День клонился к закату. Поникли над рекой старые ивы, позолоченные лучами заходящего солнца. Река обмелела, вся заросла водорослями, похожими на длинные засаленные ленты, узкие и темно-зеленые, с затхлым запахом. На северном берегу реки уже колосилась пшеница, низкая, высохшая, серая от пыли. Листья лотоса лениво плавали в заводи у южного берега. По мосту взад и вперед сновали пешеходы и коляски с пассажирами. К концу дня люди как-то особенно торопились. Все это было необычайно близко и дорого сердцу Сянцзы. Только такую реку, такие деревья, лотосы и мосты мог он любить по-настоящему. Потому что все это - город Бэйпин.
Сянцзы сидел на берегу. Ему некуда было торопиться. Все было таким знакомым, таким родным, что здесь он бы даже умер с легким сердцем.
Сидел Сянцзы долго. Потом поднялся, подошел к мосту, купил у разносчика чашку соевого творога доуфу с уксусом, соей, перцем и мелко нашинкованной черемшой. Горячий, белый, как снег, доуфу издавал такой аромат, что у Сянцзы захватило дыхание. Он держал чашку, смотрел на темно-зеленую черемшу, и руки у него дрожали. Попробовав немного, добавил в чашку перца. От таких приправ Сянцзы согрелся и весь вспотел. Полузакрыв глаза, он попросил:
- Еще чашку!
Насытившись, Сянцзы снова почувствовал себя человеком. Солнце заходило, и его красноватые лучи отражались в реке. Сянцзы готов был плакать от счастья. Он погладил шрам на лице, нащупал деньги в кармане, бросил взгляд на угловую башню, залитую вечерним светом. Куда уж тут думать о всяких болезнях! Позабыв обо всем на свете, словно одержимый, Сянцзы устремился вперед.
У городских ворот скопились люди и коляски. Никто не решался обгонять других, но каждый старался поскорее проскочить это место. Здесь щелканье хлыстов, звонки, гудки рожков, крики, брань сливались в сплошной многоголосый гул.
Сянцзы кидало в толпе из стороны в сторону, руки его беспомощно болтались, как плавники большой оглушенной рыбы, которую несет поток. С трудом он протиснулся наконец в город.
Глазам его предстала Синьцзекоу - широкая и прямая улица. Глаза Сянцзы вспыхнули, словно окна, в которых отразились закатные лучи. Он шел быстро, радостно кивая головой в такт шагам.
Постель его осталась на улице Сианьмынь, поэтому прежде всего он решил пойти туда. Как многие холостяки, жил он при конторе проката "Жэньхэчан", хотя далеко не всегда пользовался ее колясками.
Хозяину конторы Лю Сые вот-вот должно было исполниться семьдесят. Но несмотря на преклонный возраст, честностью он не отличался. В молодости, еще при маньчжурах, Лю Сые служил солдатом, потом держал игорный притон, торговал живым товаром, давал деньги в рост. Все качества, необходимые для подобного рода занятий, - сила, смекалка, коварство, связи, удачливость - были тогда у Лю Сые. Он участвовал в поножовщинах, похищал женщин. В полиции на допросах его не раз пытали, но он молчал и никогда не просил пощады. Суд ничего не мог с ним поделать: отсюда и пошла его "слава". Последний раз он вышел из тюрьмы после провозглашения республики. Полиция приобретала все большую силу. Лю Сые понял, что "подвигам" его пришел конец. Пусть воскреснет сам Хуан Тяньба - прошлого не вернешь. И тогда Лю Сые решил открыть прокатную контору.
Этот проходимец знал, как обращаться с бедняками: кого поманить пряником, кого огреть кнутом. Он умел держать людей в руках, и рикши не смели ему перечить. Бывало, он только глянет да так свирепо осклабится, что от его звериной усмешки людей бросало то в жар, то в холод. Рикши предпочитали терпеть.
Сейчас Лю Сые имел больше шестидесяти колясок. Самые плохие из них были почти новыми: старых он не держал, за прокат брал больше, чем другие, зато в праздники, три дня в год, а не один, как остальные хозяева, освобождал рикш от платы за коляску. В "Жэньхэчане" было где поместиться, и холостяки жили там бесплатно, но они должны были своевременно расплачиваться за коляски. Того, кто задерживал плату да еще вступал в пререкания, хозяин просто выбрасывал на улицу. Ну, а если рикше требовалась помощь или он серьезно заболевал, тут хозяин, как говорится, зимой снега не жалел. Это тоже его по-своему "прославляло".
Несмотря на возраст, Лю Сые держался прямо и мог без труда пройти двадцать ли. Ростом он был с Сянцзы, брил голову и не отпускал усов. У него были большие круглые глаза, огромный нос, квадратный рот с двумя большими клыками. Оскалится - чистый тигр! Он гордился тем, что походил на тигра. К вящему сожалению старика, у него не было сыновей, а одна лишь дочь лет тридцати семи. Кто знал Лю Сые, тот знал и его дочь Хуню. В ней тоже было что-то от тигрицы, мужчинам она внушала страх. Хуню была хорошей помощницей отцу, но претендентов на ее руку не находилось. Хуню была груба, не смущаясь, ругалась, как рикши, а то и похлестче. Отец хозяйничал во дворе, дочь - в доме. У них во всем царил строжайший порядок.
Контора "Жэньхэчан" имела солидную репутацию. Владельцы других контор, да и сами рикши даже повторяли высказывания старика, как образованные люди цитируют каноны.
Сянцзы брал коляску у Лю Сые, пока не приобрел собственную. Свои сбережения он отдавал хозяину на хранение, а когда скопилось достаточно, взял все сразу и купил коляску.
- Лю Сые, взгляни на мою красавицу! - похвастался Сянцзы, прикатив коляску в "Жэньхэчан".
Старик поглядел и кивнул:
- Ничего!
- Пока поживу здесь. А когда найду постоянную работу, перееду к хозяевам! - гордо сказал Сянцзы.
- Ладно, - снова кивнул Лю Сые.
Жить у Лю Сые и не пользоваться его колясками казалось рикшам делом неслыханным. Поэтому одни считали Сянцзы дальним родственником Лю Сые, другие думали, что Сянцзы приглянулся старику и тот задумал женить его на своей дочери.
Многие завидовали Сянцзы. Если и в самом деле так случится, думали они, то после смерти Лю Сые "Жэньхэчан" перейдет к Сянцзы. Конечно, это были только догадки, и в присутствии Сянцзы рикши не позволяли себе никаких шуток. В действительности же старик Лю хорошо относился к Сянцзы совсем по другим причинам. В любой обстановке Сянцзы не менял своих привычек. Стань он, допустим, солдатом, он не смог бы без всякой причины жестоко обходиться с людьми только потому, что напялил на себя солдатскую форму. Вот и в прокатной конторе он никогда не сидел сложа руки. Вернется с работы, смоет пот и тут же принимается за какое-нибудь дело: накачивает камеры, просушивает прорезиненные тенты, чистит и смазывает коляски. Его не надо было ни о чем просить, он сам охотно помогал хозяину, словно находил в этом удовольствие. В "Жэньхэчане" обычно жило рикш двадцать, а то и больше. Все они, поставив коляски на место, либо болтали, либо заваливались спать. Один лишь Сянцзы работал без устали. Вначале все считали, что он выслуживается перед Лю Сые. Но вскоре убедились, что он не преследует никаких корыстных целей, а все делает искренне, от души. Пересуды прекратились.
Лю Сые никогда не хвалил его и ничем не выделял, однако у старика был свой расчет. Он понимал, что Сянцзы мастер на все руки, и хотел, чтобы парень жил у него, пусть даже он не пользуется его колясками. Пока Сянцзы здесь, по крайней мере во дворе и у дома всегда чисто, не говоря уже о других услугах, которые он оказывает.
Хуню тоже нравился этот глуповатый верзила. Что бы она ни говорила, он ее внимательно выслушивал, не вступая в пререкания и не огрызаясь, как другие рикши, хлебнувшие горя. Хуню не боялась пререканий, она просто не обращала на рикш внимания. Все добрые слова она оставляла для Сянцзы. Когда он находил постоянную работу, отец и дочь словно теряли старого друга. А когда возвращался, старик даже бранился по-другому, мягко и добродушно.
На этот раз Сянцзы вернулся в "Жэньхэчан" без коляски, с двумя коробками спичек. Сумерки еще не наступили. Отец и дочь как раз ужинали. Увидев Сянцзы, Хуню опустила палочки для еды.
- Тебя что, Сянцзы, волки съели? Или ты был на золотых приисках в Африке?
Сянцзы только вздохнул.
Большие круглые глаза Лю Сые испытующе оглядели Сянцзы, от тапочек до новой соломенной шляпы, но старик ничего не сказал.
- Поужинай с нами, если еще не ел, - пригласила его Хуню, как близкого друга.
Сянцзы не ответил, но на сердце у него потеплело. Он давно считал "Жэньхэчан" своим домом, потому что все остальное было слишком непостоянным: и хозяева, и пассажиры. Только здесь ему всегда позволяли жить, и только здесь он мог при желании отвести душу. Вот и сейчас он возвратился оттуда, откуда мог совсем не вернуться, только вошел, а уже увидел знакомых людей, и его приглашают поужинать… Сянцзы чуть не расплакался от радости.
- Я только что съел две чашки доуфу, - вежливо объяснил он.
- Где ты был? - Круглые глаза Лю Сые все еще в упор смотрели на Сянцзы. - Где твоя коляска?
- Коляска? - Сянцзы сплюнул.
- Ты сначала поешь, не бойся, не отравишься. Доуфу разве еда? - Хуню потянула его к столу, как сестра любимого брата.
Однако Сянцзы не сразу взял чашку. Прежде всего он вытащил деньги.
- Сые, возьми, здесь тридцать юаней, - сказал он, положив мелочь себе в карман.
- Откуда они? - Старик вопросительно вскинул брови.
За едой Сянцзы рассказал о своих злоключениях.
- Эх ты, дурья башка! - проговорил Лю Сые, качая головой. - Привел бы их в город, продал мясникам, и то получил бы больше. А зимой, когда верблюды обрастают шерстью, за них, пожалуй, дали бы все шестьдесят юаней.
Сянцзы и раньше мучило раскаяние, что он продешевил, а теперь он окончательно расстроился. Но, поразмыслив, решил, что продать трех здоровехоньких верблюдов мясникам на убой было бы просто нечестно. Ведь он спасался вместе с ними от одной беды! Этого Сянцзы вслух не сказал, по успокоился.
Хуню убрала посуду. Лю Сые запрокинул голову, будто вспомнил что-то, и вдруг рассмеялся, обнажив клыки, которые с каждым годом, казалось, становились длиннее.
- Дурень! Говоришь, три дня провалялся в Хайдяне? Почему же ты из Хуанцуня не шел прямиком, по большой дороге?
- Я обошел Сишань, боялся, что на большой дороге меня, чего доброго, примут за дезертира и схватят.
Лю Сые снова захохотал, прищурив глаза. Он боялся, что Сянцзы его обманывает. А что, если парень ограбил кого-нибудь? В таком случае он, Сые, укрывает краденое? В молодости он сам занимался всякими темными делишками, но сейчас вроде бы встал на праведный путь и должен быть осторожным. А это он умеет.
В рассказе Сянцзы была только одна эта неувязка, но Сянцзы говорил без запинки, и старик успокоился.
- Что думаешь с этим делать? - спросил Лю Сые, указывая на деньги.
- Послушаю, что ты скажешь.
- Снова хочешь купить коляску? - Лю Сые обнажил клыки, словно собираясь упрекнуть Сянцзы: мол, купишь коляску, а жить у меня останешься?
- Денег маловато. Покупать надо новую. - Сянцзы старался не смотреть на клыки старика.
- Может, одолжить? Под один процент, только для тебя. Другим в долг под два с половиной.
Сянцзы покачал головой.
- Лучше платить проценты мне, чем брать коляску в рассрочку, - продолжал старик.
- Я и не собираюсь, - проговорил Сянцзы решительно. - Накоплю сколько надо, тогда и куплю сразу.
Старик удивленно посмотрел на Сянцзы. "Ишь какой умный стал!" - подумал он, но так и не смог на него рассердиться. Через секунду он взял деньги.
- Здесь тридцать? Смотри, не обманывай!
- Ровно тридцать. - Сянцзы поднялся. - Пойду спать. Прими от меня в подарок! - Он положил на стол коробок спичек, помялся с минуту, затем добавил: - Только никому не рассказывай об этих верблюдах.
Глава пятая
Старик Лю сдержал слово и никому ничего не сказал. Но об этой истории очень быстро проведали рикши. Прежде они хорошо относились к Сянцзы и даже его замкнутость объясняли неумением сходиться с людьми. Когда же история с верблюдами сделалась всеобщим достоянием, рикши стали смотреть на него по-другому, хотя Сянцзы вел себя по-прежнему и трудился не покладая рук. Одни говорили, что он нашел золотые часы, другие - что ему с неба свалились триста долларов, а те, кто считал себя наиболее сведущим, утверждали, будто он пригнал из Сишаня тридцать верблюдов.
В общем, говорили разное, но все разговоры сводились к тому, что, раз он что-то скрывает, значит, разбогател нечестным путем. Этого рикши ему простить не могли, но в душе относились к нему с уважением. Труд рикши - дело настолько нелегкое, что каждый мечтал разбогатеть. А так как это было почти невозможно, то рикши считали счастливыми тех, на чью долю выпадало богатство.
Молчаливость и замкнутость Сянцзы они принимали теперь за спесь. Но богачу и положено вести себя таким образом, а рикшам - перед ним заискивать.
- Ну, хватит тебе, Сянцзы, расскажи, как ты разбогател!
Подобными просьбами они донимали Сянцзы каждый день. Он отмалчивался. А когда они выводили его из себя, шрам у него на щеке наливался кровью и он огрызался:
- Разбогател?! А где же моя коляска, дьявол вас побери!
В самом деле, где его коляска! Люди задумывались. Но всегда приятнее радоваться чужому счастью, чем переживать за чужое горе. Поэтому все забывали о коляске Сянцзы, а помнили только о его удаче. Однако, убедившись, что он не переменил профессию, не обзавелся ни домом, ни землей, люди потеряли к нему интерес. Его называли теперь Лото Сянцзы, но никто не спрашивал, откуда у него эта кличка, словно он с ней и родился.
Однако сам Сянцзы не мог так легко и быстро забыть обо всем случившемся. Он очень переживал, что не может купить новую коляску. И чем больше переживал, тем чаще вспоминал о постигшей его беде. С утра до позднего вечера он работал, не зная отдыха, но недавнее прошлое неотступно напоминало о себе. На душе у него становилось все тревожнее. Невольно приходила на ум мысль: что ждет его впереди? Станет ли мир справедливее оттого, что какой-нибудь один человек выбьется в люди? По какому праву, за что отобрали у него коляску? Вот он купит другую, но как знать, но постигнет ли ее та же участь?
Прошлое казалось ему страшным сном, и в будущее он почти утратил веру. Сянцзы видел, как другие пьют, курят, ходят в дома терпимости, и почти завидовал им. Если не удается выбиться в люди, почему не пожить в свое удовольствие? Его собратья поступают правильно! Конечно, он не бросится сразу в публичный дом, но почему не выпить рюмку-другую? Больше всего его тянуло к табаку и вину. Ему казалось, что на это уйдет не так уж много денег, зато он забудется и сможет, как и прежде, смело смотреть вперед.
Но пока он не притрагивался ни к вину, ни к табаку. Нужно беречь каждый медяк, иначе не видать ему коляски. А купить ев он обязан. Без собственной коляски и жить не стоит. Он не мечтал стать чиновником, разбогатеть, пажить состояние; его способностей хватало только на то, чтобы возить свою коляску. Это было его самой большой мечтой.
Целыми днями Сянцзы думал об этом и пересчитывал деньги. Забыть о своей коляске значило признать, что он всего лишь быстроногое животное, без всякого будущего. Какую бы хорошую коляску он ни брал напрокат, Сянцзы возил ее без всякой радости, словно таскал на себе кирпичи. Он никогда не бросал коляску где попало, всегда сдавал ее хозяину вычищенную до блеска, но делал это равнодушно, лишь потому, что был от природы аккуратен и добросовестен. Вот если бы он приводил в порядок свою коляску и подсчитывал собственную выручку, тогда другое дело, тогда он испытывал бы настоящую радость.
Он все еще не курил и не пил, воздерживался даже от хорошего чая. Первоклассные рикши, такие, как он, в свободную минуту любили выпить чашку крепкого чая с сахаром, чтобы восстановить силы. Когда бежишь с коляской, пот льет ручьями, в горле пересыхает и так хочется настоящего чая, не шика ради, а потому, что это просто необходимо! Однако Сянцзы лишь мечтал о хорошем чае, а пил всегда самый плохой. Иногда он ругал себя за то, что отказывает себе во всем. Однако, если рикша хочет скопить хоть немного денег, он не может поступать иначе. Сянцзы не щадил себя. "Куплю коляску, все пойдет по-другому, - думал он. - Будь у меня своя коляска, я бы ничего не боялся!"
Он экономил на всем и старался заработать побольше. Когда не было постоянной работы, возил кого придется. Выкатывал коляску рано, возвращался поздно, не жалея ног, бегал до тех пор, пока не набирал определенной суммы. Иногда работал день и ночь без передышки. Раньше он не отбивал пассажиров у других рикш, особенно у старых, изнуренных работой. Разве им достанется что-нибудь, если он, молодой и сильный, с хорошей коляской, станет соперничать с ними?! Теперь это его не заботило. Он думал лишь о деньгах. Одной монетой больше - и хорошо. Он не считался ни с чем, перехватывал пассажиров у товарищей, не думая о том, каково им придется. Он был подобен дикому зверю, обезумевшему от голода. Возил всегда бегом - чтобы ни о чем не думать. Так спокойнее! Тем более что, стоя на месте, на коляску не заработаешь.
Лото Сянцзы уже не походил на прежнего Сянцзы. О нем шла дурная слава. Выхватив пассажира из-под носа у другого рикши, он слышал, как вслед ему несутся проклятья, но он не отвечал, а старался поскорей убежать. "Я никогда не поступал так бессовестно, - думал он. - Ах, если бы не коляска!" Он, казалось, готов был у всех просить прощения, но боялся в этом признаться даже себе. На стоянках или в чайных он часто замечал на себе недружелюбные взгляды рикш. Вначале ему хотелось все объяснить, но их холодность сдерживала его. К тому же он, как и прежде, не пил, не играл в карты и не любил судачить, поэтому рикши чуждались его, а он замыкался в себе и молчал.
Постепенно чувство неловкости сменилось у него наглостью. Сянцзы день ото дня становился все озлобленнее. Рикши смотрели на него с укором, но ему было наплевать. Он помнил, с каким сочувствием его встретили, когда он возвратился после своих злоключений. А теперь все его презирали. Сянцзы становилось не по себе. Даже в чайной он сидел один перед своим чайником, и на стоянках один пересчитывал заработанные медяки, еле сдерживая закипавшую злобу. Он не собирался драться с рикшами, хотя и не боялся потасовок. А они? Они тоже не боялись драк, но связываться с Сянцзы? В одиночку никто из них не смог бы его одолеть, а напасть всем на одного - тоже не велика честь.
Сянцзы решил не давать воли гневу, пока не приобретет коляску. Тогда все уладится, тогда не нужно будет волноваться из-за платы за прокат; он почувствует себя свободнее, не станет перехватывать пассажиров и обижать своих собратьев. Рассудив так, он посматривал на рикш спокойно, словно хотел им сказать; "Поживем - увидим, кто был прав".