прикидывала, не стоит ли слегка сдвинуть большой позолоченный диван, чтобы устроить уютный уголок между окном и роялем.
Мэй, сказали ему, пошла проверить, как смотрятся розы и адиантум по центру длинного стола и правильно ли распределены между канделябрами серебряные вазочки с конфетами. На рояле стояла большая корзина с орхидеями, которые прислали из Скайтерклиффа ван дер Лайдены. Короче говоря, все было так, как полагается в подобных случаях.
Миссис Арчер задумчиво изучала список гостей, отмечая каждое имя ручкой с острым золотым пером.
- Генри ван дер Лайден, Луиза, Лоуэлл Минготты, Реджи Чиверсы, Лоуренс Леффертс и Гертруда… Я думаю, Мэй права, что позвала их… Селфридж Мерри, Силлертон Джексон, Ван Ньюланд с женой… Как утекает время! Кажется, еще вчера он был шафером на твоей свадьбе, Ньюланд… и сама графиня О ленская. Да, пожалуй, все…
Миссис Уэлланд доброжелательно посмотрела на зятя:
- Никто не посмеет сказать, Ньюланд, что проводы Эллен могли бы быть шикарнее.
- Да-да, - вмешалась миссис Арчер, - понятно желание Мэй не ударить лицом в грязь - пускай ее кузина доложит за границей, что мы не совершенные варвары.
- Я уверена, что Эллен это оценит. Она должна была приехать сегодня утром. Это будет прекрасным заключительным аккордом в ее воспоминаниях. Вечер накануне отъезда всегда так тосклив, - бодрым тоном заключила миссис Уэлланд.
Арчер повернулся к двери, и теща крикнула ему вслед:
- Пойдите-ка полюбуйтесь столом. И проследите, чтобы Мэй не слишком уставала!
Он предпочел сделать вид, что не расслышал это, и вбежал по ступеням к себе в библиотеку. Комната взглянула на него точно незнакомая физиономия, расплывшаяся в вежливой гримасе, - она была безжалостно прибрана и приготовлена согласно общему плану. Везде стояли пепельницы и кедровые шкатулки с сигарами, чтобы гостям было удобно здесь курить. "Ладно, - подумал он, - это ведь ненадолго…" - и отправился в свою туалетную комнату.
Прошло десять дней с тех пор, как О ленская покинула Нью-Йорк. За эти дни Арчер не получил от нее ни одного слова, за исключением ключа, завернутого в папиросную бумагу. Он был отправлен в его контору в конверте, на котором адрес был написан ее рукой. Это можно было счесть классическим ходом в хорошо знакомой ему игре, но молодой человек предпочел думать по-другому: она еще борется с собой - да, она возвращается в Европу, но не к мужу. Ничто, следовательно, не мешало ему последовать за нею; и если он решит сжечь мосты, она никогда не прогонит его прочь.
Эта надежда на будущее позволила ему спокойно играть свою роль в настоящем - она удержала его от того, чтобы написать Эллен, и от любых попыток объясниться с ней, чтобы каким-либо действием не выдать свои страдания и разочарование. Ему казалось, что в их молчаливой игре не на жизнь, а на смерть козыри все еще были в его руках; и он выжидал.
В этом ожидании были и довольно тягостные моменты - например, когда мистер Леттерблэр, на следующий день после отъезда Оленской, посвятил его в детали доверенности на свое имущество, которую миссис Мэнсон Минготт передавала своей внучке. Часа два вместе со своим старшим партнером Арчер изучал условия этого документа, и все это время его не покидало смутное ощущение, что с ним советуются не только потому, что он является родственником, и что в конце концов настоящая причина всплывет на поверхность.
- Ну что ж, графиня не может отрицать, что это неплохо для нее, - суммировал мистер Леттерблэр, изучив резюме соглашения. - Надо сказать, что в конечном итоге по всем вопросам с ней обошлись по-божески.
- По всем вопросам? - отозвался Арчер с долей иронии в голосе. - Вы имеете в виду то, что муж согласился вернуть ей ее же собственные деньги?
Густые брови мистера Леттерблэра слегка, на какую-то долю дюйма, приподнялись.
- Мой дорогой друг, закон есть закон - кузина вашей жены выходила замуж по французским законам. Предполагается, что она знала, что это означает.
- Даже если она и знала, то все последующие события… - начал было Арчер, но оборвал себя.
Мистер Леттерблэр слегка почесал кончик своего сморщенного носа перьевой ручкой - во взгляде его выражалось то, что обычно пожилые джентльмены хотят донести до более младших: неведение не есть добродетель…
- Мой дорогой сэр, я вовсе не хочу оправдывать проступки графа. Но… с другой стороны… я не поклялся бы, что это не месть… помните, этот молодой секретарь… - Мистер Леттерблэр открыл ящик стола и протянул Арчеру сложенный лист бумаги. - Вот донесение, результат тайного расследования… - И так как Арчер не сделал попытки взглянуть на бумагу, Леттерблэр уже более твердо продолжал: - Я не утверждаю, что это истина в последней инстанции, вовсе нет. Но некоторые вещи доказывают, что… в целом обе стороны должны быть совершенно удовлетворены успешным разрешением этого вопроса.
- О, разумеется, - согласился Арчер, отодвигая от себя бумагу.
День или два спустя, когда ему пришлось навестить миссис Мэнсон Минготт, он испытал еще более тягостное чувство.
Старая дама была крайне раздражена и удручена.
- Вы слышали, что она покинула меня? - начала она сразу и, не дожидаясь ответа, продолжила: - О, только не задавайте вопросов почему! Она отыскала столько причин, что я уже все их позабыла. Мне-то кажется, что она просто решила, что ей будет со мной скучно. Кстати, так же думают Августа и мои невестки. Я, конечно, не уверена, что я ее осуждаю. Оленский, конечно, законченный негодяй, но жизнь с ним все равно, наверное, веселее, чем на Пятой авеню. Никто из моих родственников этого вам не скажет - они-то думают, что Пятая авеню есть рай земной вместе с рю де ла Пэ. Бедная Эллен, конечно, не думает возвращаться к мужу. Она тверда в этом, как никогда… Ну, будет жить в Париже с Медорой… Париж есть Париж… карету там можно держать - практически ничего не стоит… Но она такая веселая, точно птичка… мне будет ее не хватать…
Две слезы, скупые старческие слезинки, сбежали по ее пухлым щекам и исчезли в мощных складках ее груди.