Ничего не ответив, она повернулась и быстро села в карету. Карета тут же тронулась. Оленская наклонилась к окну, и ему показалось, что она махнула ему рукой. Арчер смотрел ей вслед, и буря противоречивых чувств переполняла его. Ему казалось, что он только что говорил не с той женщиной, которую искренне и страстно любил, а с какой-то другой, поднадоевший роман с которой уже давно катился по накатанным рельсам, - так невыносимо для него было вновь ощутить себя пленником привычных для ловеласа слов и действий…
"Она придет!" - сказал он себе чуть ли не с отвращением.
Презрев "коллекцию Вульф", немыслимые полотна которой занимали одну из главных галерей странного здания с диковатым смешением чугуна и разноцветных изразцов, известного как Метрополитен-музей, они прошли по коридору в комнату, куда редко забредала нога посетителя, - там скучала в уединении коллекция античных древностей Чеснолы.
В этой обители уныния они были предоставлены сами себе и, сев на диван у радиатора, молча смотрели на шкафы из черного дерева, где за стеклом хранились спасенные из земли фрагменты Илиона.
- Забавно, - сказала Оленская, - я никогда не была здесь прежде.
- Это и понятно. Но со временем, я думаю, это будет великий музей.
- Пожалуй, - согласилась она рассеянно.
Она встала и прошлась по комнате. Оставшись сидеть, Арчер наблюдал за перемещениями ее фигуры, девически легкой даже под тяжестью мехов. На ней была меховая шапочка, изящно украшенная пером цапли, из-под которой спускались на щеки возле ушей темные локоны колечками, похожие на завитки виноградной лозы. Как и при первой их встрече, он словно впитывал в себя каждую деталь ее внешности, которая принадлежала только ей и никому более. Он поднялся и подошел к шкафу, перед которым она стояла. На стеклянных полках были собраны обломки разных вещей, в которых с трудом можно было распознать предметы домашнего обихода, украшения и мелкие безделушки, сделанные из стекла, глины, потемневшей бронзы и других материалов, тронутых временем, а иногда почти разрушенных им.
Как это жестоко, - сказала она, - что когда-то все перестает иметь значение… вот эта мелочь, все эти предметы… они ведь были нужны каким-то давно забытым людям… а теперь мы должны догадываться об их предназначении, разглядывать их в лупу и писать на этикетках: "назначение неизвестно"…
- Да, но сейчас…
- Что - сейчас?
Она стояла перед ним в своей длинной котиковой шубе, спрятав руки в маленькую круглую муфту, с вуалью, полупрозрачной маской укрывшей ее лицо до кончика носа, и букетик подаренных им фиалок, который она приколола к груди, слегка колебался от ее прерывистого дыхания. Ему казалось совершенно невероятным, что эта изысканная гармония линий и красок когда-нибудь разрушится под влиянием этих отвратительных законов природы.
- Сейчас для меня что-нибудь значит лишь то, что касается вас, - сказал он.
Она задумчиво посмотрела на него и вернулась на диван. Он опустился рядом и ждал; шаги, отдающиеся гулким эхом где-то в отдалении, заставили его ощутить почти физически, как уходит время.
- Вы что-то хотели сказать мне? - нарушила она молчание, словно почувствовав то же, что и он.
- Сказать? - отозвался он. - Да. Я думаю, вы решили остаться в Нью-Йорке, потому что испугались.
- Испугалась?
- Что я последую за вами в Вашингтон.
Она опустила свой взгляд на муфту, и он увидел, что руки ее слегка дрожат.
- Это верно? - настаивал он.
- Что ж, да, - призналась она.
- Значит, это так. Вы это знали.
- Да. Знала.
- И что же?
- Но так все-таки будет лучше, правда? - Этот вопрос вырвался у нее вместе с тяжелым вздохом.
- Лучше?
- Но так мы меньше причиним горя другим. В конце концов, разве не этого вы всегда хотели?
- Быть рядом с вами - и бесконечно далеко от вас? Встречаться с вами вот так вот, тайком? Это совершенно не отвечает моим желаниям. Я уже говорил вам, чего я хочу.
Она колебалась:
- И вы все еще думаете, что это - хуже?
- В тысячу раз! - Он помолчал. - Легче было бы солгать, но я скажу правду: весь ужас в том, что я нахожу это отвратительным.
- О, и я тоже! - воскликнула она, вздохнув с облегчением.
Он вскочил на ноги и воскликнул с раздражением:
- Но ради всего святого - чем же тогда это лучше?
Она склонила голову, сжимая и разжимая руки, спрятанные в муфте. Шаги приблизились, и смотритель в обшитом галуном головном уборе тихо, точно кладбищенское привидение, продефилировал по комнате. Они дружно уставились в стоящий перед ними шкаф, и когда смотритель прошествовал в другой зал в направлении мумий и саркофагов, Арчер повторил:
- Чем же это лучше?
Вместо ответа она пробормотала:
- Я обещала бабушке остаться с ней, потому что мне казалось, что здесь я буду в большей безопасности.
- Опасность - это я?
Она уронила голову, не глядя на него.
- Вы хотите спастись от меня?
Он смотрел на ее неподвижный профиль и увидел, как слеза скатилась с ее ресниц и поползла по щеке - край вуали остановил ее.
- Я хочу спасти других от непоправимого зла. Давайте не будем вести себя так же, как все!
- Что значит - все? Я не претендую на то, чтобы быть особенным. У меня те же желания, что и у всех.
Она взглянула на него с ужасом, и щеки ее покрылись легким румянцем.
- То есть вы все-таки хотите… Вы готовы удовлетвориться тем, что я один раз стану вашей, а после этого вернусь домой?
Кровь бросилась ему в голову.
- Любимая! - проговорил он, не двигаясь с места. Ему казалось, что сердце выпрыгнуло у него из груди и он держит его в руках, как в переполненной чаше, и от малейшего движения оно выплеснется и погибнет.
Затем до него дошел смысл ее последних слов, и лицо его потемнело.
- Домой? Что значит - домой? - Домой к мужу.
- И вы полагаете, что я соглашусь на это?
Она подняла на него глаза, полные горя:
- Что же мне делать? Я не могу жить здесь и лгать людям, которые были так добры ко мне.
- Но ведь именно поэтому я предлагаю вам уехать со мной!
- И разрушить их жизни, когда они столько сделали, чтобы я могла начать заново свою!
Арчер вскочил на ноги и смотрел на нее в немом отчаянии. Было так просто сказать ей: "Да, будьте моей. Будьте моей хоть однажды". Он знал, что, если он скажет это, она подчинится ему и после этого он обретет власть над нею - власть, которая не позволит ей возвратиться к мужу.
Но что-то мешало этим словам сорваться с его губ - может быть, ее неистовая честность. Он не смел заманить ее в хорошо известную ему ловушку. "Если я сейчас принужу ее прийти ко мне, - подумал он, - это будет просто началом конца".
Однако, увидев тень ресниц на ее мокрой щеке, он вновь заколебался.
- В конце концов, - начал он снова, - у нас своя жизнь… Может быть, и нет смысла стремиться к невозможному… Вы настолько лишены предрассудков… и столько раз, по вашим словам, смотрели в лицо Горгоне… что я не понимаю, почему вы боитесь посмотреть правде в глаза, когда это касается нас… если только вы не считаете, что то, что происходит между нами, недостойно никакой жертвы.
Она тоже поднялась, нахмурившись и сжав губы.
- Что ж, считайте так, не буду спорить. Я должна идти. - Она посмотрела на часики, висящие на цепочке у нее на груди. - Мне пора.
Она повернулась, чтобы идти, и, потеряв самообладание, он поймал ее за запястье. В голове у него помутилось от мысли, что он сейчас потеряет ее.
- Я согласен: пусть будет один раз, - выдавил он.
Секунду или две они смотрели друг на друга с ненавистью, как враги.
- Так когда? - настаивал он. - Завтра?
Она помолчала, потом сказала:
- Послезавтра.
- Любимая! - вырвалось у него снова.
Она вырвала у него руку, но они продолжали смотреть друг другу в глаза, и при этих словах лицо ее, бледневшее все больше и больше, вдруг осветилось глубоким внутренним светом. Сердце Арчера забилось от священного трепета - ему показалось, что первый раз в жизни он видит перед собой живое воплощение любви.
- О, я опоздаю из-за вас. До свидания. Нет-нет, не надо дальше меня провожать! - воскликнула она, бросаясь к дверям комнаты, как будто бы испугалась этого сияния - отраженного в глазах Арчера. На пороге она обернулась и махнула ему рукой.
Арчер пошел домой пешком. Уже спустилась тьма, когда он вошел в дом, и огляделся вокруг, взирая на знакомые предметы с таким чувством, словно он вернулся с того света.
Горничная, услышав его шаги, вбежала по лестнице зажечь наверху лампы.
- Миссис Арчер дома?
- Нет, сэр, она уехала в карете после ленча и еще не возвращалась.
С чувством облегчения он пошел в библиотеку и бросился в кресло. Горничная последовала за ним, зажгла лампу и разворошила огонь в камине, подбросив угля. После ее ухода он сидел неподвижно, уперевшись локтями в колени, положив подбородок на сцепленные руки и глядя на пламя.
Он сидел так, ни о чем не думая и не замечая, сколько прошло часов или минут, погрузившись в глубокое восторженное раздумье, которое заставило его потерять счет времени.
"Произошло то, что должно было произойти, значит… так и должно было быть", - повторял он мысленно, как будто уверяя себя, что от судьбы не уйти. То, о чем он мечтал, так разительно отличалось от того, как он жил, что мертвенный холод дурного предчувствия сковал его члены.
Дверь отворилась, и вошла Мэй.
- Я ужасно запоздала - ты волновался? - спросила она, положив ему на плечо руку с нежностью, не слишком для нее характерной.
Он изумленно посмотрел на нее: - Разве уже поздно?
- Восьмой час. Ты, наверное, заснул! - засмеялась она и, вытащив булавки, бросила на софу свою бархатную шляпку. Она была бледнее обычного, но сияла каким-то особенным оживлением.
- Я поехала навестить бабушку, и как раз с прогулки вернулась Эллен; поэтому я осталась, и мы долго с ней болтали. Тысяча лет прошла с тех пор, как нам удавалось по-настоящему поговорить…
Она опустилась на свое обычное место - в кресло напротив - и поправляла растрепавшиеся волосы. Ему показалось, она ждет, чтобы он сказал что-нибудь, но он молчал.
- Мы прекрасно поговорили, - продолжала она, улыбаясь с живостью, которая показалась Арчеру слегка ненатуральной. - Она была такой милой - совсем как прежде. Боюсь, я была к ней несправедлива. Я иногда думала…
Арчер встал, подошел к камину и повернулся так, чтобы свет лампы не падал на его лицо.
- Так что ты думала? - спросил он, не дождавшись продолжения.
- Ну, возможно, я судила ее слишком строго. Она ведь совсем другая - во всяком случае внешне. И встречается с такими странными людьми - словно ей нравится выставлять себя напоказ. Я думаю, это то, к чему она привыкла в Европе; нет сомнения, мы для нее смертельно скучны. Но мне не хотелось бы быть к ней несправедливой.
Она помолчала, переводя дух после непривычной для нее длинной речи; глубокий румянец покрыл ее щеки, губы были приоткрыты.
Глядя на нее, Арчер вспомнил горячность, которая оживила ее лицо в саду испанской миссии в Сент-Огастине. Он понял, что она делает над собой такое же усилие, чтобы постичь что-то, что находится вне пределов ее обычных чувств.
"Она ненавидит Эллен, - подумал он, - но пытается пересилить это чувство и хочет, чтобы я помог ей".
Эта мысль тронула его, и мгновение он был на грани того, чтобы сдаться и сломать заговор молчания…
- Ты же понимаешь, - заговорила она снова, - как она досаждает семье? Сначала мы делали для нее все, что могли; но, кажется, она вообще этого не поняла. А теперь эта идея поехать к миссис Бофорт, да еще в бабушкиной карете! Я боюсь, она совершенно оттолкнула от себя ван дер Лайденов…
- А-а, - отозвался Арчер с раздраженным смешком.
Приоткрывшаяся было между ними дверь захлопнулась снова.
- Надо бы переодеться; мы же куда-то едем обедать, не так ли? - спросил он, отходя от камина.
Она тоже поднялась, но медлила. И когда он поравнялся с ней, она порывисто подалась к нему, точно пытаясь его удержать; глаза их встретились, и он снова увидел ту же самую влажную синеву, что и в тот раз, когда он прощался с ней, уезжая в Джерси-Сити.
Она обняла его и прижалась щекой к его щеке.
- Ты не поцеловал меня сегодня, - шепотом проговорила она, и Арчер ощутил, что она дрожит в его руках.
Глава 14
- При дворе в Тюильри, - произнес мистер Силлертон Джексон с ностальгической улыбкой, - такие вещи допускались.
Сцена происходила в вандерлайденовской гостиной черного ореха на Мэдисон-авеню на следующий вечер после визита Арчера в Метрополитен-музей. Ван дер Лайдены на несколько дней вернулись из Скайтерклиффа, куда они опрометчиво бежали при известии о банкротстве Бофорта. Оказалось, что смятение, в которое было погружено общество в результате этой неприятной истории, более чем когда-либо требовало их присутствия в городе. Это был как раз один из тех случаев, как сказала миссис Арчер, когда "их долг перед обществом" - показаться в Опере и даже открыть двери своего дома. "Нельзя допустить, моя дорогая Луиза, чтобы люди типа миссис Лемюэл Стразерс смогли занять место Регины, - сказала она. - Именно в такие времена выскочкам удается найти лазейку и зацепиться в обществе. Когда появилась миссис Стразерс? Той зимой, когда в Нью-Йорке была эпидемия ветрянки, и скучающие женатые мужчины, пока их жены неотрывно сидели в детских, стали потихоньку бегать на ее вечеринки. Вы и наш дорогой Генри, Луиза, должны закрыть собой эту брешь".
Ван дер Лайдены не остались глухи к этому призыву и, пересилив себя, совершили героический поступок - вернулись в город и разослали приглашения на два обеда и вечерний прием.
В этот вечер, о котором идет речь, они пригласили Силлертона Джексона, миссис Арчер и Ньюланда с женой сопровождать их в Оперу, где в первый раз в эту зиму давали "Фауста". Под крышей ван дер Лайденов ничего не совершалось без церемоний, и хотя гостей было всего лишь четверо, обед был сервирован ровно к семи, чтобы положенное количество блюд было подано без спешки, перед тем как мужчины смогут выкурить свои сигары.
Арчер не видел жены со вчерашнего вечера. Утром рано он отправился на работу, где долго занимался каким-то малозначительным делом. Во второй половине дня с ним неожиданно пожелал переговорить один из старших партнеров; и домой он вернулся так поздно, что Мэй уехала к ван дер Лайденам одна, а потом послала за ним карету.
Сейчас, на фоне скайтерклиффских гвоздик и массивной посуды, она показалась ему томной и бледной; но глаза ее сияли, и говорила она с необычным оживлением.
Разговор, вызвавший вышеприведенное замечание мистера Силлертона, начала сама хозяйка (не без умысла, решил Арчер). Банкротство Бофорта, вернее, его поведение после происшедшего все еще было плодотворной темой для моралистских разглагольствований в гостиных; и после того, как оно было тщательно разобрано и пригвождено к позорному столбу, миссис ван дер Лайден перевела свой зоркий взгляд на Мэй:
- Дорогая, мне сказали, что у дверей Бофорта видели карету вашей бабушки. Неужели это возможно?
Все заметили, что она не назвала по имени особу, которая подозревалась в этом преступлении.
Мэй порозовела, и миссис Арчер быстро вмешалась:
- Если это и имело место, я убеждена, что было сделано без ведома миссис Мэнсон Минготт.
- Вы уверены? - Миссис ван дер Лайден умолкла, вздохнула и взглянула на мужа.
- Думаю, - сказал мистер ван дер Лайден, - что на столь дерзкий поступок мадам Оленскую толкнуло доброе сердце.
- Или ее пристрастия к людям со своеобразной репутацией, - сухо вставила миссис Арчер, обратив на сына невинный взор.
- Было бы неприятно думать так о мадам Оленской, - сказала миссис ван дер Лайден, а миссис Арчер пробормотала:
- Ах, моя дорогая, - и это после того, как вы дважды приглашали ее в Скайтерклифф!
Именно в этом месте мистер Джексон и рискнул предаться своим излюбленным воспоминаниям о Тюильри.
- В Тюильри, - повторил он, когда глаза всех сидящих за столом выжидающе повернулись к нему, - в некоторых случаях пересматривали слишком строгие правила… и если бы вы спросили, где брал деньги Морни… Или кто выплачивал долги некоторых придворных красоток…
- Я надеюсь, дорогой Силлертон, - сказала миссис Арчер, - вы не предлагаете нам равняться на это?
- Я ничего никогда не предлагаю, - спокойно сказал мистер Джексон. - Но заграничное воспитание мадам Оленской не могло не наложить на нее отпечатка…
- Ах, - вздохнули обе немолодые дамы.
- Но оставить карету своей бабушки у двери банкрота! - вдруг возмутился мистер ван дер Лайден, и Арчер подумал, что он вспомнил и пожалел о корзинах гвоздик, которые послал когда-то в маленький домик на Двадцать третьей улице.
- В общем, я всегда говорила, что она смотрит на вещи совершенно иначе, чем мы, - подвела итог миссис Арчер.
Краска уже залила лицо Мэй до корней волос.
- Я уверена, что Эллен не желала ничего плохого, - сказала она примиряюще, взглянув через стол на мужа.
- Дерзкие люди часто не лишены доброты, - сказала миссис Арчер, дав понять своим тоном, что это их нисколько не оправдывает, и миссис ван дер Лайден пробормотала:
- Если бы только она посоветовалась с кем-нибудь….
- О, она никогда этого не делает! - отрезала миссис Арчер.
В это мгновение мистер ван дер Лайден взглянул на жену, которая внимательно слушала миссис Арчер, и тут же переливающиеся шлейфы всех трех дам зашелестели к дверям, и мужчины приступили к раскуриванию сигар. В те вечера, когда надо было ехать в Оперу, мистер ван дер Лайден угощал короткими сигарами, а сигары у него всегда были так хороши, что заставляли гостей сожалеть о его неумолимой пунктуальности.
После первого акта Арчер покинул своих спутников и пошел в клубную ложу. Отсюда, через плечи всевозможных Чиверсов, Минготтов и Рашуортов, он наблюдал ту же картину, что и два года назад, в ту ночь, когда он впервые увидел Эллен Оленскую. У него теплилась слабая надежда, что он увидит ее в ложе старой миссис Минготт, но она оставалась пустой; и он сидел неподвижно, не сводя с нее глаз, пока чистое сопрано мадам Нильсон не затянуло: - M’ama, non m’ama…
Арчер перевел глаза на сцену, где на знакомом фоне гигантских роз и анютиных глазок та же крупная блондинка вот-вот должна была быть принесена в жертву маленькому шатену-соблазнителю.