Воспеть ли мне битву пятидесяти против пяти тысяч? Рассказать ли вам, как король Ричард, именно с полусотней своих рыцарей, гарцевал на солнышке перед неприятелем, веселый, добродушный, словно на охоте? Говорят, он сам вел натиск, разодетый в удивительно красный кафтан из шелковой материи цвета грудки снегиря, затканной его черными и белыми гербами. Говорят, что при виде развевающихся перьев и знамен, при звуке охотничьих рогов, грифоны пустили каждый по стреле, но затем бросили свои луки и разбежались. Однако рыцари забрали их. Исаак был на холме и оттуда наблюдал за битвой.
- Кто такой этот поразительно высокий рыцарь, который словно в волнах плывет меж моих всадников?
- Ваша светлость! Это - Рикардос, король Запада, - был ответ. - Он славится сильным пловцом.
- Он тонет! Тонет! - воскликнул император, когда красные перья затуманились.
- Нет, ваше величество: вернее, он ныряет.
Тут император услышал крики умирающих, увидел бледные лица, обращенные к нему. Вдруг вся масса его войска словно расщепилась, рассеялась и пропала, как искры над кузницей. В короткое время свершилось многозначительное событие. После такого дела в солнечное утро киприотам уж не приходилось больше воевать. Никозия пала. Император Исаак, закованный в серебряные цепи, из своей темницы слышал крики толпы, приветствовавшей нового императора - Ричарда.
Все эти дела свершились в первую же неделю мая. И прибыл тогда к королю Гюй де Люзиньян с дурными вестями из Акры и ещё худшими о себе самом. Филипп стоял перед Акрой, а с ним и маркиз Монферрат. За Монферрата стояли король французский и эрцгерцог австрийский. С помощью этих молодцов, да с похищенной женой бывшего короля Балдуина в качестве документов, он заявлял свои права на престол иерусалимский. А на короля Гюя Люзиньяна не обращал никакого внимания даже по имени. Гюй сказал, что осада Акры была шутовством. Король Филипп болен или воображает, что болен; Монферрат ведёт переговоры с Саладином; французские рыцари открыто посещают сарацинок; герцог Бургундский пьянствует.
- Что ж ему, бедному дуралею, больше делать? - заметил Ричард и прибавил: - Но вот что я могу обещать тебе: никогда не бывать Монферрату королем иерусалимским, пока я жив! И не потому только, что я люблю тебя, а потому, что я люблю закон. Я прибуду в Акру как только покончу с делами, которые мне надо здесь свершить.
Ричард намекал на свою женитьбу. Маленькая мадам Беранжера, как и подобало, поместилась в императорском дворце в Лимазоле, и с нею - королева Сицилии Жанна; в числе её женщин была красавица Жанна, хотя бедняжка уж не была красивой девицей. Даже Беранжера, особа не особенно умная, заметила это и относилась к ней с холодным презрением. День шел за днем, а Ричард, занятый своими делами, словно позабыл о ней и думать или, по крайней мере, не давал о себе знать. Положение Жанны сильно мозолило глаза будущей королевы. И вот королева Жанна собралась с духом и, отправившись к брату своему, дала ему понять, что ей нужно поговорить с ним наедине.
- Я не допускаю, чтоб у короля были личные дела, - возразил Ричард. - Это не входит в дорожную сумку короля. Впрочем, всё равно скажите, сестрица, что у вас за новости?
- Возлюбленный мой государь! - начала Жанна. - Вы, кажется, что-то посеяли и в скором времени должны увидеть жатву.
Король рассмеялся.
- Бог свидетель, сеял я довольно на своем веку. Но по большей части не было всходов: кажется так. И мои жатвы неважны. Ну, в чем же дело, сестрица?
- Прелестный государь! - промолвила королева. - Не знаю, право, как вы примете это. Ваша возлюбленная, пикардийская дама, ожидает, и в скором времени, ребенка… Сестра моя Беранжера очень обижается.
Король Ричард весь задрожал; но от лихорадки ли, которая никогда не покидала его надолго, или же от радости, или от сердечной тревоги, кто знает?
- О, сестрица! - воскликнул он. - О, сестрица, вы в этом твердо уверены?
- Я была в этом уверена ещё тогда, как виделась с ней осенью в Мессине. Но теперь и спрашивать нечего.
Король вдруг оставил сестру и направился на половину будущей королевы. На балконе сидела Беранжера, а с ней все её дамы, только Жанна немного в стороне. Как только доложили о приходе короля, все вскочили на ноги.
Не глядя ни направо, ни налево, он пристально посмотрел на Жанну, и его резкое лицо загорелось, а глаза лихорадочно заискрились. На эти знаки Жанна отвечала тем же: она также была в сильном возбуждении. Ричард прикоснулся усами к ручке Беранжеры и увел с балкона Жанну, сказав ей:
- Пойдем, милая моя!
Этого, собственно, не полагалось, но Ричард, привыкший всегда творить свою волю, пошел своей дорогой и на этот раз. А взволнованный Ричард мог двигать горы и побольше, чем церемония. Он помчался по коридору, а Жанна, сколько могла, старалась от него не отставать, повинуясь руке, которая вела её, впрочем, не против её воли. Несомненно, она беременна и, несомненно, гордится своим положением. То была прегордая женщина!
Очутившись одни, эти люди, любившие друг друга так горячо, обменялись безмолвным взглядом, говорившим о том, что они натворили. Он весь сиял от любви, она орошалась слезами. Если только души говорят между собой на земле, душа Ричарда в этот миг шептала:
- О, чаша драгоценная! В тебе хранится залог любви моей.
А другая душа отзывалась:
- О, вино кипучее! Я полна тобой!
Он подошел и обвил её стан рукой. Он чувствовал, как бьется её сердце; он угадывал, что она им гордится; он чувствовал, что она трепещет, и сознавал, что побежден. Он чувствовал под своей рукой округлые формы, налитые силой и надеждой на будущий плод. Вновь проснулось в нем отчаяние, что он может лишиться её, и им вновь овладела ярость, он слабел, а в ней так и бурлила горячая кровь. Он требовал всего, она же - ровно ничего. Он, царь людей, был связан; она, покинутая наложница, Жанна Сен-Поль, была свободна. Вот как Господь, ратоборец против сильных мира, уравновешивает весы нашего мира!
С Жанной Ричард был, однако, необыкновенно нежен: он взял себя в руки, укротил в себе зверя и, по мере того, как он работал над собой, в нем подымалось чувство милосердия: сердце смягчало кипучую кровь. Словно бальзамом умащивалось его пылавшее лицо, и он как будто просачивался в его душу. Он тоже ощутил близость Бога; и его осенила своими трепетными крыльями чистая молодая любовь - эта лучшая сила, которая нуждается только в одном - в самопожертвовании.
Он, как ребёнок, забормотал:
- Жанночка! Милая моя! Так это правда?
- Я - мать сына, - ответила она.
- Слава Тебе, Господи!
- Да, это Он даровал мне, сказала она.
Лицо её обратилось туда, где мог быть Бог. Ричард склонился над нею и поцеловал в губы. Долго и трепетно обменивались они поцелуями, не как влюбленные, а как супруги, упивающиеся взаимной отрадой. Но вот к нему вновь приступило его неотступное горе, и с горечью он вымолвил:
- Дитя, дитя! Ты овдовела, хоть мы ещё оба живы. А ведь в твоей власти было стать матерью короля! Она прильнула головой к его груди и промолвила:
- Каждая женщина, которая дает жизнь ребенку, - мать короля; но не каждой женщине дано быть матерью сына короля. Мне же дано и то, и другое: я вдвойне благословенна Богом.
- О, Боже! - вскричал он, весь объятый горем. - Господи! Видишь ли, Жанна, в какие сети запутал я нас обоих, тебя - в одни, себя - в другие! Ни я не могу помочь тебе, связанной по рукам святым делом, ни ты сама, попавшая в ловушку по моей вине. Что мне делать? О, грехи мои, грехи! Я кричал: "Да!" А Бог вступился и сказал: "Нет, король Ричард, нет!" Грех - мой, а бремя греха - твое. О, не ужасно ли это?
Подняв глаза, Жанна улыбнулась ему прямо в лицо и сказала:
- Неужели ты думаешь, что такое уж это тяжелое бремя - быть матерью твоего сына? Неужели ты думаешь, что после этого люди могут отнестись ко мне грубо? Неужели ты можешь допустить, что в моей дальнейшей жизни не будет воспоминания, которое усладит мне долгие дни?
С величайшей гордостью смотрела на него Жанна, всё время не переставая улыбаться. Закинув руки кверху, она соединила их, как венец, над его челом.
- О, моя драгоценная жизнь! О, моя гордость, мой повелитель! - ворковала она. - Пусть будет со мной, что будет! Я теперь богата превыше всех моих желаний: моё смирение не было угодно Богу. Пусти же меня воздать Ему хвалу!
Но он не пускал её и всё глядел на неё пристально, борясь с самим собой.
- Жанна! Я принужден жениться! - вдруг воскликнул он.
- В добрый час, господин мой! - отозвалась она.
- Проклятый час! Ничего, кроме дурного, он не принесёт!
- Господин мой! - заметила Жанна. - Ты поклялся служить святому делу.
- Сам знаю хорошо! - возразил он. - Но человек делает, что может.
- А мой король Ричард - что хочет, - промолвила Жанна.
Он обнял её и отпустил. Она ушла.
Куча всяких дел лежала на плечах Ричарда - дела его нового и старого королевства, дело Гюя, дела военные, женитьба. Но главным, первым делом было для него устроить Жанну. Он удалил её из дома молодой королевы; он дал ей отдельный дом, отдельное хозяйство в Лимазоле. Славное это было местечко с видом на море, на корабли. Белый квадратный дом глубоко тонул в целом лесу мирт и олеандров. Опять у "графини Пуату" был свой дворецкий, свой духовник, свои почетные дамы.
Покончив с этим, Ричард назначил свою свадьбу на день святого Панкратия, приказал оснастить, снарядить и вывести в море корабли. В ночь на святого Панкратия он велел позвать к себе аббата Милó:
- Скорей, скорей!
Когда Милó вошел к нему, Ричард шагал по комнате большими, но ровными шагами, строго соразмеряя их с каменными плитами. Он был погружен в это лихорадочное благоговение ещё несколько минут после того, как вошел его духовник. Добряк, видя его глубокую задумчивость, стоял терпеливо у порога.
Вдруг Ричард заметил его, остановился на полпути и, взглянув ему в глаза, сказал:
- Милó! Ведь воздержание, полагаю, - высшая добродетель?
Милó приготовился распространиться.
- Без сомнения, государь, без сомнения, - начал он. - Ведь из всех добродетелей это наименее удобная. И в самом деле, святой Златоуст даже объявил…
Но Ричард перебил его:
- Ну, и её предписывают, Милó, духовенству многие достопочтенные папы и патриархи?
- Нет, государь! - воскликнул Милó. - Distinquo: надо различать. Есть на это и другие причины. Сказано в Писании: "Стремитесь и достигнете!" Ну, так вот: никто из мужчин не может стремиться к желанной награде, если у него на шее женщина. На это есть две причины: первое - то, что женщина всегда лишняя обуза; а второе - что она, женщина, уж так сотворена, что непременно потребует и своей доли в добыче, как только её носильщик достигнет награды. Но, насколько я понимаю, это не входит в предначертания Господа.
- Но потолкуем о делах мирян, - рассеянно перебил его король. - Если кто из них пустится на состязание, разве ему не следует соблюдать девство?
- Конечно, повелитель мой, - отвечал аббат. - Только если это возможно. Ведь это не так-то удобно.
- Как так?
- Господин мой! Да ведь если бы все миряне хранили девство, скоро на свете вовсе не осталось бы мирян, а стало быть, перевелось бы и духовенство. Такого положения дел святая церковь не предвидела. Сверх того, сей мир - царство мирян, а духовенство - не от мира сего. Ну, а сей мир слишком прекрасен, чтобы ему запустеть. Вот Господь и заповедовал человеку приятный путь.
- Путь горя и стыда! - вставил король.
- Нет, государь: это - путь честный! И не один я ликую, что этот путь лежит теперь перед вашей милостью.
- Обязанность короля - разумно управлять собой (заплативши долги) и разумно править своим народом. Положим, он должен позаботиться о наследниках, коли их нет. Но если таковые есть, так чего ж ему ещё хлопотать? Почему его сын должен быть лучшим королем, чем, например, его брат?
- Господин мой! - наставлял Милó. - Король, уверенный в себе, захочет обеспечить себе и потомство. Это ведь тоже входит в обязанности короля…
- А кто уверен в себе! - угрюмо перебил его Ричард.
Он отвернулся и пожелал аббату спокойной ночи. Но не успел тот откланяться, как король прибавил:
- Завтра я женюсь!
- В том все мои благочестивые надежды! - подхватил добряк. - Тогда и у вашей милости явится более надежная опора в будущем, чем брат вашей милости.
- Ступай-ка себе спать, Милó, - проговорил Ричард. - Оставь меня одного!
И он женился по всем правилам, какие только могла предусмотреть церковь. Венчание состоялось в базилике Лимазоля, и священнодействовал сам епископ солсберийский. Храм был битком набит вассалами и союзниками короля Ричарда: вельможами трех королевств, епископами и благородными рыцарями. Все они присутствовали при обряде. А высоко над ними, перед алтарем, в королевском венце, одетый в порфиру, со скипетром в правой руке и с державою в левой, восседал на троне король Ричард. Затем Беранжера, дочь короля Наваррского, преклонив перед ним колени, была коронована им трижды - как английская королева, кипрская императрица и графиня нормандская.
Но так и не попала на её черную головку красная шапочка герцогов анжуйских, которая венчала золотистые волосы Жанны. Ни в церкви, ни на большом торжестве, которое следовало за венчанием, Жанны не было. По приказанию Ричарда она в это время находилась на своем корабле "Гордый Замок", покачивавшемся на зыбучих волнах.
А пир был большой. И на нем королева Беранжера сидела в золотом кресле рядом с королем, и прислуживали ей коленоприклоненно главные придворные чины королевства и герцогства. После обеда также ей воздавались полные почести в виде отчаянно длинных церемоний. Дамочка держалась с большим достоинством; если и находили её обращение натянутым, то надо полагать, что принимали в расчет её крайнюю юность.
Все видели, как лихорадка трясла короля Ричарда, как стучали его зубы, когда он молчал, и как он проливал вино, поднося к губам кубок; тем не менее никто не был подготовлен к тому, что случилось, кроме разве таких наперсников, как Гастон Беарнец или Меркадэ, начальник его гасконцев. Как только пришла к концу церемония поклонения, Ричард встал со своего трона и откинул назад порфиру: все присутствующие увидели, что под ней на нем был надет панцирь, и весь он, с ног до головы, был в железной броне. С минуту все смотрели на него молча, разинув рот. Величественным движением вынул он свой меч из ножен и высоко поднял его.
- Благочестивые пэры и вассалы! - крикнул он, отчеканивая слова, хотя в них и можно было различить дрожащие, словно музыкальные нотки. - Великое дело нас призывает: Акра в опасности. Цари земные пусть отложат попечение обо всём своем, дабы послужить Царю Царствующих; королевы, склоняющие свою главу лишь перед одним из тронов, пусть поспешат преклонить её перед ним! Носители Креста Господня! Кто последует за мной, чтобы отнять Крест у неверных? Суда готовы. Государи мои, кто за мной?
Вся громадная зала была поражена и безмолвствовала. Королева Беранжера, лишь вполовину понимая в чем дело, смущенно посматривала вокруг; можно было только пожалеть о ничтожестве её величия. Королева Жанна вся сгорела: в ней гнездился дух её семьи. Она разгневалась и горячо зашептала что-то брату на ухо. Король вряд ли слушал её: словно стряхивая с себя её слова, он топал ногой по полу.
- Никогда в жизни! Никогда! Я отдался Кресту! Господи, Иисусе Христе! Вот твой воитель! Дело готово: неужели же я не должен исполнить его? На этот раз я говорю "Да"! Эй, анжуйцы, на корабли. На корабли!
Его меч сверкнул в воздухе. Раздался лязг оружия - и в воздухе замелькал целый лес мечей.
- Эй, Ричард! Эй, анжуйцы! Святой Георгий Победоносец!
И словно бревна посыпались с гор, толпа меченосцев ринулась вслед за королем Ричардом в темноту, прямо к кораблям.
Новобрачная королева рыдала на своем помосте, а королева Жанна топала ногами рядом с ней. Поздней ночью и они вышли в море. А король Ричард всю свою брачную ночь провел на коленях, обратись лицом к закутанному туманом востоку, и лишь обнаженный меч разделял его одинокое бдение.
Глава III
КТО ДРАЛСЯ ПОД АКРОЙ?
После отплытия из гавани Лимазоля, с того самого часа, как крестоносцы бросились в ночную мглу, их флот плыл как будто под новыми звездами, в новом странном воздухе. Всю ночь люди работали веслами, а на рассвете все глаза обращались к пылавшему востоку - туда, где в морской дымке лежали Святые Места, одетые в прозрачные туманы, словно Святые Тайны. Впереди всех несся "Волнорез" - красная галера короля, на корме которой неподвижно, как египетское изваяние, стоял сам Ричард, ожидающий знамения. Катились и ныряли по волнам большие корабли, пролив захлестывал их своими волнами. Зеленовато-синие воды лизали их своей пеной и несли с собой неведомые травы, золотистые плоды, странные обломки, уснувших рыб с красной полосатой спинкой, корзины какого-то странного плетения. Все это были вестники страны грез…
Около полудня, когда у него на галере служили обедню, король Ричард на глазах у всех вдруг взмахнул вверх руками и широко распростер их. А за этим знаком пронесся крик:
- Terra Sancta! Terra Sancta! Святая Земля!
Все ясно слышали эти слова Ричарда. Один за другим все голоса, все языки подхватили это слово и понесли его с корабля на корабль. Все пали на колени - все, кроме гребцов. На глазах у всех, впереди, за пеленой сизого тумана, вставал тусклый берег с горными кряжами, с глубокими ущельями, с пятнами облаков. И всё это было так далеко, безмолвно, так окутано тайной, так полно благоговения, что все притихли, никто и не думал заговорить. Все только созерцали, объятые трепетным желанием и восторгом.
Завороженную тишь прервал полет стаи морских птиц, сверкавших и щебетавших на солнце. А значит, не одни только святые мертвецы обитают в том краю: есть и живые существа! Так думали приближавшиеся к берегу пловцы, и сердца их смягчились.
Вот перед ними обрисовался Маргат - одинокая башня на растрескавшемся утесе; потом Тортоза с гаванью; Триполи - совсем белый город; Неплин. Видели они и Ботрон, а в нем - большой замок с террасами; потом Бейрут, опоясанный кедрами. Все ближе и ближе надвигались горы под шум морского прибоя: вот и Ливан, увенчанный обрывками облаков; а там - Гермон, сверкающий на солнце. Показался и Фавор с поседевшей главой, и ещё две горы, как спички, торчавшие отдельно. Проплыли мимо Тира и Сидона, богатых городов, лежащих в песке, и мимо Скандалиона. Наконец, после долгой ночи, проведенной всеми без сна, нежно зарделся холм, покрытый зеленью и лоснистыми темными деревьями: это - Кармель, округленный, как женская грудь.