"Все это хорошо и прекрасно, - пишет аббат Милó, - но это ведь означало, что ни один из них не мог и почесаться, опасаясь умертвить вошь". Самая природа вещей не могла долго выносить такое положение дел, И вот Ричард, у которого терпение было не из долгих, дал себе волю. Он напал на шайку этих разбойников, половину их изрубил мечом, а другую повесил рядком перед наружными воротами Мессины. На это вы возразите, что такие меры вряд ли подвигали вперед его переговоры с королем Танкредом; однако, в некотором смысле, это помогло. Когда, видите ли, мессинцы вышли из своих ворот, чтобы напасть на него в открытом поле, выяснилось из слов Гастона Беарнца, прогнавшего их с великой потерей, что Гильом де Бар и граф Сен-Поль были с ними, каждый во главе отряда рыцарей. Ричард пришел в ярость - в королевскую анжуйскую ярость: он поклялся Телом Господним, что сравняет стены города с землей. Так и вышло.
- Это всё наделал тот бедный чертёнок французик! - вскричал он. - Премилое начало, нечего сказать, клянусь моей душой! Дай-ка посмотрю теперь, нельзя ли образумить обоих королей зараз?
И взялся он вразумлять их, пустив в ход свои длинные руки. Он свез на берег свои осадные машины и принялся до того громить стены Мессины, что в двух или трех местах мог перейти через них босиком. Тогда король Танкред явился самолично с переговорами о мире, но Ричард требовал на этот раз большего, чем одно приданое сестры.
- Будет вам и мир, - ответил он. - И мир Божий, превосходящий разумение смертных, - мир, к которому, полагаю, всё ещё не совсем готовы, если только не удастся вам привлечь сюда же Филиппа французского.
Этого-то и не мог сделать злополучный король Сицилийский. Но он хоть привел представителей Филиппа: явились Сен-Поль, де Бар и епископ из Бовэ со своим красным солдатским лицом. Король Ричард сидел и молча рассматривал этих достойных мужей.
- Ну, Сен-Поль! Хорошенькую роль играешь ты, сколько мне кажется, во всех этих христианских приключениях! - вырвалось у него немного погодя.
Сен-Поль осклабился.
- Если бы ты, друг мой, попался мне во время твоей последней вылазки, - продолжал Ричард, - я повесил бы тебя на осине, каков ты ни на есть рыцарь. Глупец! Неужели же ты воображаешь, что стоит из-за твоего бесстыдного брата пускаться на такое предательство? Если он всегда у тебя перед глазами, неужели ты не можешь поступать лучше него? Надеюсь, можешь. Убирайся-ка восвояси и вот что скажи королю Филиппу: мы с ним клялись честно поступать, если же он опять нарушит клятву, у меня найдется про него кое-что такое, что разнесёт его. Что же касается тебя, епископ Бовский (старый вояка-священнослужитель), мне ничего не известно, каково твое участие в этом деле, и я склонен отнестись к тебе милостиво. Если в тебе, старик, осталось ещё хоть сколько-нибудь Божьей благодати, удели немножко своему господину. Научи его служить Богу, как ты сам Ему служишь, - и я постараюсь этим удовольствоваться.
Затем он обратился к самому воинственному из всех троих и сказал ему гораздо нежнее, потому что действительно любил его:
- Гильом! Надеюсь, что следующий раз наша встреча будет на лучшем поле брани и бок о бок со мной. Но если мне случится опять встретиться с тобой лицом к лицу, берегись меня!
Он грозно поднял руку.
Никто из них не нашелся сказать ни слова и удалился со смущенным лицом. Это показывает, по мнению некоторых особ, что сила Ричарда заключалась в самой его цели. Но не таково было мнение де Бара, не таково и моё собственное. Во всяком случае, встречаясь с ними впоследствии, когда Ричард уж наладил дружеский и союзный договор с королем Танкредом и возобновил раньше заключенный с королем Филиппом, он держал себя с ними совершенно искренне. Тем не менее, он завладел Мессиной, как и обещал, и построил на стенах её большую башню, назвав её Друг Грифон. Затем победитель послал за своей сестрой и за Жанной и по-царски отпраздновал Рождество Христово в покоренном городе.
Но ещё не все беды миновали. Между победителями и побежденными постоянно происходили поединки. Зимние вьюги задержали королеву-мать, Ричард всё рвал и метал, видя, что его войска тают, но он ещё не замечал худшей стороны дела. Пороки подтачивали его рать, ревность грызла огорченное сердчишко короля Филиппа, а злоба - сердце Сен-Поля. Этот граф, которого поддерживал Герден, решил непременно убить короля английского. С ними был заодно, или готов был идти вместе, де Бар. Впрочем, его ненависть вовсе нельзя было считать твердой. Одни люди ищут искушений, другие поддаются им: де Бар был из последних.
А искушений было вдоволь, ведь Ричард был самый бесстрашный человек на свете. Раз он простил нанесенную ему обиду, она больше для него не существовала. Он был рад видеть де Бара, рад с ним играть, болтать, браниться, ворчать - словом, это был самый лучший из врагов. Однажды, не спеша направляясь домой с соколиной охоты, он забавлялся фехтованием с этим французом, а вместо копий им служили трости. По-видимому, ни тот, ни другой не относился к этой борьбе серьезно, покуда конь Ричарда не споткнулся об скатившийся камень и не сбросил его с седла. Это случилось близ городских ворот. Посмотрели б вы тогда, как изменился вдруг де Бар!
- Но, но!.. Вперед! - заревел он, одержимый бесом разрушения, и напал на Ричарда, словно желал растоптать его.
На этот воинственный крик целая толпа молодцов-французов и брабантцев выбежала отовсюду с копьями в руках. Но Ричард был уже на ногах и успел вполне понять, в чем дело. Он был один, но при нем был меч. Он обнажил его и сделал шага два к де Бару, который вдруг встал перед ним, тяжело дыша. Копейщики, которые могли бы разнести его в клочки, остановились, выжидая приказания. Ещё секунда - и Ричард увидел, что он спасен. Он подошел к де Бару и сказал:
- Знай, де Бар, что я не допускаю у себя над головой никаких других криков, кроме: Георгий Победоносец!
- Государь, я не ваш слуга! - воскликнул де Бар.
- Верно сказано! - отозвался Ричард. - Но я сейчас посвящу тебя. - Он хлопнул его по щеке мечом плашмя, из-под которого брызнула кровь.
- Клянусь душой девы! - воскликнул де Бар, белый, как полотно, за исключением широкого шрама на лице.
- Клянись своей душой против моей, бесстыжий пес! - воскликнул король. - Ещё слово - и я тебя сдерну с седла.
В эту минуту кто, как не Герден, выехал из ворот, - Жиль де Герден, вооруженный с головы до пят?
- Государь, - откашливаясь, произнес де Бар. - Вон идет дворянин, который ищет вашего величества с большим правом, чем я!
- А кто такой ваш дворянин? - спросил Ричард.
- Государь! Это - Жиль де Герден, нормандский рыцарь, его имя должно быть вам знакомо.
- Да, я его отлично знаю! - проговорил Ричард и, обернувшись к одному из окружающих, прибавил: - Позовите ко мне этого человека.
Тот поспешно бросился навстречу Гердену. Глядя пристально в ту сторону, де Бар видел, как содрогнулся Жиль и как он посмотрел на посланного, чуть ли не видел, как натянулись в нем все нервы… Затем… Затем случилось нечто любопытное. Жиль подвигался медленно. Стоя в своей кожаной куртке и в шляпе с пером, король Ричард поджидал его, скрестив руки на груди. Подле него сидел на коне де Бар, его враг; вокруг стояли ободранные, полудикие, но упитанные люди - тоже все враги; перед ним красовался самый беспощадный враг.
Когда де Герден очутился на расстоянии одного копья от него, он осадил лошадь и молча поглядывал на короля. Ричард ответил ему тем же: то был бой глаз, и бой короткий. Герден соскочил с седла, бросил поводья ратнику и попытался подойти пешком, а поединок на взглядах продолжался всё время, пока Жиль не очутился от Ричарда на расстоянии меча. Тут он остановился ещё раз, наконец как-то странно прорычал - и опустился на одно колено. Де Бар испустил глубокий вздох, как бы облегчая себе сердце: напряжение было слишком велико.
- Встань, де Герден, и отвечай на мои вопросы! - промолвил король. - Сколько я понимаю, ты ищешь моей смерти? Так ли это?
Жиль начал запинаться:
- Никто из мужчин не любил так правосудие… Никто из рыцарей так не любил даму.
И так далее, всё в том же духе. Но Ричард круто оборвал его.
- Отвечай мне! - отчеканил он голосом почти таким же сухим, как говорил его отец. - Ищешь ли ты моей смерти?
- Король! - раздался ответ Гердена, которому сильное волнение придало достоинство. - Если и так, то что ж тут странного? Ведь ты отнял жизнь у моего отца и брата; ты держишь мою жизнь в своих руках. Ты сначала развратил, потом похитил мою возлюбленную. Это ли не обида?
Ричард потерял терпение. Он и вообще не выносил ожидания.
- Ищешь ли ты моей жизни? опять спросил он. Жиль не мог выдержать.
- Клянусь Богом на небеси, ну да, ищу! - вскричал он, чуть не плача.
Король Ричард бросил свой меч на землю.
- Ну, так возьми ж её, глупец! - проговорил он. - Слишком ты много говоришь и мало делаешь!
Присутствующие обомлели. Водворилась такая тишина, что стрекотанье кузнечиков в сухой изгороди резало ухо. Ричард стоял неподвижно, как скала, а де Бар смотрел на него, разинув рот и вытаращив глаза. Герден весь дрожал и всё размахивал мечом. Немного спустя, он глубоко вздохнул и нетвердо шагнул вперед, но де Бар наклонился в седле и ухватил его за плащ.
- Пусти этого человека, де Бар! - приказал Ричард, не спуская глаз с нормандца.
Де Бар послушался и снова водворилась тишина, а Жиль начал опять вертеть в руке свой меч. Ящерица зашуршала в траве; кто-то шарахнулся, как подстреленный. Жиль первый отказался от борьбы: всхлипнув, он бросил меч.
- Нет, не могу! Прости мне, Господи, не могу!
Он зашатался и потом встал, вымаргивая слезы с глаз. Ричард поднял свой меч и подал ему.
- В тебе довольно храбрости, друг мой, на лучшие дела, - заметил он. Ступай и постарайся работать в Сирии получше!
- Нет для меня лучшей работы, государь, - возразил де Герден, - если только ты не оправдаешься.
- Никогда я не оправдываюсь, - сказал Ричард. - Подай назад мой меч!
Герден отдал. Король вложил его в ножны, прошел к своему коню, сел верхом и шагом проехал прочь. Никто не шелохнулся, пока он не исчез из виду. Де Бар послал ему вслед громкую брань.
- Вот этому королю я готов бы послужить, если б только он мне позволил.
- Чёрт бы его побрал! - подхватил Жиль де Герден.
Лишь в конце января показались в морской дали расписные паруса галеры королевы-матери. Её флотилия бросила якорь в гавани; леди сошла на берег. Два свидания было у неё - с сыном и с Жанной; она не пожелала видеться со своей дочерью, королевой Жанной, весьма красивой, но легкомысленной особой.
- Жениться?! - вскричал Ричард, когда ему на это намекнули. - Теперь не время толковать о женитьбе. Я ждал целых шесть месяцев; теперь леди может подождать столько же, коли понадобится. Мы покидаем этот проклятый остров дня через два. Вместе с моими друзьями и недругами я в битвах искрестил его вдоль и поперек не один раз, а целых два. Неужели же мне извести все свои войска только на то, чтобы бить христиан? Ещё немножко просижу без дела, так, пожалуй, матушка моя, поневоле войду в дружбу с турецким султаном против короля Филиппа. Привезите мне леди в Акру, и там я обвенчаюсь с ней.
- Нет, Ричард, нет! - воскликнула королева-мать. - Моё присутствие необходимо в Англии. Я не могу приехать.
- Так пусть с ней едет Жанна! - в свою очередь возразил король.
Хорошо зная своего сына, королева не пыталась настаивать. Она послала за Жанной и почти час провела с ней в тайной беседе.
- Никогда не оставляй сына моего, Жанна! - просила она, играя всё на этой струнке. - Ни в худе, ни в добре не отступайся от него! Будете ли вы друзьями, или нет, никогда не оставляй его!
- Никогда в жизни не оставлю, мадам! - отвечала Жанна и прикусила губы, чтоб не вырвалась у неё нечаянно та мысль, которой она была полна. Но глаза у королевы-матери были не из зорких.
- Молись за него! - прибавила она.
- Я ежечасно молюсь, мадам, - отвечала Жанна. Королева поцеловала её в обе щеки, и они ласково простились.
Глава II
О ТОМ, ЧЕГО ОЖИДАЛА ЖАННА, И ЧТО ПОЛУЧИЛА БЕРАНЖЕРА, ИЛИ ЖАТВА НА КИПРЕ
Аббат Милó пишет:
"Мы сели на корабль и поехали на юго-юго-восток, как только весенний воздух, дохнув теплом на землю, подернул зыбью глубину морскую, и она заплескалась так обворожительно, что и на ум не могло прийти, какое предательство таилось внизу. Это было во время Пятидесятницы. Обе королевы (если можно так выразиться, ибо одна-то уже побывала в королевах, а другая ещё надеялась на этот титул), Жанна и Беранжера, отплыли в море на большом корабле, по-ихнему - на дромонде, сделанном из крупного строевого леса, с целой стаей парусов. С ними вместе, не по своей просьбе, а по просьбе мадам Беранжеры, поехала и графиня Жанна. Король сам посадил её на корабль и за руку ввёл в парадный шатер на корме.
- Мадам! - сказал он, обращаясь к своей нареченной. - Я привел вам товарища, которого вы сами себе пожелали. Относитесь к ней, как относились бы вы ко мне самому: если у меня есть на земле друг, так это - она!
- О, государь! - сказала Беранжера. - Я уже познакомилась с этой дамой. Ей нечего меня бояться.
Королева Жанна не сказала ничего: она боялась брата.
Итак, мадам Жанна приложилась к руке обеих королев, смиренно опустившись перед каждой на колени. И, насколько мне известно, верой и правдой служила она им во всех превратностях пути, когда все женщины, да и все мужчины, страшно страдали от морской болезни.
Пройдя Фарос в благоприятную погоду и держась с подветренной стороны горы Джибелло и пустынного берега Калабрии (как и подобало), мы выступили в прямой путь по неизмеримой пустыне вод.
Ни справа, ни слева не было ни признака земли, зато небо плотно прикасалось к краям морского пространства, как стеклянный колпак ко лбу человека. Никуда нельзя было укрыться от солнца, негде спрятаться от пытливых звезд. Пронырливо дул ветер, и воды дрожали под ним, а когда он хлестал их, они громоздились целыми башнями, грозившими гибелью. Снасти хлестались, крепкие бока судна трещали. Как чересчур навьюченное животное, ревел корабль, перекатываясь из одной водной ложбины в другую, взбираясь на валы без передышки. Так промучились мы много-много дней - полчище очумелых людей, обыкновенно таких ловких, теперь же бессильных под ярмом бессловесного тирана - неба. Где же могли мы искать защиты?
Все обращали взоры к королю Ричарду, днем не сводя глаз с его королевского знамени, ночью - с большой восковой свечи, которая неугасимо горела у него в фонаре. Его приказания гремели по морю, от судна к судну, на протяжении целых двух или более миль. Если случалось, что какой-либо корабль поотстанет или собьется в сторону, мы останавливались и поджидали его. Но частенько, провозившись целый день напрасно, мы узнавали, что море взяло дань целым грузом наших бедных душ, и шли дальше. Галеры почти соприкасались с дромондами и, огибая их как бы полумесяцем, подталкивали вперед. Мы все глядели, как светоч нашего короля двигался то быстро, то тихо, то вверх, то вниз по валам, неутомимо стремясь вперед по ночной пелене; мы вспоминали Бога израильтян, который (для них, как и для нас) сиял ночью огненным столбом, а днем превращался в высокое облако. Эта хлопотливая светлая точка изображала собой неутомимый дух короля, который пекся обо всех этих своих детях, руководил полчищами Господними.
Наконец, бурями пригнало нас к острову Криту, где некогда обитал царь Минос, а жена его умерла от чрезмерных наслаждений. И опять, но ещё более злополучно, были мы сбиты с пути: бури погнали нас к негостеприимным берегам Родоса, где соленый ветер не дает ни одному деревцу расти, не дает ни одному кораблю стать на якорь, и где нет никакого убежища от ярости моря. В этом злополучном месте не было ни малейшего признака земли: виднелась лишь длинная полоса прибоя, разбивавшегося о скалистый берег, а перед ней - туманная завеса брызг и взбитого песку, обломки потонувших судов, да бесчисленные стаи пугливых птиц. Не сюда лежал наш путь, а между тем, не будь знамения Промысла, мы все погибли бы здесь, как гибнет множество людей, вдруг лишившихся цели, Христовых Тайн и сносного ложа. Широко разбросало море нашу флотилию: ни одному кораблю не видно было своего соседа. Мы взывали к королю, к Спасителю, к Отцу нашему Небесному. Но бездна вторила бездне, а мольбы стольких христиан, по-видимому, мало способствовали изменению вековечных предначертаний Творца.
Но вот один из нас, словцо вдохновленный, влез на самую верхушку мачты, держа в зубах частичку Честного Креста в серебряном сердечке, и громогласно возопил диким волнам:
- Господи! Спаси нас! Погибаем! - так в старину, говорят, делали святые люди.
На такую очевидную и столь резко возвещенную истину тотчас последовал ответ, который хотя и не вполне соответствовал нашим желаниям, но всё же (без сомнения) смягчил наши беды. Ветер повернул с севера; и, хотя ничуть не уменьшилась его сила, он всё-таки избавил нас от опасности попасть на зубы утесов. Под распущенными парусами, не нуждаясь в веслах, понеслись мы теперь к югу. Ещё засветло мы могли различить большой гористый обнаженный берег, выступавший над нагроможденными валами, и поняли, что это - остров Кипр. Наконец, с западной стороны этого мрачного прибрежья, мы бросили якорь в небольшой пристани, и всю ночь нас кидало из стороны в сторону. На следующий день, в лучшую погоду, подняв паруса, мы вошли в удобную бухту, защищенную толстыми стенами, молом и двумя маяками: то был город Лимазоль. На моей галере нашелся человек, затянувший Lauda Sion (Хвала Сиону), - гимн, который прежде пели как Adhoesit pavimento.
Он воспел, как только издали завидели его усталые глаза кучки крыш белого города, дремавшего бездымно на утренней заре".
Надеюсь, что покуда Милó ещё не успел утомить читателя. Что же касается моря, вы можете положиться на него, как на человека, действительно испытавшего все ужасы, которые он описывает. Но на Кипре - совсем другое дело. Война увлекает его, вызывает в нем разглагольствования, классические изречения, даже гекзаметры с удивительно вольными размерами. Каждый взмах руки его героя кажется ему важным фактом. Оно, конечно, так, но только не идет к той летописи, где кипрские деяния странствующего короля стушевываются перед его другими прекрасными и скверными подвигами. Позвольте мне на время положить на полку моего Милó и говорить сокращенно.
Итак, скажу я вам, что император Кипра, именем Исаак, был тощий человек с выдающимися скулами. Из греков грек, он придавал мало цены тому, что было у него за глазами, именно потому, что не видел. Когда глашатаи явились в Никозию объявить о прибытии короля Ричарда, Исаак только пожевал губами.
- Брр! - вымолвил он. - Я здесь император. Какое мне дело до ваших королей?
Но Ричард показал ему, что с одним из них, по крайней мере, ему будет много дела: он осадил Лимазоль и загнал полчища грека в равнину близ Никозии.